Вот и пришли. Окошек не видно: деревца с ранетками загораживают. Косая калитка откинулась под рукой Захара Кузьмича. Вошли во двор, порослый курчавой травой, завернули за угол избы. С крыльца глядит сама хозяйка: головой под притолоку, плечистая, лицо подсушено крепким загаром, черные глаза блестят, на ногах, иссеченных травой, вьется голубая прожиль.
— Здорово, Варвара! Что больно скоро из города? — Голос у Захара Кузьмича ободрился.
— Здравствуйте вам… А чё там, в городе-то? Проживаться только. Справилась да айда назад.
— Дочь определила?
— Определила, слава те… Да чего это вы встали-то? В избу проходите. — Крутой спиной повернулась, пошла впереди. — В техникум документы взяли. Как его черта… ну, по радио…
— Радиотехнический, — подсказал с порога Валентин.
— Так, кажись… Уж так я рада, так рада. — Варвара говорит и смотрит только на Захара Кузьмича, а руки, как сами собой, ставят табурет Валентину.
Гости сели, присела и хозяйка на залавок: ноги крестом, тяжелые руки — в колени.
В избе просторно: русская печь, стол под латаной клеенкой, сельской работы комодка да в полизбы полати. Одна красота — чисто.
Захар Кузьмич достал папироску.
— Не зря, значит, с ней хороводилась?
— Да кто знает? Как экзамены сдаст… — Варвара вздохнула. — Я и то наказала: старайся, дочка, специальность получишь, в город работать возьмут, не будешь, как мать, дурой малограмотной.
— Ну уж и дурой, — качнул головой Захар Кузьмич, чуть-чуть улыбаясь, и пустил дым себе под ноги.
— А то нет… Была бы умная, разве бы стала мужичью работу править? — И вдруг отвела глаза к Валентину: — Ведь с коровами ни днем, ни ночью спокоя нет, зимой особенно: друг за дружкой телятся, а то и две, три разом. Потаскала я теленочков на своих руках, потужилась.
Управляющий усмехнулся:
— Смотри, отощала баба.
— Отощала, не отощала, Захар Кузьмич, а тринадцать лет со скотом колгочусь. Надоело… Ба, — осеклась вдруг Варвара, — чего это я байки-то… Сейчас на стол соберу. — И, поднявшись, хрустнула коленкой.
— Не хлопочи, мы к тебе по делу. К нам из города приехали, с научного института. Видела, знать?
— Возле столовой? — Варвара подбочилась одной рукой, другой пригладила свои темные с белым пробором волосы.
— Они самые. Квартирантов пустишь? Двоих?
— А мне жалко? Пущай живут. Бабка им и сварит. Агафья-то не больно вкусно готовит. И постирает когда…
— Койки, Валентин, на складе возьмешь, — сказал Захар Кузьмич.
— Нет, нет. Что вы, — улыбнулся Валентин. — На полу прохладней.
— Ну, гляди.
И разом встали.
— А может, закусите? Малиной с молоком угощу. Бабка свежую насбирала.
— Некогда, Варвара. — Захар Кузьмич застучал сапогами к сеням, отбросил окурок, через двор пошел плечом с Валентином.
Варвара с крыльца вдогонку:
— Карантин-то когда сымут, Захар Кузьмич? Уморились бабы за пять верст на дойку ходить…
— Это ты не меня, Игнашку спроси, — обернулся управляющий. — Вчера было собрались посты поснимать. Хвать — у соседей ящур объявился.
— Еще не легше…
Захар Кузьмич махнул рукой. Пошли дальше. На улице показал Валентину избы Ольги и бабки Анны.
— И те и другие живут теперь в летней кухне, а в избу пустят ваших. Вот тебе еще на шесть — семь человек… А прочих к поварихе Агафье посылай.
Захар Кузьмич подождал Валентина, пока тот к своим, до столовой, сбегает. Пришли в контору. Сели: управляющий — за стол, бригадир — напротив.
Захар Кузьмич достал листок, взял карандаш — красный в руки попал — чирк-чирк, начертил клуню, листок крутнул к Валентину.
— Вот, две таких надо построить.
Тот помолчал, прикинул.
— Да, работа большая. А сколько вы за те платили?
— За которые?
— Ну, что на току стоят?
— Кто их знает. Их давно строили, когда еще колхоз был, по договору с шабашниками… Ну, говори, за сколько возьметесь?
Валентин разулыбался, аж на щеках ямки поделались.
— То есть как за сколько?.. Сколько по наряду получится.
— По наряду? А мы аккордный наряд составим… Говори напрямки, сколько за обе хотите?
— Нет, уж лучше вы сами назовите, сколько… — И так на Захара Кузьмича просто глянул, как будто всю жизнь его знает. — Только ребята мне так сказали: будет хороший наряд, со временем считаться не будем, и построим на совесть.
Управляющий прикинул: через месяц уборка. Две клуни, сто метров длины, за месяц тут никто не строил, значит, заплатить надо хорошо. И решился:
— Давай так, голова. Завтра двадцатое, и двадцатого же августа клуни должны стоять готовые. С этого расчета наряд расценим на тысячу рублей.
Бригадир молчит, думает.
— А не управитесь — сколько сделаете, за столько же в пропорции и получите.
Вдруг бригадир шлепнул по листу ладонью.
— Тысячу двести рублей — и двадцатого августа мы сдаем вам клуни! — И потише добавил: — Нас ведь двенадцать — каждому ровно по сто.
«Э, — подумал Захар Кузьмич, — хлеб в закрому, — что хозяин в дому» — и с косого размаха руку подал:
— Держи!
Валентин поглядел с прищуркой, простодушно спросил:
— А закончим раньше, не срежете?
«Ишь ты! На раньшее метит», — удивился Захар Кузьмич и сказал:
— Все до копейки получите…
Когда выходили на улицу, Захар Кузьмич наказал:
— Инструмент получишь, заготовь колышков побольше. Я к тебе заеду, место укажу, где разбивку делать. А мне к прорабу надо.
— Хорошо. Будем вас ждать…
Захар Кузьмич идет по селу, а в голову чего только не лезет.
«Съездить бы на сенокос, смотри, как печет… Пересохнет сено. Хоть и старательный агроном Степан Иваныч, а где же успеть на всех участках. Не надо бы копнить сегодня. По такой погоде сено и в скирдах дойдет… На отгонном давно не был. Корма кончаются, слышно… Не поспел ли горох, тоже бы глянуть надо»…
Пока Захар Кузьмич расценял наряд с прорабом, пока у того для клунь выклянчивал материал, время давно за обед пошло. Забежал домой, перехватил горячего борща, часа два пронадевал мотоциклетные баллоны. За Валентином, к Варвариной избенке, подъехал перед вечером, когда от изб вкось по улице стлались длинные тени. Бригадир сразу вышел, только мотоцикл заглох, — на измятой щеке красный рубец ото сна, в одной руке охапка кольев, в другой — топор со свежеоструганной рукояткой. Следом, тоже с охапкой кольев, вышагнул из-за угла институтский в золотых очках. Сложили все в люльку, сели — Валентин за спиной Захара Кузьмича, очкастый примостился на кольях — и через пять минут были на току.
Институтские первым делом сунулись к клуням, поглядеть. А чего там глядеть, клуня и есть клуня: длинный сарай, крытый соломой.
На площадке, где Захар Кузьмич замыслил ставить клуни, сплошь трава, полынь, там и сям подмятые, а по краю тянется поросшая травой канава.
— Так вдоль этой канавы и линию бейте, — показал управляющий. — Лес этот я с зимы еще припасать начал. По машине, по машине, вроде на ремонт просил у прораба, а так и набралось почти что на две клуни…
— Что?! Это вы называете лесом? — быстро и громко заговорил очкастый и повел носом вокруг штабелей. — Да здесь, сколько я могу заметить, одна береза, если не считать нескольких сосновых бревен.
— Да чем же такая береза плоха? — Голос у Захара Кузьмича обидливо дрогнул. — Свежая, прямая, не толстая, без сучков… Не знаю, какой еще лес нужен.
— Вы его не совсем поняли, Захар Кузьмич, — вступился Валентин. — Тут дело в другом. Для такой конструкции береза вообще не годится. Она плохо работает на изгиб, трескается на солнце, недолговечна… В общем, здесь нужна сосна, а никак не береза.
— Чудак ты, голова, — усмехнулся управляющий, доставая курево. — У нас свои законы: что есть, с того и делай. Сосна! Да у нас ее на столярку в дома не хватает, а ты на клуни захотел… Лес-то мы знаешь откуда берем? С-под Свердловска! — за тысячу верст лесовозами возим. Отбили там совхозу делянку, на просеке, а валить дают только подряд. А подряд так выходит: на десять лесовозов дров три лесовоза хорошей березы, лесовоз сосны да машина жердей. А жерди нам тоже во как нужны. — Захар Кузьмич провел ладонью по горлу, прикурил и жадно затянулся.
— М-да, — покачал головой очкастый и, отойдя к мотоциклу, принялся сбрасывать колья.
Валентин помолчал, оглядел еще раз бревна, сказал:
— В общем, сами смотрите. Строить из такого леса можно. Только через три-четыре года вместо этих клунь придется новые ставить… Влетит вам это в копеечку.
— А семенное зерно сопреет от дождей — меньшие разве деньги? — прищурил глаза Захар Кузьмич и скупо, одной половиной губ, улыбнулся. — Через три-четыре года, голова, никто не знает, что будет…
— А где вы раньше семенное зерно хранили?
— А вот здесь и хранили, — махнул управляющий на старые клуни. — Только в этом году семенной пшеницы в два раза больше засеяли. С области такую команду дали…
— Значит, тем легче требовать от начальства капитальные зернохранилища, я так думаю.
— Больно много нас таких, требовальщиков, — нахмурился Захар Кузьмич и тронул плечо бригадира. — Давай так, голова: столбы и прогоны ставь из березы, а для стропил прораб обещал мне тонкомеру подбросить.
— Это уже лучше.
— Ну и добре. Размечайте тут без меня, а мне еще в контору надо…
Домой уже при вечерней луне приехал Захар Кузьмич. В сенях разулся добоса, снял пиджак, умылся, вошел в избу.
Посреди пола стоит на коленках жена, дубовым вальком катает самотканые половики.
— Здорово, мать, — сказал Захар Кузьмич. Помедлив у порога, прошел к комодке.
— Чёй-то рано нынче. Аль надоело всяк раз до ночи мыкаться? — На мужа сама не глядит, знай вальком громыхает.
Захар Кузьмич взял с комодки газеты, за три дня не читанные, подсел ближе к свету, закурил.
— Собрать ужинать, аль погодишь? — жена из-под мышки глянула и опять загремела вальком.
— Погожу, кончай.
В спокое, в тишине (шум домашний не в счет) покурить за газетой редко ему случалось, и не было для него отдыха лучше, чем этот.