[895]
Письма В. Я. Брюсова
Ноябрь 1902
Дорогой Георгий Иванович. Спасибо, что Вы вспомнили именно обо мне. Ваше письмо пришло ко мне лишь на этой неделе, пропутешествовав больше месяца. Вы не будете очень гневаться, что я промедлил несколько дней исполнить Ваши поручения. Тем более, что, вероятно, Вы получили уже книги, переданные мною для Вас (раньше В. письма) Кларе Борисовне Р.,[896] так что первый Ваш читательский голод утолен. Посылаю Вам для начала последнюю книгу Верхарна[897] и Монну Ванну[898] новейшее издание Скорпиона.[899] Это первая посылка, за которою последуют дальнейшие. Думаю, что Вам не интересно было бы получить всего Верхарна. Он написал чрезвычайно много, и у него немало скучного. Еще две его книжки я выписал для Вас, они придут через две недели. Доставлю Вам любопытный роман Пшибышевского «Homo sapiens»[900] если только его пропустит цензура. Он уже напечатан, но цензура его задержала. Быть может, удастся нам его провести.
В литературе чрезвычайно мало нового. Этот год как-то особенно скуден. Аннунцио еще весной издал драму о Франческе и Паоло,[901] — на мой вкус слишком длинную и археологическую. Мережковский напечатал второй том своих исследований об Антихристе в русской литературе,[902] — то, что печаталось в Мире искусства. Интересует ли Вас эта книга? Если да, пришлю ее Вам. Около него же, т. е. около Мережковского, возникает в Петербурге новый журнал «Новый путь», полулитературный (конечно, нового направления) и полурелигиозный, богословский. Это «полу» его погубит. Впрочем в петербургском обществе религиозное движение очень явное.
В Москве затишье. Художествен, кружок[903] влачится по старым бороздам. По выбору дирекции устроена «Комиссия по организации вторников». Непостижимой случайностью попал туда и я. Мы собираемся и болтаем пустяки. Ах, не люблю я «комиссий» и всяких «собраний». Мое твердое убеждение, что делать что-либо возможно только по личной воле, а все коллегиальное, все, где будто бы работают сразу многие, — есть самообман; работают все же единицы, а собирающиеся только тешатся. Этот год в кружке собирается быть скучным.
Теперь обо мне. Летом уезжали мы в Италию. Страна, которая публично торгует своей красотой, но все же удивительно прекрасная. Вновь в Москве уже с июля. Очень томлюсь однообразием жизни, т. е. однообразием ее разнообразия. Те же волнения, то же блаженство, такое же отчаяние. Хочется взять тросточку и уйти, просто уйти вперед без цели, идти и не думать, не заботиться. А удерживает именно забота: написал я множество стихов, хочется их оформить, привести в порядок, издать.
Ваш сердечно Валерий Брюсов
Paris, 8 mai 903
Привет, дорогой Георгий Иванович. Очень Вами интересуется здесь A. C. Ященко.[904] Пишите ему. Он полюбился мне еще больше с тех пор, как я узнал его здесь больше. Эх! Уезжайте и Вы в Париж. Здесь можно жить и работать. Это один из истинно мировых городов, т. е. для всех.
Ваш Валерий Брюсов
Уважаемый Георгий Иванович. Посылаю Вам Вашу статью[905] с той небольшой «ретушью», которая нам показалась необходимой. Именно: мы пропустили несколько строк, где перечисляются довольно случайно сопоставленные имена Уистлера[906] М. Дениса,[907] Шопена[908] и др. и несколько строк в конце, где очень недоказательно утверждается (впрочем совершенно справедливая мысль), что Пушкин и Лермонтов были причастны этому чувству и вкусу вечности. Другие поправки ничтожны и касаются слов, напр., в начале слово «момент» заменено словом «мгновение» и т. п. Почти везде пропущено выражение «символическая» поэзия, поэт-«символист» и т. п., ибо мы ни в коем случае «символистами» себя не считаем.[909]
Что до заглавия, то, конечно, «Накануне» невозможно. Но и предложенное мной «Le goût de l’infini»[910] не очень хорошо.
Что, если оставить статью вовсе без заглавия, а эти французские слова поставить эпиграфом? На этот случай сообщите точно, из какой вещи у Бодлэра они взяты.[911]
Очень просим не замедлить ответом. Статья идет в первом листе, который надо уже подписывать к печати.
Ваш Валерий Брюсов
1904
Дорогой Георгий Иванович. Уступая просьбам Вяч. Иванова, посылаю Вам свои стихи о современности.[912] Ему кажется, что они нужный pendant[913] к его стихам. Мне мои стихи не нравятся. Решайте Вы и Дм. Вл.[914] Втайне желаю, чтобы мои стихи были осуждены.
Прилагаю обменное объявление.
Готовлю для Н. П. важную рецензию и большую (сравнительно) переводную вещь в стихах.[915]
Ваш Валерий Брюсов
1904, июль
Уважаемый Георгий Иванович. Во вчерашнем письме, написанном очень наспех, я забыл добавить, что если мои стихи не могут успеть идти вместе с стихами Вяч. Иванова, то лучше им вовсе не идти.
Стих 9-й: поправка для цензуры вместо подлинного:
Кто б ни был вождь, где б ни был случай.
Да. Кстати. В объявлении нашем опечатка: не von Bever, a van Bever.[916]
Пожалуйста, исправьте.
Ваш Валерий Брюсов
Пятница, 9 июля 1904
Дорогой Георгий Иванович, Серг. Алекс.[917] уехал неожиданно в Омск. Я приехал, не зная этого, только сегодня.
Телеграмма Ваша, хотя и срочная, пришла в 12 часов дня. Итак, исполнить Вашего поручения не мог[918] — и на похоронах Чехова не был (не люблю я, когда великого человека хоронят маленькие, т. е. не люблю любоваться на это).
Стихи в августе ни в коем случае не печатайте. Бросьте их. Вы один в Н. П., я один в «Весах». Ровно один. Я и наш Василий. Ни сотрудников, ни помощников.
Да. Если будете перепечатывать первые страницы Н. П., обратите внимание на объявление «Скорпиона». Это устарелый список. Посылаю Вам правильную редакцию. Нельзя ли получить Ваше июльское объявление заранее, не позже как к 15.
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
P. S. 600 оттисков «Гнили»[919] тем не менее сделайте в том самом виде, как будет напечатано в журнале.[920] Адрес Бальмонта? Европа.
1904
Дорогой Георгий Иванович. Очень досадно, что Вы дважды не заставали меня дома. Нам было о чем поговорить. Но я последние недели мучительно заняты «Весами» и (удивляйтесь) выборами в нашу Думу, в которых принимаю деятельное участие. Посылаю Вам вырезку «Русс, слова»,[921] подтверждающую мои слова. Итак, не сердитесь на меня. Напрасно Вы не оставили своего адреса: я бы сообщил Вам, где меня можно увидать, а то я подумал, что Вы в Москве на один вечер. Другой раз самое лучшее, прошу Вас об этом, извещайте меня заранее о своем приезде в Москву — и я приберегу для Вас свободное время.
Посылаю Вам опять стихи — увы! Опять в античной одежде, но право с содержанием очень современным. Все не удается мне закончить лучшей из предлагаемой мною для Н. Пути вещи: «Царь, народ и поэт» (может, будет называться и иначе — это приблизительно). Опасения мои относительно «Кинжала»,[922] к сожалению, оправдываются. «Русь»[923] (№ от 13 ноября) и «Русс. вед.»[924] (№ от 16 ноября) относят его прямо к нашим дням, когда дают предостережения «Нашей жизни»[925] и «Праву»[926] и когда студенты в Москве не могут придумать ничего лучшего, как отговаривать солдат идти на войну или освистывать народный гимн (в это воскресенье). Нет, я не это разумел, говоря о призывном громе. Скорей это те самые «зовы», над которыми можно только хохотать.
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
Дорогой Георгий Иванович. Знаю, что поступил безбожно, не прислав до сих пор Мятежа.[927] Сам редактирую журнал и знаю, что такое авторская неаккуратность. Но дело вот в чем. Во-первых, самые стихи Верхарна не очень хороши и в переводе становились уже совсем тусклыми. Во-вторых, мой перевод был не особенно удачен и очень неровен: то без нужды близок к слабым местам подлинника, то пропускал лучшие строки французского текста. Исправить было его необходимо. Мне это удалось сделать только сегодня. Сегодня Вам его и посылаю. В конце концов перевод настолько удалился от оригинала, что я не осмеливаюсь поставить помету «Из Верхарна».
Не лучше ли просто эпиграф? Но если такая помета нужна для цензуры, конечно, пусть она стоит в казнь мне (и тогда не нужно эпиграфа). Подлинник Вы найдете во второй серии Poèmes, V, изд. Mercure, стр. 149. Посылаю это письмо для скорости простым, не заказным, поэтому не откажите ответить, получили ли. Очень вероятно, что стихи уже опоздали к январской книжке. В таком случае я думаю лучше их вовсе не печатать, так как они интересны как злободневный намек, а самостоятельной цены — ни как стихотворения, ни как перевода — в них нет.
У З. Н. есть мой перевод Ворона[928] Эдг. По,[929] назначенный для «Вопросов жизни». Нельзя ли Вам добыть его? Перевод далекий, но одобрен двумя «авторитетами», К. Бальмонтом и Н. Минским.
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
P. S. Во 2-й строфе последняя строка «в умах» (через «м»), ради Бога не в «ушах».
1905, февраль
Уважаемый и дорогой Георгий Иванович. Спасибо за № «Вопросов» и за гонорар (27 р.), который получил с аккуратностью изумительной. Мучительные занятия по «Весам» и чисто личные переживания все не дают мне закончить те стихи, которые я давно прочу для «Вопросов». Пока предлагаю Вам одно из классических стихотворений, в духе Шиллеровских баллад, сколько могу судить, безукоризненное по форме, но несколько холодное и отрешенное от жизни.[930] Располагайте им по своему усмотрению.
Хочу предложить «Вопросам» свои новые попытки (о, совсем новые) писать рассказы.[931]
Сердечно уважающий Вас Валерий Брюсов
1905, март
Уважаемый и дорогой Георгий Иванович. Спасибо за память. Рецензию Мирэ[932] еще не имел времени просмотреть.[933] Если не подойдет, верну по адресу. Но, если подойдет, «Весы» оставляют за собой право сократить ее. Очень спасибо за желание дать ряд моих стихов. Но сейчас ничего нет: все роздал или уже напечатал. Если напишется — пришлю. А не хотите ли ряд переводов из Верхарна? В том числе переводы таких поразительных вещей, как «Мор», «Звезды», «Мадонна на перекрестке»[934] Рассказ мой написан, да все некогда придать ему окончательную форму. Задерживают «Северные Цветы», где печатаю свою драму.[935]
1905, апрель
Уважаемый и дорогой Георгий Иванович. Благодарю за полученный гонорар. Верхарна пришлю вскорости — с маленькой вступительной заметкой (страницы 2). Если мое P. S. было Вам невнятно,[936] значит, должен был обратить его к кому-то другому. Мне показалось, что это Вы спрашивали меня, что значит один стих в моем стихотворении «Фонарики»,[937] отданном для чеховского сборника.
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
18 мая 1905 г.
Дорогой Георгий Иванович. Я получил письмо и деньги для Андрея Белого, — получил с некоторым опозданием, п. ч. Ваш конверт почему-то был разорван, деньги выпали, и мне их выдали на почте не без некоторых «процедур». Сегодня пишу Белому, спрашивая, как ему переслать деньги — ибо он живет в имении, так что в общем свой гонорар он получит лишь в конце недели, но, право, не по моей вине.
Очень спасибо за песни Метерлинка.[938] Еще не успел перечитать ваши переводы, впрочем знакомые мне по «Новому пути». Издание — прекрасно. Французский оригинал давно библиографическая редкость и книжка должна «пойти» за границей. Прошу рецензировать[939] ее для «Весов» Вяч. Иванова.[940]
Верхарн все еще не готов. Мне хочется представить русским читателям его поэзию более или менее полно — сразу в 5–6 разнохарактерных образцах. А иное никак не удается воспроизвести по-русски. Хочется также предпослать переводам вступительные слова, — о, простые и деловые, — в которых объяснить, кто и что такое Верхарн. Думаю, однако, что в начале июня весь материал будет в ваших руках.
Раньше этого хочу Вам предложить несколько своих стихотворений, которые, если хотите, могут идти и в летние месяцы. Это античные образы, оживленные однако современной душой. Все говорят о любви. Полагаю, что и в дни, когда погибла эскадра Рожественского, а с нею пошла ко дну и вся старая Россия (ныне ия должен признать это), — любовь остается вопросом современным и даже злободневным. — Эти стихи вышлю Вам вскоре, завтра, послезавтра.
Через неделю, числа 27, буду проездом в Петербурге. Если Вы к тому времени будете еще в городе, позвольте посетить Вас.
Тогда и передам Вам лично то, что уже готово из переводов Верхарна.
Сердечно Ваш Валерии Брюсов
P. S. Рассказ, который я обещал «В. ж.», продолжаю доделывать.
12 июня 905 г.
Дорогой Георгий Иванович. Хотел я много сделать летом, но не сделал ничего — и ничего не работается. Покорюсь судьбе. Очень прошу, если есть в редакции письма на мое имя с передачей Н. И. С.,[941] переслать их сюда: Финляндия, Иматра, пансион Рауха.[942]
Ваш Валерий Брюсов
20 июня 905
Благодарю за журнал. Помните ли Вы наши мечты о Верхарне (издать совместно переводы)? Ныне занят им. Напишу из Гельсингфорса. До июля мой адрес: Гельсингфорс, poste restante. После — Москва.
23 июня 905
Дорогой Георгий Иванович. Спасибо за весть. Не знаю, воспользуюсь ли Вашим приглашением. Может быть, придется ехать через Ревель. Жду Вашего перевода Aubes.[943] Занят своим романом.[944] Привет.
Ваш Валерий Брюсов
29 июля 1905
Таруса, Калуж. г., Антоновка
Дорогой Георгий Иванович. Я написал подробный разбор Ваших переводов Метерлинка — целую статью.[945] Решил напечатать в июле «Весов» — вместе со своими переводами тех же «Песен». Думаю, что моя статья, хотя в иных своих частях и очень «критическая», не покажется Вам враждебной. Во-первых — Вы, конечно, уступаете ее право критике. Во-вторых — посвящая Вашим переводам целую статью (притом напечатанную — хотя, сознаюсь, против моего желания — крупным шрифтом), я тем самым показываю, какое значение придаю я этим переводам. В-третьих — наконец, присоединяя к статье свои переводы, я предоставляю Вам возможность ответить мне такой же критикой моих попыток.
А переводы Верхарна все не подвигаются вперед. На горе я взялся переводить для С. Венгерова (изд. Брокгауза) Байрона[946] и после этой официальной переводческой работы чувствую себя не в силах взяться и за «любительские» переводы. Ближайшим образом предложу для «Вопросов» два рассказа: «В подземной тюрьме» и «Республика Южного Креста»,[947] которые требуют только самой последней ретуши. Пишу роман, исторический, соперничая с Д. С.[948] Оставляю (т. е. покидаю) редакторство «Весов».
20 августа 1905
Дорогой Георгий Иванович. Одновременно с этим письмом посылаю Вам заказным семь своих «политических» стихотворений,[949] все, что я написал в этом роде и что теперь, после заключения мира, может быть напечатано. Рассмотрите их. Помещение их в «Вопросах» зависит, конечно, не только от художественных достоинств и недостатков стихов, но и от того, насколько идеи их согласны со взглядами редакции. И в этом случае, как впрочем и во всех других, мое самолюбие нисколько не будет затронуто, если Вы не захотите напечатать присланное мною (говорю это однажды — на будущее). В частности, думаю, совсем не подходят «Вопросам» два стихотворения, № 3 и № 6. Последнее даже не следует посылать цензору одновременно с другими (если эти другие будут посылаться), а то оно может их погубить. А для № 3, мне кажется более подходящим приютом, чем «Вопросы» — «Слово»,[950] куда я его и перешлю, если получу от Вас рукопись обратно.
«Весы» будут продолжаться до конца года, наверное, в будущем году, вероятно, особенно если получится разрешение на беллетристический отдел (прошение о нем уже подано). Но я решительно покинул свое редакторство, оставаясь только «близким» (а уже не «ближайшим») сотрудником. Через это у меня оказалось сравнительно много свободного времени, которое я с удовольствием бы использовал для «Вопросов». Но нуждаются ли «Вопросы» в моей систематической работе? Опять прошу, ответьте откровенно и прямо: это вопрос деловой, в разрешении которого нет места никакой обидчивости. С своей стороны могу предложить следующее:
Во-первых, ряд давно мною задуманных этюдов о французских поэтах с переводами из них. На первом месте этюд о Верлэне, по разным, довольно редким источникам, тридцать его стихотворений в своем переводе (переводы сделаны между 1900–5 гг. и частью уже были напечатаны). Во-вторых, такой же этюд о Верхарне тоже с рядом переводов (эти пресловутые мои переводы из Верхарна значительно подвинулись вперед и две маленькие пьесы «Голова» и «Лондон» я уже послал в «Журнал для всех»). В-третьих, этюд о Рембо, в-четвертых, о Ренэ Гиле (более интересный, чем в «Весах», где я должен был только расшаркиваться) и т. д.[951]
Во-вторых, свой труд как переводчика разных мелких рассказов, какие Вы от времени до времени печатаете, как новых, так и прежних авторов. Труд этот для меня совершенно нечувствительный. Напротив, мне давно хочется передать по-русски некоторые любимые мною страницы Ренье, Маллармэ, Стриндберга, Демеля.[952]
В-третьих, свои рассказы, о которых я уже Вам писал и о которых не смею говорить подробнее, потому что они все еще не закончены.
Предлагая Вам такую груду своих писаний, я нисколько не хочу посягать на кассу «Вопросов», вероятно, истомленную годовым изданием журнала. Так, все мои переводные стихи (из Верлэна, Верхарна) я очень прошу расценивать как прозу; иначе такое количество стихов будет решительно бременем для книжки. Свои переводы рассказов я предлагаю «Вопросам» совершенно бесплатно, потому что для меня эти переводы будут скорей всего забавой. Я только спрашиваю, нужны ли, пригодятся ли такие переводы редакции, есть ли для них место. И вообще, если бы Вы предложили мне какое другое дело, нужное «Вопросам», прошу не считаться с гонорарным вопросом, который стоит для меня весьма на втором плане.
Книжку «Весов» с моими нападками на Ваши переводы Вы, вероятно, уже получили. Жду Вашей отповеди в «Вопросах» или хотя бы в письме. Мне кажется, что я поставил несколько принципиальных вопросов, по которым возможна истинная полемика, «турнир рыцарей», как пишет малограмотный Эллис[953] у нас в «Весах».
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
21 авг. 1905 г.
Дорогой Георгий Иванович. Стихотворение, о котором я Вам писал как о № 7, я решил пока не печатать. № 6, как Вы сами видите, совершенно нецензурен. В № 4 в третьей строфе прежде читалось:
Лишь его слуга мгновенный,
Робеспьер или Мара.[954]
Так понятнее. Но мыслимо ли мне сказать или? Кажется, немыслимо. В следующей строфе подлинное чтение:
И над нами загудела
«Над полем» лишь для цензуры. Если хотите, можно восстановить подлинное чтение после цензора, в корректуре.
P. S. А. М.[955] пишу завтра.
24 авг. 1905 г.
Дорогой Георгий Иванович. Я мог бы дать для сентября следующие переводы из Верхарна:
1. Départ. (Poèmes, II, 141)[956]
2. Le Banquier. (Les Forces tumultueuses, 47)[957]
3. Le Fléau. (Les Villes tentaculaires, 75)[958]
4. Les nombres. (Poèmes, II, 187)[959]
5. Vers le Futur. (Les Villes tentaculaires, 209)[960]
Эти переводы могут быть у Вас приблизительно к понедельнику. Везде только придется исключить «Les nombres», где есть стихи, мне не удавшиеся. Перевод «Кузнеца» (того, что был напечатан в сборнике Знания IV),[961] я, по просьбе Миролюбова, послал в «Журнал для всех», но думаю, что он не подойдет ему (слишком длинно и много «декадентского»), тогда буду располагать и им. Сообщите же, прошу, высылать ли эту груду стихов. И как тогда быть со стихами «Из современности»? Нельзя же в одной книжке «Вопросов» напечатать столько стихов одного Валерия Брюсова. А с другой стороны, современность через несколько месяцев перестанет быть современностью, и для меня лично гораздо важнее напечатать свои оригинальные стихи, чем переводы.
Вы правы. Патриотизмом, и именно географическим, я страдаю. Это моя болезнь, с разными другими причудами вкуса, наравне с моей боязнью пауков (я в обморок падаю при виде паука, как институтка). У меня есть еще начатое и неоконченное (уже безнадежно) стихотворение, которое очень нравилось тому самому A. C. Ященко.[962]
Я люблю тебя, Россия, за торжественный простор:
Ты как новая стихия, царство рек, степей и гор…
Четыре стиха Вл. Соловьева, приведенные Вами, меня очень соблазнили.
Жду Вашего ответа на свои «Фиалки»[963] (печатного, не правда ли?).[964] Статью о Верлэне приготовлю точно к октябрю.[965] Но Вы мне ничего не ответили, полезны ли будут Вам переводы маленьких рассказов (сейчас имею в виду новейший рассказ Альтенберга).[966] Речь может быть только о полезности, и я настаиваю на бесплатности этих моих переводов.
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
28 авг. 1905 г.
Дорогой Георгий Иванович. В первые дни недели вышлю Вам Верхарна. «Кузнец» решительно у B. C. Миролюбова. Может быть, вместо него переведу «Трибуна»[967] который начат. К октябрю приготовлю Верхарна. О «Цусиме»[968] напишу отдельно. Еще не могу решить, мыслимы ли эти стихи, без конца. М. б., уместно будет восстановить прежнее чтение, как заканчивалось стихотворение раньше. Пока шлите в цензуру так. Жду Вас в Москву.
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
29 авг. 1905 г.
Дорогой Георгий Иванович. Переписываю и во вторник высылаю Вам «Банкира», «Мор» и «К грядущему»[969] Верхарна. Будет у Вас в среду (в крайнем случае, по вине почты, в четверг).
«Трибуна» и «Отплытие»[970] могу выслать не раньше четверга-пятницы. Если поздно, не откажите известить.
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
30 авг. 1905 г.
Дорогой Георгий Иванович. Против ожидания высылаю Вам сразу четыре стихотворения[971] Верхарна: «Трибун», «Банкир», «Мор» и «Города».[972] Больше, вероятно, и не придется высылать, потому что все другие мои переводы, когда их ближе рассмотрел, оказались очень несовершенными. Да и в посылаемых стихах есть, говоря строго, многое, что нуждалось бы в поправках. Я был бы очень благодарен Вам, если бы Вы нашли возможным выслать мне корректуру этих стихов, хотя бы на то время, когда они будут у цензора: может быть, мне удалось бы найти замены некоторым мучащим меня выражениям. И еще больше был бы благодарен, если бы Вы выбрали время, рассмотрели мои переводы (может быть, даже с подлинником en regard[973]) и прислали мне свои замечания. Я столько работал над этими переводами («Мор» впервые переведен в 1900 г.), так «записал» их, что, сокрушаясь над мелкими неточностями, очень может быть, не замечаю крупных промахов.
Предоставляю всецело на Ваше усмотрение, нужно ли общее заглавие моим переводам, а также следует ли оставить то примечание, которое сделано мною к переводу «Мора», или такие оправдания перед читателями неуместны. Смущает меня «Мор» и с точки зрения своей цензурности. Нельзя ли растолковать цензору, что пьеса написана в намеренно наивном тоне, в духе примитивном, что в ней больше младенческой веры, чем кощунства.
А что сталось у цензора со стихами «Из современности»? Замены последней строфы «Цусимы» я не нашел пока. Если уж Вы беспощадны к этой строфе, — зачеркните, соглашаюсь, хотя и не без боли в сердце.
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
8 сент. 905 г.
Дорогой Георгий Иванович. Меня смущает Ваше молчание. Дошли ли до Вас мои переводы из Верхарна? [И сопровождающее их, довольно важное письмо.] Посылали ли Вы их цензору? Что он с ними сделал? И со стихами «Из современности»? Простите эти вопросы, но на расстоянии 600 верст трудно не беспокоиться о судьбе своих стихов.
Всегда Ваш Валерий Брюсов
10 сент. 905 г.
Дорогой Георгий Иванович. Ваша весть[974] повергла меня в полное отчаяние. Недаром я тревожился, и еще вчера писал Вам, спрашивая о судьбе своих стихов. Да, не очень-то помогают нам улиты-Кобеки[975] и кастрированные Государственные Думы.[976] Но что теперь делать с обломками моих стихов? «Цусиму», разумеется, печатать неуместно, неприлично.[977] Оставшиеся две пьесы, думается мне, можно напечатать, сохранив (если оно не запрещено) прежнее заглавие и поставив цифры, при первом I, при втором V. Это в связи с анонсом, о котором Вы пишете, и о котором я всячески умоляю Вас — дать понять читателям, что они имеют дело с руинами. Но нельзя ли сделать еще две вещи? Во-первых, отстоять в «Гуннах» зачеркнутую строфу,[978] заменив злополучный стих так:
На месте колонного зала
или еще:
На месте пышного зала
В данном случае «тронность» зала не так важна. А во-вторых, нельзя ли присоединить к оставшимся стихам то, которое здесь прилагаю. Оно с самого начала предполагалось в составе целого цикла, и я изъял его лишь в последнее мгновение, перед отсылкой Вам рукописи. Если еще мыслимо (в смысле времени) включить эти стихи, они «подопрут» немножко «Гуннов» и «Брата»,[979] повисших в пустоте. И тогда над пьесой надо будет поставить VII.
Если переводы Верхарна отложены на месяц, я могу прислать «Отплытие».
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
P. S. Если же заглавие «Из современности» запрещено,[980] можно дать трем стихотворениям иное. «Стихи о далеком», причем первое «Одному из братьев» будет как бы вступление. Смущаться, что слово «современность» не подходит к стихам о «будущих» веках, я думаю, нечего, если будет анонс и если цифры I, V, VII будут означать пропуск по крайней мере четырех пьес.
Есть, конечно, у меня и другие стихи «Из современности», которые я по разным соображениям не присоединил к первому циклу, но послать их Вам «взамен» теперь, конечно, уже поздно. Впрочем если захотите их иметь, телеграфируйте, и я вышлю их немедленно.
Ваш В. Б.
22 сент. 905 г.
Дорогой Георгий Иванович. Очень благодарю Вас за Ваши хлопоты о моих стихах, за отстаивание их перед секирой цензора. Жаль без конца, жаль, что цикл «из современности» изувечен. Возлагаю некоторую надежду на примечание о «независящих обстоятельствах». Относительно «Мора». Перевод этот я включаю в издаваемый мною (одновременно со Stephanos[981]) сборник переводных стихов, который выйдет до рождества. Судя по вашим словам, редактируемый Вами сборник появится позже. Удобно ли помещать в нем перепечатку? Думаю, нет. По той же причине я бы очень хотел, чтобы мои переводы Верхарна появились именно с октября «В. ж.» (Вы пишете «вероятно»), Я столько работал над ними, торопясь приготовить их к указанному Вами сроку, что мне и грустно и обидно откладывать их появление в свет до конца ноября. Между прочим, «Мор» очень нужен в том цикле переводов, который я Вам прислал. Остающиеся три стихотворения слишком похожи друг на друга и являют Верхарна лишь с одной стороны. Для ноября же «В. ж.», если хотите, я могу дать серию переводов из Верлэна.
Но участвовать в сборнике,[982] о котором Вы пишете, я все-таки был бы очень рад и с настоящим удовольствием дал бы для него что-либо оригинальное или переводное. Хотел бы точнее узнать о целях и намерениях книги.
Один важный и «конфиденциальный» вопрос: будет ли существовать «В. ж.» в 1906? Спрашиваю для себя, не для «Весов», и клянусь хранить ответ в совершенной тайне.
Ваш сердечно Валерий Брюсов
22 сент. 905 г.
Дорогой Георгий Иванович. Приезд Мережковских (которые, в скобках сказать, действительно объявили о конце «Вопросов») совсем выбил меня из колеи жизни, и я три дня не мог выбрать времени, чтобы переписать и отослать стихи для «Огней».[983] Высылаю теперь два стихотворения, такие, которые не войдут в мою книгу.[984] Это последнее требование (ведь «Огни» и «Stephanos» выйдут почти одновременно) очень меня затрудняет. Не будь его, я мог бы дать вещи гораздо более значительные. Но они не могут уже быть изъяты из моей книги. На всякий случай, завтра вышлю Вам еще одно стихотворение «Рысь».[985] Если появление его в двух книгах сразу неуместно, прошу, не откажите вернуть мне обратно. Мог бы дать для «Огней» еще один перевод из Верхарна («Мятеж» — не тот, что я предлагал для «В. ж.», а другой), но выправление его требует времени. А «Огни» торопятся загореться, не так ли?
Присланное Вами сообщение помещу еще в этом № «Весов», который очень запаздывает из-за стачки наборщиков (ведь Вы хорошо знаете, что в Москве маленькая, пока, революция. Наблюдаю картины любопытные и порой потрясающие). Очень, очень радуюсь, что «Вопросы» будут существовать в 906.[986] Без них стало бы пусто в литературе. Пригодно ли будет Вам, если я пришлю, как «Письмо из Москвы», корреспонденцию о двух наших новых театрах:[987]«Студия»[988] (в котором я участвую и которому сочувствую) и «Дионисово действо»[989] (в котором не участвую и которому не сочувствую)?
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
P. S. Очень спасибо за гонорар, который получил. Вы приезжаете в Москву читать о «мистическом анархизме»? Так сообщил Д. В. Философов.
905, октябрь
Дорогой Георгий Иванович. Приветствую Вас в дни революции. Насколько мне всегда была (и остается теперь) противна либеральная болтовня, настолько мне по душе революционное действие. Впрочем, пока я не более, как наблюдатель, хотя уже и попал под полицейские пули. Пишу Вам вот с какой целью. Когда у Вас возобновятся типографские работы, не пользуйтесь свободой печати (ведь есть она) для напечатания тех моих стихов, которые были запрещены цензурой. Я этого решительно не хочу. Напишу новые, более достойные времени. Но, умоляю, воспользуйтесь этой свободой, чтобы напечатать мои переводы из Верхарна. Этого очень хочу. Верхарн воистину революционный поэт, и надо, чтобы его узнали теперь.
Всегда Ваш Валерий Брюсов
10 окт. 905
Дорогой Георгий Иванович. В области искусства никогда не надо говорить «завтра», все сроки ничего не значат. Я думал, что исправлю свои строфы в несколько минут, лишь примусь за это дело, но не сумел исправить их и в неделю. Когда сделаю, не знаю, не обещаю более ничего.
Пишу эту записку, во-первых, чтобы извиниться в своем неисполнении обещаний, а во-вторых, чтобы подать Вам свой голос, пока еще есть связь между Москвой и Петербургом. Она, надо думать, оборвется очень скоро (это из числа неприятных сторон революции). Если почта будет все-таки функционировать, пришлю Вам небольшую рецензию[990] на книгу R. Ghil.[991] Надеюсь, что это обещание сдержу: это не стихи.
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
P. S. Думаете ли Вы быть в Москве?
28 окт. 1905
Дорогой Георгий Иванович. Писал Вам, поздравляя Вас с революционными днями, но не получил ответа. Дошло ли письмо? Я здесь в большом неведении. Что «Вопросы жизни»? Будут ли выходить в этом и будущем году? Под цензором или пользуясь «свободой»? Изменится ли программа? Изменится ли состав сотрудников? Изменится ли Ваше отношение к ним? Может быть, некоторые вопросы кажутся Вам легкомысленными, но я больше месяца не получаю ни от кого точных вестей из Петербурга и, по современному ходу событий, легко верю всевозможным слухам. Очень прошу, пришлите мне весть.
Есть и частный вопрос. Среди залпов казаков, между двумя прогулками по неосвещенным и забаррикадированным улицам, я продолжал работать над своим романом.[992] И как-то хорошо работалось (тем более, что в начальных главах пришлось изображать религиознореволюционное движение в Германии 1553 г.). Теперь надо мне думать, куца пристроить это мое дитя трехлетней работы. Если «Весы» не будут выходить в 1906 (это очень вероятно), все мои мечты, разумеется, обращены к «Вопросам». Можете ли Вы сообщить мне от лица редакции, желают ли «Вопросы» в принципе получить мой роман. (Разумеется, прочтя первые главы в рукописи, они могут переменить решение). И если да, то каковы условия журнала в будущем году для такого рода произведений? Простите, что затеваю переговоры так заранее, но очень уж многого стоит мне мой роман,[993] и я не могу не относиться к нему с преувеличенной заботливостью.
Ваш Валерий Брюсов
Театр «Студия» прекращается ввиду революционных дней.[994] Но часть труппы, с В. Э. Мейерхольдом, намерена на свой страх давать спектакли.
29 окт. 905
Дорогой Георгий Иванович. Не подойдут ли прилагаемые стихи сборнику «Огни» (если он все еще предполагается). Впрочем, стихи эти непременно войдут в мою книгу.
Я писал Вам несколько раз [Это пятое письмо (Сообщаю потому, что не совсем верю почте).] до и после взрыва революции. Очень прошу, откликнитесь.
Ваш Валерий Брюсов
30 октября 905
Дорогой Георгий Иванович. Оказалось, что стихи «Довольным»[995]‘, которые я послал Вам вчера для «Огней», К. Д. Бальмонтом, без моего ведома, уже переданы в газету «Новую жизнь». Во избежание разных недоразумений прошу не включать их в «Огни» (да уместнее им быть в газете). А я взамен тотчас вышлю совсем готовое, гораздо более значительное стихотворение «Слава толпе».[996]
Ваш Валерий Брюсов
1 ноября 905
Дорогой Георгий Иванович. Видимо, Ваши письма действительно не доходят до меня. Это — седьмое, на которое я еще не имею ответа. Вчера получил Вашу телеграмму и ответил на нее «можно», т. е. можно печатать в «Вопросах жизни» (так) «Мятеж» Верхарна, «Лик медузы» и «Знакомую песнь».[997] Но мне не хотелось бы печатать «К близким» — это стихотворение утратило свое raison d’être.[998] В «Знакомой песне» я желал бы исправить последнюю строфу так:
Я, быть может, богомольней.
Чем другие, внемлю ей.
Не хваля на колокольне
Неискусных звонарей.
и поставить внизу дату «Август 1905» (показывающую, что стихи написаны до революционного октябрьского взрыва, когда «звонари» показали гораздо больше искусства); а под «Ликом медузы» подобно этому следовало бы пометить «Сентябрь 1905». Но, если делать эти поправки уже поздно, я на них не настаиваю.
Получили ли Вы «Довольным» и затем просьбу этих стихов не печатать? «Славу толпе» надеюсь выслать Вам сегодня: надо лишь переписать. Жду ответа о моем романе.
Ваш Валерий Брюсов
P. S. А что мои другие переводы из Верхарна? Интересуюсь их судьбой безмерно.
905
Дорогой Георгий Иванович. Для «Огней» вышлю Вам сегодня же два стихотворения, которые, кажется мне, соответствуют цели сборника. Это — из числа уже совсем обработанных. Если успею, позднее присоединю еще одно.
Корректуры вышлю одновременно. Поправок, сколько-нибудь значительных, делать не буду.
1905
Дорогой Георгий Иванович. Благодарю Вас за сообщения: конечно, сохраню их в тайне. Позвольте мне рассчитывать, что я буду считаться сотрудником «Огней», если они осуществятся. Их краткое исповедание веры мне очень по душе. Судя по Вашему письму, сборника «Огни» более не предполагается. Поэтому я помещаю «Юлия Цезаря»[999] в своей книге. Помещаю также и «Лик медузы», книга выйдет лишь в декабре, т. е. позже двойной книжки «В. ж.».
«Весы» будут выходить в 906, — это решено уже окончательно. Они расширяются в общелитературный журнал.[1000] Я отдаю туда свой роман. Но в редакционных делах участвовать не буду.
Очень прошу, не оставляйте меня без литературных новостей из Петербурга. Все «собираюсь» в ПБ., но много дела и здесь. Примыкаете ли Вы к какой-либо политической партии, определенно? Я не могу решительно, хотя состою «членом-соревнователем» союза рабочих печатного дела, комитет которого трогательно принял меня и К. Д. Бальмонта в члены единогласно «за литературные заслуги». Осколки труппы театра «Студия» в единении со мной затевают «политический театр». Можно сделать нечто стоящее внимания. Что Минский? Как Минский? Почему Минский?[1001] — Вы лучше знаете, напишите.[1002]
Ваш Валерий Брюсов
19 марта 1906 г.
Дорогой Георгий Иванович. Ваше предложение[1003] о переводах Верхарна и очень лестно, и соблазнительно, но я не могу на него согласиться.
Душа моя осталась верной… т. е. «Скорпиону». Конечно, «больших» денег он не даст и не может дать, но здесь я у себя дома. Издание начинаю уже. А Ваших «Зорь» жду с большим любопытством и нетерпением. Также жду и «Факелов». Буду писать об них подробно в «Весах» или «Слове», а может, и там и тут, если такое совместительство окажется возможным. Мечтательства о журнале хороши, но что же мечтательства! Орел в небе.
Вяч. Ив., видимо, остался в обиде на меня. Уехал, не сказав прощального слова. Я его люблю неизменно, но его сибилла «в раздранных ризах»[1004] мне далеко не по сердцу. Прошу, не оставляйте меня без вестей о себе.
Всегда Ваш Валерий Брюсов
906
Дорогой Георгий Иванович. Спасибо за присылку «Факелов».[1005] Получил два экз. — простой и роскошный. Давно прочел очень внимательно. «Украшение» сборника — «Балаганчик». Очень хорошо все Вяч. Иванова. Л. Андреев недурен. Остальное, в том числе и мои стихи, мне совсем не по душе. Какая-то тенденциозная беллетристика во вкусе загубленного «Русс, богатства».[1006] Напишу статью о «Факелах» в общем отрицательную, и потому только одну — в «Весах».[1007] В «Слове», как раньше предполагал, писать не буду. Надеюсь на дальнейшие, более удачные «Факелы». Слышал, что Вы вступаете в редакцию «Адской почты».[1008] Радуюсь за нее.
Всегда Ваш Валерий Брюсов
Видел рецензии о «Современности» и «Зорях» — только.[1009]
19 июня 1906
Дорогой Георгий Иванович. К сожалению Ваша статья о X сборнике «Знания» не может идти в «Весах». Во-первых, в печатающемся июньском № уже есть заметка об этом сборнике.[1010] Во-вторых, взгляды редакции «Весов» на драму Л. Андреева слишком разнятся от Ваших. Мы считаем «К звездам» безусловно не удавшейся, просто плохой вещью. Те методы, с какими Вы приступаете к ее анализу, пригодны только для истинно-художественного произведения,[1011] каким «К звездам» ни в коем случае признано быть не может.[1012] Это сцены — мертворожденные, ходульные, шаблонные, доказывающие — по-видимому, однажды навсегда, что Андрееву не следует браться за писание драм, как и стихов.
Этот наш ответ, разумеется, нисколько не меняет нашего отношения к Вашему сотрудничеству в «Весах», которое по-прежнему очень и очень желательно. Присылайте и те Ваши стихи, о которых Вы говорите. Однако примите во внимание, что скоро они напечатаны быть не могут, при системе, принятой в «Весах», посвящать каждую книжку одному поэту.
Я понимаю, что Вы и Вяч. Ив. не согласны с моей заметкой о «Факелах»,[1013] но я нелицеприятно писал, что думал и поныне думаю. В «Факелах» помещались создания искусства или нет? Если да, то там не место вещам, оскорбляющим художественное чувство (всей прозе, исключая Л. Андреева, и стихам-пародиям А. Белого). Если нет, если «Ф» хотят только под флагом искусства вести проповедь революции, там не место «декадентам», которые прежде всего отстаивали и будут отстаивать свободу творчества. Вяч. Ив. пишет, что в «Ф» совершается устремление «декадентства» от уединения к соборности. Пусть не совершается оно по пути потакания низменным вкусам «толпы».
Этим определяется и мой ответ на Ваше доброе приглашение участвовать в III т. «Ф». Если редакция «Ф» возводит эстетическую неразборчивость в принцип, мое сотрудничество невозможно. Если же помещение произведений антихудожественных произошло «случайно» или в силу того, что редакция иначе, чем я, оценивала их художественное значение, — я конечно готов и рад появиться на одних страницах с Вяч. Ивановым, с Вами, с Ф. Сологубом.
Что касается «Адской п.»,[1014] вряд ли я могу ей быть полезен.[1015] Она решительно становится журналом сатирическим, а в себе я вовсе не нахожу дарований сатирика и юмориста.
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
25 июля 1906 Москва
Дорогой Георгий Иванович. Вот Вам мое — «чистосердечное признание» в ответ на Ваше истинно дружеское письмо. Я люблю Вас, очень люблю. Этим я хочу сказать, что, как человек, как личность, Вы мне очень нравитесь, очень дороги, очень желанны (не могу найти вполне подходящего слова). Но — странно: все, что Вы пишете, мне большей частью бывает не по сердцу. И, как писателя, я Вас скорее не люблю. Из этого возникает моя «несправедливость», как критика. Когда я начинаю писать статью о Вашей новой книге, о Вашем новом произведении мне, по чисто дружескому расположению к Вам, всегда хочется сказать что-либо Вам желанное. Но некий внутренний голос тотчас говорит мне: искренен ли ты? ведь данное произведение тебе не нравится. Как же ты хочешь хвалить его в угоду своим личным отношениям?
И вот, боясь быть лицеприятным, я впадаю в другую крайность — я отношусь к Вашим вещам строже, враждебнее, чем отнесся бы, будь Вы моим личным врагом. Так было, когда я критиковал «Кремнистый путь»,[1016] так было, когда я разбирал «Факелы». Постараюсь всячески избегнуть этого, разбирая Вашу последнюю книгу.[1017] Но в моих отношениях к ней есть все то же непобедимое противоречие. Совершенно определенная дружественность к Вам, как к Георгию Чулкову, которого я знаю, как к цельной личности, и в этом смысле, как «к зачинателю „Факелов“», борется во мне со столь же определенной враждебностью и к высказываемым Вами идеям, и к той форме, в которой Вы их высказываете. Вы мне нравитесь, поскольку Вы natura naturans,[1018] — Вы мне не нравитесь, поскольку Вы себя проявили, поскольку Вы natura naturata.[1019] Таков вывод искреннего и добросовестного анализа моих чувств к Вам и к Вашим книгам. Я должен был предпринять этот анализ для себя, чтобы уяснить самому себе свое отношение к Вам, а после Вашего дружеского письма считаю своим долгом пересказать об этих выводах — Вам.
Вы зовете меня в «Факелы». Повторите ли Вы этот зов после этого письма? Лично мне хочется быть вместе с Вами и вместе с Вяч. Ивановым. Но я решительно не разделяю взглядов, высказанных в книге о неприятии мира и о мистическом анархизме. С этими взглядами, поскольку я критик, поскольку я теоретик, я буду бороться. Мыслимо ли после этого мое участие в «Факелах» как художника? Не знаю.
Только что сегодня утром вернулся из Швеции.[1020] Читал книгу на пароходе во время сильной бури. Если письмо мое бессвязно, объясните это усталостью с пути. До сих пор пол моей комнаты качается кругом, словно палуба парохода.
Сердечно Ваш Валерий Брюсов
906, окт.
Уважаемый и дорогой Георгий Иванович. Из стихотворений, присланных Вами, «Весы» могут воспользоваться в одном из первых №№ 1907 г. пьесой, посвященной Г. Гюнтеру[1021]‘: «Я на темных полях».[1022] Остальные остаются в Вашем распоряжении.
Сердечно уважающий Вас Валерий Брюсов
1906, окт.
Уважаемый и дорогой Георгий Иванович. В нашем московском «Литературно-художественном кружке» возобновляются «вторники». Есть надежда, что они будут идти пристойно. При обсуждении возможных докладов, мы вспомнили, что у Вас есть готовый труд: Анархические идеи в драмах Ибсена.[1023] Не согласились ли бы Вы сделать на эту тему доклад у нас? Размеры доклада: около часу устного чтения. Условия: возмещение Ваших расходов по приезду в Москву в размере 100 рублей. Я буду в Петербурге в скором времени, и о подробностях мы могли бы переговорить лично. Пока же хотелось бы иметь принципиальный ответ. Не можете ли Вы дать его телеграммой на мое имя с тем расчетом, чтобы я мог доложить эту телеграмму на заседании нашей комиссии в понедельник. Слово «нет» пусть означает Ваш отказ. В случае согласия, желательно знать ближайший срок, когда Вы можете сделать доклад. Слова «Согласен октябрь» я приму за Ваше согласие прочесть реферат еще в октябре. — «Согласен ноябрь» в ноябре и т. д.
Уважающий Вас Валерий Брюсов
8 ноября 1906
Многоуважаемый Георгий Иванович. Согласно Вашей телеграмме я записал Вас докладчиком на вторник 14 ноября в нашем Московском литературно-художественном кружке. Если Ваши намерения не изменились, очень прошу немедленно выслать нам (или на мое имя, или в Кружок на имя В. В. Каллаша[1024]’) тезисы Вашего доклада,[1025] а также сообщить, когда Вы приезжаете в Москву и где остановитесь. К. И. Чуковский,[1026] читавший в Кружке вчера, говорил нам, однако, что может быть Вы не найдете возможным читать 14-го. Этим Вы поставите нас в положение затруднительное, если только не найдете себе заместителя. Таким заместителем мог бы быть Е. Аничков, который говорил мне, что у него уже есть готовый доклад, и А. Волынский[1027] или М. Волошин. Так как Вы дали нам обещание занять вечер 14-го числа, то было бы справедливо, чтобы Вы хлопотали о своем заместителе, и я очень просил бы Вас, чтобы Вы известили телеграммой, кого нам ждать в этот день. Необходимо также, чтобы докладчик немедленно выслал нам тезисы своего реферата. Для Вашего же чтения, если Вы не приедете 14, может быть предоставлен или следующий вторник 21-го, или вторник 19 декабря.
Сердечно уважающий Вас Валерий Брюсов
P. S. Условия чтения я Вам сообщал: кружок возмещает расходы по приезду в Москву в размере 100 руб.
19 янв. 1907
Дорогой Георгий Иванович. Во время нашей краткой беседы в Литературном кружке был я внутренне занят совсем не тем, о чем мы говорили, и поэтому отвечал довольно бессвязно на некоторые Ваши нападки. Мне хочется, пользуясь правами прежней нашей приязни, несколько обобщить, оформить мои тогдашние слова.
Вы сомневаетесь, что у «Весов» могут быть «враги слева». Но вспомните Ваши собственные слова о «Весах»: — «Согласитесь, В. Я., что „Весы“ — орган реакционный». Ведь вы говорили именно о литературном направлении «Весов» (ибо общественности «Весы» почти не касаются, а если касаются, то большей частью не в духе реакционеров, см. статьи Мережковского, Белого).[1028] Но эта Вами утверждаемая реакционность «Весов» не предполагает ли необходимо существование каких-то отношений к «Весам» — революционеров, т. е. именно «врагов слева».
Есть периоды в искусстве, когда старые преграды разрушены и новые пути проложены. Не о завоевании еще новых стран надо тогда думать, а о том, чтобы прочно обосноваться в занятой земле, сделать ее в такой же мере своим достоянием, как давние владения души. Это периоды, когда творят Софоклы, Рафаэли, Расины,[1029] Гёте (второй поры деятельности), Пушкины… И это все — не люди, повторяющие уже сказанное, но завершители. «Декадентство» и «символизм» и «новая поэзия», все эти школы — умерли (ибо нормальная истина живет, ну, лет 17, 18, самое большее 20), но то живое, что было в этих школах, теперь-то и должно дать свой росток. Простите обычное сравнение, но именно так из умершего семени вырастает стебель. Растение бывает совсем не похоже на свое семя, но вырастает оно из него. И когда колосятся нивы, время ли опять ехать с плугами?
Периоды, о которых я говорю, — это периоды, когда основываются Академии и утверждаются их правила, которые позднее становятся узами и путами, но в свое время являются и крыльями в полете, и вехами на пути. Нет сомнения, что каждой Академии наступает час, когда она должна быть разрушена для всех правил, когда они должны быть отвергнуты, для Рафаэлей, Гёте и Пушкиных — когда они должны быть осмеяны. Но истинные создатели все-таки они, «академики», а не деятели Sturm und Drang’а.[1030] В свой час, падая, Цезарь спокойно закроется плащом, но Империя создана Цезарем, а Бруты работают лишь для Августов. И наши враги все те, которые не хотят принять нового закона, новых заветов искусства, новой Академии — потому ли, что это новое для них еще слишком ново, или потому, что оно уже кажется им старым. Первые — это прошлое, вторые — будут будущим, но Der Lebende hat recht.[1031]
Сознаю, насколько увлекательнее роль вечного завоевателя, вечного «кочевника красоты»[1032] («Разве есть предел мечтателям»), но, подчиняясь мигу истории, говорю, как легендарный римский легионер: sta, miles, hic optime manebimus.[1033]
Ваш Валерий Брюсов
30 апр. 1907
Милостивый государь Георгий Иванович. М. Ф. Ликиардопупо[1034] уже известил Вас, что по Вашему желанию[1035] имя Ваше из списка сотрудников «Весов» вычеркнуто.[1036]
К сожалению, не могу разделять Вашего взгляда на Вашу «критическую заметку» в «Перевале» о моей книге, ибо меньше всего вижу в этой заметке критики. Особенно меня удивило, что Вы позволили себе прием, совершенно недопустимый в литературе: привели несколько слов из моего частного письма к Вам.[1037] Я хотел даже по этому поводу написать письмо в редакцию «Перевала», но это значило бы придавать Вашей заметке больше значения, нежели она имеет.
Участвовать в Вашем альманахе, «по понятным Вам причинам», не желаю.
С совершенным почтением Валерий Брюсов
Письма Александра Блока
Многоуважаемый Георгий Иванович. Спасибо Вам за извещение о судьбе моих стихов и рецензий. Еще не видал книжки «Нового пути», не знаю, что сделали цензура и Петр Петрович.[1038]
А. Н. Шмидт[1039] приезжала в начале мая и говорила, что Вы около Подсолнечной и, м. б., приедете. Ждал Вас, пожалуйста, если будет по пути, приезжайте, я буду очень рад: сельцо Шахматово[1040] от станицы 17 верст.
Искренно уважающий Вас Ал. Блок
15 июня 1904. Шахматово, Моск. губ.
Многоуважаемый Георгий Иванович. Посылаю Вам рецензии[1041] о Бальмонте и Гофмане.[1042] Если найдете их слишком длинными, пришлите мне, пожалуйста, их в наборе, и я сокращу сколько нужно. Если Вас не затруднит, сообщите мне, когда они будут набраны; тогда я зайду и принесу Вам все книги.
Rachilde[1043] (перевод которой оказался нестерпимым)[1044] я несколько задержу и, если можно, отложу до апрельской книги «Вопросов жизни».
Преданный Вам Александр Блок
P. S. Хотел бы под рецензиями сохранить подпись Волк.
Многоуважаемый Георгий Иванович. О Вашем переводе Метерлинка:[1045] мне нравится I, IV, X, потом VIII; вообще мне кажется, в переводе много своего, не метерлинковского. Например, в V: у Метерлинка тревожно бежит свет по комнатам и умирает, а Вы размерно рассказываете об этом, и не под первым впечатлением. В IV — опять у Вас своя певучесть, особенно в оканчивающих строку «есть», «нет»; их добрая пугливость все-таки не совсем приближает к Метерлинку. М-к торопливо карабкается по лесенке своих размеров, оттого ему скоро удается рассыпаться почти бесследной ракетой. А Вы замедляете его торопливость и стихотворствуете.
У М-ка почти нет стихотворчества. От этого разнствует м-вская и Ваша певучесть, по-национальному. Я бы сказал, что стихи М-ка перпендикулярны Вашей передаче, как французский темперамент перпендикулярен русскому. Ярчайший пример не слитости, а прекрасной перпендикулярности — «жизнью громко восхищались» — «ont salué la vie».[1046] У Вас — объятие «клейким листочкам»,[1047] у М-ка — испаряющийся поклон. Мне кажется, М-к по-русски должен непременно отяжелеть. По-моему, совсем не звучат след, строки: «Она имела три короны золотые, — кому она их отдала» (VII), «Пришли нам вести принести» (V), «Удалиться не решились» (VIII), «Вы должны теперь идти» (IX). Часто нарушают песни слова «те» и «там» — дополнительные грузы, не сливающиеся с существом стиха. Кроме того, мне кажется, в припевах Метерлинк нашел узелки, в которых стягивается мелодия. У Вас припевы стремятся иногда стать стихом и, вследствие грузности, теряют свое внутреннее место (например, «Мне страшно, о дитя»). Больше всего (из припевов) мне нравится — «Золотые прочь повязки», «крепче узел затяните». Еще, по-моему, нельзя: 1) три светлых ангела молилось; 2) корабль собрался уезжать (смесь мокрого и сухого).
Извините и не сердитесь, что пишу больше, чем Вы просили. Посылаю Вам брюсовского Верхарна, корректуру Вашу и мою и рец. о Рашильде.[1048] Книги принесу сам. Жму руку.
Искренно Ваш А. Блок
15 марта 1905. СПб.
Дорогой Георгий Иванович. Можно мне написать литературную заметку об изданиях «Содружества», если она еще не написана Вами? При этом мне хотелось бы упомянуть только вскользь Маковского[1049] (не хочется начинать с брани) и остановиться особенно на Л. Семенове[1050] и Дымове[1051] (то и другое Семенов прислал мне). О Габриловиче,[1052] может быть, лучше написать совсем отдельно и в заметке совсем не упоминать о нем. Впрочем, может быть, Вы найдете более удобным написать отдельные рецензии обо всех. Если можно, сообщите мне об этом.
Когда выходит апрельская книжка В. Ж.? Е. П. Иванов[1053] написал мне о возмутительных событиях в редакции,[1054] беспокоюсь о Вас.
Пока еще мало писал — только заметку[1055] о переводе Апулея и Овидия (вместе). Брожу, роюсь в земле и чиню заборы. А больше все-таки брожу. У нас тишина и мир пока, а губерния, говорят, в усиленной охране, но этого нет… По крайней мере, все удивительно свежее и душистое. Ужасно далеки от всех событий, и трудно представить себе что-нибудь, кроме зеленого и синего.
Читали ли Вы Дымова? Мне нравится многое, особенно — «Весна».[1056] Но иногда, вместо того, чтобы проникать в свое, он скользит по поверхности чужих слов, и тогда приходится пропускать страницы.
Мы с Любой[1057] очень кланяемся Надежде Григорьевне.[1058] Жму руку.
Любящий Вас Ал. Блок
Н. ж. д. Ст. Подсолнечное, с Шахматово. 19/V.1905
Дорогой Георгий Иванович. Посылаю Вам «Литургию красоты».[1059] Видел в «Нов. врем.», что вышли книги Котляревского[1060] о Лермонтове (2-е издание) и Зелинского (II том «Из жизни идей»[1061]). Если можно, пришлите мне их для рецензии, хотя боюсь, что кто-нибудь уже пишет о них. Л. Семенова я не буду называть гением, но его стихи мне нравятся, как и Вам. Посылаю Вам еще рецензии о Бальмонте, Апулее и Овидии.
Любящий Вас Ал. Блок
Некоторую чуждость стихов Семенова понимаю. Хочу долго спорить с Вами о статье Вашей («Поэзия Вл. Соловьева»[1062]), имею возразить что-то по существу, но что, пока еще не выяснилось для меня окончательно. Но уже все есть — ноги, руки, туловище, остается одному лицу вспыхнуть.
Дорогой Георгий Иванович. Большое спасибо за оттиски и книгу Котляревского.[1063] Мне хотелось воспользоваться Вашим предложением и возразить на Вашу статью о Соловьеве в «частной переписке».[1064] Но у меня не оказалось под рукой не только прозы, но и стихов Соловьева. Вероятно, возражение пришлет Вам С. Соловьев.[1065] Просматривая булгаковское возражение,[1066] мне не захотелось и читать его, что-то совсем, совсем не о том…
Я хотел спорить с Вами о тех пунктах Вашей статьи, где говорится о трагическом разладе, аскетическом мировоззрении и черной победе смерти. В противовес этому, я думаю поставить: 1) совершенную отдельность и таинственность, которой повиты последние три года жизни Соловьева; 2) лицо живого Соловьева и 3) знание о какой-то страшной для всех тишине, знание в форме скорее чутья, инстинкта или нюха (все эти три пункта, конечно, нераздельны).
К последним трем годам относится и наибольшая интенсивность С-ва как поэта, и апофеоз того смеха (дарящего, а не разлагающего), который он точно от всех Соловьевых по преимуществу вобрал в себя, воплотил, «заключил» — сделал законченным это захлебывание собственным хохотом до икоты; этот смех — один из необходимейших элементов «соловьевства»,[1067] в частности Вл. Соловьева; и этот смех делает Соловьева совершенно неуязвимым от тех нападок Розанова, которые звучат похоронно — «хорошо бы-де Соловьеву иметь ребенка», «Соловьев-де вялый, пасмурный, нежизненный», словом — Соловьев «во сне мочалку жует» (конечно, это я формулирую Розанова).[1068]
Последние годы Соловьев в моем предположении и впечатлении начинал прекрасно двоиться, но совершенно не было запаха «трагического разлада» и «черной смерти». Скорее, по-моему, это пахло деятельным весельем наконец освобождающегося духа, потому что цитированное Вами о «днях печали», «гробнице бесплодной любви» и подобное в стих. Соловьева насквозь перегорало в Купине Несказанности, о которой теперь часто (или всегда) говорит А. Белый. Соловьев постиг тогда, в период своих главных познаний и главных несказанных веселий, ту тайну игры с тоскою смертной, которую, мне сейчас кажется, тщетно взваливает на свои плечики Мережковский… Он так хохотал, играючи, что могло (и может) казаться, что львенок рычит или филин рыдает (о филине как-то выкрикнул Соловьев в большом обществе, помните, это у глупейшего Велички[1069]). А ведь филин вовсе и вовсе не тоскует, когда кричит, я думаю — ему весело.
Знание наполнило Соловьева неизъяснимой сладостью и весельем (ведь его стихи имели роковое значение, говорите Вы), и этот Рок исполнил его всего Несказанным, и не от убыли, а от прибыли пролилась его богатейшая чаша, когда он умирал (и на меня упала капелька в том числе). Помню я это лицо, виденное однажды в жизни на панихиде у родственницы. Длинное тело у притолки, так что целое мгновение я употребил на поднимание глаз, пока не стукнулся глазами о его глаза. Вероятно, на лице моем выразилась душа, потому что Соловьев тоже взглянул долгим сине-серым взором. Никогда не забуду — тогда и воздух был такой. Потом за катафалком я шел позади Соловьева и видел старенький желтый мех на несуразной шубе и стальную гриву. Перелетал легкий снежок (это было в феврале 1900 г., в июле он умер), а он шел без шапки, и один господин рядом со мной сказал: «Экая орясина!» Я чуть не убил его. Соловьев исчез, как появился, незаметно, на вокзале, куда привезли гроб, его уже не было.[1070]
Мне хочется написать Вам именно так, без теорий, а облик во мне живущий[1071] и просить Вас не показывать письма. Конечно, это не возражение, но это самое спорит во мне с Вами, тем более что я знаю угол, под которым стихи Соловьева (даже без исключений) представляются обмокнутыми в чернила (смерть, смерть, и смерть…). Но сквозь все это проросла лилейная по сладости, дубовая по устройству жизненная сила, сочность Соловьева, которой Розанов при жизни его не сломил, а после смерти — подпачкал. Эту силу принесло Соловьеву то Начало, которым я дерзнул восхититься, — Вечно Женственное, но говорить о Нем — значит, потерять Его: София, Мария, влюбленность — всё догматы, всё невидимые рясы, грязные и заплеванные, поповские сапоги и водка.
От Соловьева поднимался такой вихрь, что я не хочу согласиться с его пониманием в смысле черного разлада, аскетизма и смерти. Аскетизма ведь не было и фактически, и не им вызывался тот хаос, о котором Вы говорите, и сквозь который вечно процветал подлинный, живой стебель. Вступление к стихам — загадка[1072]‘, многое мне здесь разрешается, когда вспоминаю о хохоте Соловьева. Вступление искренно несомненно, но и хохот искренен. И когда хохот заглушен, губы серьезно сдвинуты, а борода разложена по сюртуку, как на фотографии Здобнова, еще неизвестно, что услышим, что откроется… Еще многому надлежит явиться, о чем провещал маститый философ, заглушив в себе смех и на миг отвернувшись от игр ребенка. Еще в Соловьеве, и именно в нем, может открыться и Земля, и Орфей,[1073] и пляски, и песни… а не в Розанове, который тогда был именно противовесом Соловьева, не ведая лика Орфеева. Он Орфея не знает и поныне, и в этом пункте огромный, пышный Розанов весь в тени одного соловьевского сюртука.
Дорогой Георгий Иванович. Мы с Любой ужасно жалеем, что не можем пригласить Надежду Григорьевну и Вас к нам. Дело в том, что мы живем не одни, а с родственниками, часть которых, как мы убедились по приезду А. Белого и С. Соловьева, страшно тяготится близкими нам разговорами и страдает от них чуть ли не физически. Я думаю, что это скоро прекратится, т. е. мы будем жить в более согласном обществе, и, может быть, на будущее лето Вы с Надеждой Григорьевной посетите нас. Теперь как-то совсем нельзя говорить, и отношения между партиями обострены, так что люди как-то оскалились до степени понятий: здесь — «мистики», а там — «позитивисты». Но рознь глубже понятий. Кланяемся Вам и Надежде Григорьевне. Жму Вашу руку.
Любящий Вас Ал. Блок
23 июня 1905 г. Никол, ж. д. Ст. Подсолнечная, с. Шахматово
Прилагаю еще три рецензии.[1074]
Дорогой Георгий Иванович. Вот еще четыре стихотворения, но, кажется, «Осенняя воля»[1075] для «Огней»[1076] все-таки больше других подходит. А может быть, среди этих что-нибудь найдете. Вы хотели напечатать одно стихотворение (отдельное) в октябрьскую книжку. Может быть, пойдут «Пляски осенние»?[1077]
4 октября 1905 г. СПб.
Ваш Ал. Блок
16 декабря 1905
Дорогой Георгий Иванович. Не иду к Вам сегодня. Идея театра, совсем такого, как надо, показалась неосуществимой.[1078] Теперь я бы сам не мог осуществить того, что хочу, не готов; но театр,[1079] который осуществится, более внешний, я думаю, пока, конечно, нужен и может быть прекрасным.
Любящий Вас Ал. Блок
Надежде Григорьевне от нас поклон.
Дорогой Георгий Иванович. Очень извиняюсь перед Вами и К. А. Сюннербергом,[1080] получил телеграмму около 6 часов и никак не могу приехать. Непременно зайду к Вам вскорости, на праздниках.
Ваш Ал. Блок
23 дек. 1905
Дорогой Георгий Иванович. Ужасно извиняюсь перед Вами, но дозарезу нужны деньги, и потому пользуюсь Вашим предложением в прошлый раз: беру у Вас «Митинг»[1081] и попробую отдать его в «Журнал для всех».[1082] Иначе не выпутаться никак, не получил того, что рассчитывал.
7 янв. 1906
Ваш Ал. Блок
Дорогой Георгий Иванович. Я отказался было от грузинского вечера, но пришла Старосельская и убедила меня участвовать. Просила уговорить Вас всячески. Согласился читать Волошин, и еще будет Городецкий. Право, читайте. Куприна[1083] не будет, а Тану[1084] запретят. Собинов и Гофман[1085] отказались. Все это становится менее страшным. Согласитесь, пожалуйста. Поклонитесь от меня пожалуйста Надежде Григорьевне.
Любящий Вас Ал. Блок
P. S. Мы с Вяч. Ив. едем в пятницу в 6 1/2 ч. веч.
Дорогой Георгий Иванович. Надеюсь, что успею написать балаган,[1086] может быть, даже раньше, чем Вы пишете. Вчера много придумалось и написалось. Как только кончу, дам Вам знать.
Очень кланяюсь Надежде Григорьевне и Всеволоду Эмильевичу.
21 января 1906
Ваш любящий Ал. Блок
Дорогой Георгий Иванович. Балаганчик кончен, только не совсем отделан. Сейчас еще займусь им. Надеялся вчера видеть Вас у Сологуба, чтобы сообщить. Во многом сомневаюсь. Когда можно будет прочитать его? Я буду свободен на этой неделе по вечерам — во вторник и среду (завтра и послезавтра), м. б., в субботу. Если удобно, может быть, можно и днем — я свободен — я свободен все дни, кроме вторника. Надежде Григорьевне и Всеволоду Эмильевичу,[1087] пожалуйста, передайте мой привет.
23 янв. 1906
Любящий Вас Ал. Блок
Дорогой Георгий Иванович. Спасибо за корректуру. Вряд ли мне удастся скоро к Вам зайти — все экзамены. Если у Вас будет время — напишите в двух словах — будет ли в «Факелах» «Осенняя воля»[1088] или «Митинг».
Если можно, передайте сейчас два слова письменно — денщик новый и глупый, боюсь, что не к Вам принесет.
12 марта 1906
Ваш Ал. Блок
Дорогой Георгий Иванович. Спасибо за «Факелы». Поздравляю Вас. Крепко жму Вашу руку. Мне ужасно нравится все, что я мог рассмотреть сквозь экзаменное отупение. Читать почти еще ничего не мог. Люба больна, уже несколько дней жар, а я должен упорно заниматься трудными и неинтересными вещами.
Спасибо еще раз.
4 апреля 1906
Ваш Ал. Блок
Дорогой Георгий Иванович. Вчера мы с Евг. П. Ивановым шли вечером к Вам, но вдруг повернули и уехали на острова, а потом в Озерки[1089] — пьянствовать. Увидели красную зарю.
Так мне и не удастся побывать у Вас, потому что завтра уезжаем (как всегда, Никол, ж. д., ст. Подсолнечная, сельцо Шахматово). Извините, что сегодня не зайду, много хлопот и укладки. Желаю Вам всего лучшего и надеюсь, что Вы к нам заедете в июле или августе. Будет хорошо, тихо, красиво и неродственно. Редактируете ли Вы «Освободительное движение»?[1090] Экзамен мой кончился неожиданно для меня — по первому разряду (сам изумляюсь, как это случилось). Пожалуйста, кланяйтесь от нас Надежде Григорьевне. Просите ее приехать к нам в Шахматове вместе с Вами. Уверяю Вас, что можно жить уединенно и тихо.
10 мая 1906, СПб
Ваш Ал. Блок
Милый Георгий Иванович. Я очень нежно Вас люблю, и Вы любите меня также. Только понимайте меня так же, как поняли в том, что написали о «Балаганчике».[1091] Вчера Вы преступили заветы Минцловой,[1092] и вышла неправда. Пожалуйста, знайте, что я Вас люблю очень по-настоящему. Крепко целую Вас.
Ваш Ал. Блок
7 июля 1906. С. Шахматово
Дорогой Георгий Иванович. За книгу[1093] с надписью[1094] большое спасибо. Все лето думаю о многом, связанном с этой книгой. Прочел, и еще буду возвращаться. Ваши краткие статьи, как стрелы — одна за другой — ранят, пролетая, но откуда и куда летят — неизвестно. Многое попадает прямо в сердце. Вы пишете жестоко и справедливо. Самое жестокое теперь — сказать: «социализм — по счастью — перестал быть мечтой».[1095] Это главное, что жалит пока; в таких словах в наше время — полная правда (а это так редко в литературе вообще). Вывод из них: весь табор снимается с места и уходит бродить после долгой остановки. А над местом, где был табор, вьется воронье.[1096] Это — жестокая правда социализма в современной фазе. Этот вывод не связан с предыдущим, с событием эпохи Александра III[1097] и писателя Лейкина;[1098] не связан до такой степени, что люди богомольные сочтут его наказанием за грехи и по-своему будут правы: копили, копили — и вдруг все отдать, включая сюда письма невесты и кусок гвоздя, которым приколачивали ко кресту Христа. Это — социализм и «мистический анархизм», оба об этом говорят, и оба — не «учение», так же как «мистика» и «анархия» каждая отдельно: потому что они говорят о поступках, а на поступки решаются, не учась. Может быть, теперь особенно надо, решаясь на поступки, многое забыть и многому разучиться.
Почти все, что вы пишете, принимаю отдельно, а не в целом. Целое (мист. анархизм) кажется мне не выдерживающим критики, сравн. с частностями его; его как бы еще нет, а то, что будет, может родиться в другой области. По-моему, «имени» Вы не угадали, — да и можно ли еще угадать, когда здание шатается? И то ли еще будет? Все — мучительно и под вопросом.
Получил извещение о том, что «Факелы» соединяются с «Адской почтой»,[1099] и еще раньше Ваш отчет о «Факелах» (спасибо!). Пусть остается мой пай в книгоиздательстве. Совсем не знаю об «Адской почте», послал туда стихи и просил ответить, но получил только 3 №№ «Адской почты» и потом — ни слуху ни духу.
«Скорпион» объявил, что символизм закончен[1100] — и пора было это сказать. В связи с этим манифестом, который стал моим убеждением, я теперь теряю или приобретаю надежды. Пока больше теряю — так и живу.
Еще раз спасибо. Всего, о чем думаешь, не написать. Крепко жму Вашу руку, дорогой Георгий Иванович. Надежде Григорьевне и Вам от нас поклон.
Любящий Вас Ал. Блок
Дорогой Георгий Иванович. Разыскал четыре маленьких стихотворения — посылаю Вам для благотворительного сборника. Они нигде не были напечатаны и в «Нечаянную радость» не войдут.
22 октября 1906
Любящий Вас Ал. Блок
Дорогой Георгий Иванович. Вчера в театре я так и забыл попросить у Вас то, о чем думал. Не позволите ли Вы мне цитировать стих с гагарой на шесте[1101] в статье, которую я пишу?[1102] Очень бы нужно. Если позволите, пришлите его, оно коротенькое.
11 ноября
Ваш Ал. Блок
Дорогой Георгий Иванович, пожалуйста, принесите мне рукопись «Девушка розовой калитки»[1103]29-го на «Беатрису».[1104] На репетицию не пойду. Кузмин у Сологуба говорил, что не пустят. Надежде Григорьевне очень кланяюсь.
20/XI. 06
Любящий Вас Ал. Блок
Дорогой Георгий Иванович. «Шиповник» заказал мне перевести мал. стихотв. Верх. о городе.[1105] Ни в одном магазине не нашел «Villes tentaculaires».[1106] Если бы Вы принесли мне их завтра на репетицию, я был бы Вам очень благодарен. Мне надо сдать перевод через 10 дней, так что я не задержу, а выписывать уже поздно.
8/XII. 1906
Любящий Вас Ал. Блок
Дорогой Георгий Иванович. Не мог придумать предисловия,[1107] как ни старался. Даже стихов не удалось сочинить. Не расположить ли материал так, как я записал на листке?
30/IV
Ваш Ал. Блок
Просмотрел «Всадника».[1108] По-моему, хорошо.
Милый Георгий Иванович. Я Вам не пишу и к Вам не иду, потому что завален золоторунными делами. Когда кончу — приду. «Белые ночи» хочу дать Рябушинскому[1109] — отчаянное безденежье. Если еще будут корректуры, — присылайте, а вообще, приходите.
Любящий Вас Ал. Блок
15 мая
Сегодня иду в «Драму жизни»[1110]
Дорогой Георгий Иванович. Приходите лучше сейчас к нам. Пожалуйста. Мож. быть, придут Т. Н. Гиппиус,[1111] Евг. Иванов, Ге[1112] и Гофман[1113] и Ал. Андр.[1114] В «Аполло»[1115] не хочется, да и не могу. Голова болит. Придете?
Любящий Вас Ал. Блок
11/IV. 07
Дорогой Георгий Иванович. Вчера меня не было дома, потому я не мог Вам прислать «Сн. м.».[1116] Вот она. Пожалуйста, передайте другой экземпляр Надежде Григорьевне.
Ваш Ал. Блок
11/IV. 07
Дорогой Георгий Иванович. С удовольствием бы, да «Горя от ума» нет. А вот Байрон. Приходите, пожалуйста, к нам сегодня часа в 2 на Сомовский сеанс.[1117]
23/IV. 07
Ваш Ал. Блок
За «Тайгу»[1118]и за надпись крепко жму Вашу руку.
Дорогой Георгий Иванович. Сейчас был у Вас и не дозвонился. Извините, что задержал так долго газеты.
1/Х. 07
Ваш Ал. Блок
Спасибо, Георгий Иванович, за книгу,[1119] за надпись и за посвящение поэмы, которую люблю.
3/XI.07
А. Б.
Дорогой Георгий Иванович. Пожалуйста, направьте товарища Николая Соколова[1120] к кому-нибудь, кто бы мог дополнить ему необходимую сумму (теперь уж небольшую — 7 рублей) для выезда в Баку. Впрочем, он Вам сам расскажет.
Любящий Вас Ал. Блок
6 июля
Милый Георгий Иванович. Можно ли так твердо держаться Ветхого завета: зуб за зуб.[1121] Если я Вас надул третьего дня, Вы не должны были надувать меня вчера: у нас нынче Новый завет. А я бродил по Озеркам, прождав Вас установленные три часа.
Ваш любящий Ал. Блок
Дорогой Георгий Иванович. Что же это означает? Я ничего не понял в письме о трехрублевке, но благодарю. Сейчас пойду есть — страшно голоден. Если Вы не придете в 1/2 12-го (половина двенадцатого) в Café de Paris[1122] (буду ждать Вас там) — уйду домой.
Ваш любящий Ал. Блок
В Café буду с 1/4 12 до 1/2 12.
Дорогой Георгий Иванович. Сегодня в 9 часов нам необходимо видеться с Вами по одному крайне важному делу. Может быть, Вы знаете, о чем идет речь. Г-жа N находится на краю гибели; если Вы не протянете ей руку помощи, все будет кончено между нами.
С истинным уважением Александр Блок.
Пятигорск,[1123]4 ноября 1900 года
Дорогой Георгий Иванович. Вернулись Вы из Финляндии? Я вернулся вчера. Спасибо за деньги. «Весы» не удивили меня. Думаю в конце следующей своей статьи в «Золот. Руне» (о лирике)[1124] сделать маленький Р. Scr. о том, что напрасно критики «Весов» касаются личностей и посвящают летучие «манифесты» темам, которые требуют, по важности своей, серьезных статей.[1125] Где Вяч. Иванович? Городецкого я видел. Я все больше имею против мистич. анархизма.
Ваш любящий Ал. Блок 23/VI
Дорогой Георгий Иванович. Письмо Ваше получил, а когда приеду, — совсем не знаю. Дела по горло. Вот в чем дело. «Весы» меня считают «мистическим анархистом» из-за «Mercure de France».[1126] Я не читал, как там пишет Семенов, но меня известил об этом Андрей Белый, с которым у нас сейчас очень сложные отношения. Я думаю так: к мистическому анархизму, по существу, я совсем не имею никакого отношения. Он подчеркивает во мне не то, что составляет сущность моей души: подчеркивает мою зыблемость, неверность. Я же
Это — первое. Второе — это то, что я не относился к мист. анархизму никогда как к теории, а воспринимал его лирически. По всему этому не только не считаю себя мистическим анархистом, но сознаю необходимость отказаться от него печатно, в письме в редакцию, например, «Весов». Пока этого не сделаю, меня все будут упрекать в том, к чему я не причастен.
О Вас я соскучился. Думаю, что все-таки скоро приеду.
Пожалуйста, поклонитесь от меня Надежде Григорьевне.
Ваш любящий Ал. Блок
17 августа. С. Шахматово
Если знаете, напишите мне, пожалуйста, адрес Л. Андреева.
26 августа 1907. С. Шахматово
Дорогой Георгий Иванович. Я и отказываюсь решительно от «мист. анархизма», потому что хочу сохранить «душу незыблемой».[1128] Точно так же откажусь от «мист. реализма», «соборн. индивидуализма» и т. п. — если Меня туда потянут. Я, прежде всего, — сам по себе и хочу быть все проще. Если Вы будете возражать Семенову, это хорошо, потому что — что может значить: «L’anarch ism myst. п ’est pas une école, mais un courant de la nouvelle poésie russe?», что école, что courant[1129] — все единственно, и это доказывается даже немедленно приводимой схемой, в которой все — оспоримо. В частности, поэты самые замечательные, по-моему, и такие, к которым я был всегда близок и не имею причин не быть близким, — разбросаны по разным рубрикам. Это — Бальмонт, Брюсов, Гиппиус, Андрей Белый. Из них — Брюсова я считаю и буду считать своим ближайшим учителем — после Вл. Соловьева. Вот почему мне необходимо опровергнуть г. Семенова печатно. Второе — я сделаю это в «Весах», потому что глубоко уважаю «Весы» (хотя во многом не согласен с ними) и чувствую себя связанным с ними так же прочно, как с «Новым путем». «Весы» и были и есть событие для меня, а, по-моему, и вообще — событие, и самый цельный и боевой теперь журнал. Если бы я пренебрегал «Весами», т. е. лицами, с которыми я связан, или лучшими литературными традициями (как Брюсов), или Роком (как Белый), то это было бы «душа клеточка, а отца — в рыло».[1130] А я не хочу так.
В программе «Весов» будет отстаиваться символизм и будет сказано, при каких условиях только его можно преодолеть. № 8 — последний с полемикой (против «мист. анарх.»). Если «нечистое» может быть в статейках Г.,[1131] то неужели Вы думаете, что и в статьях Б.[1132] Вот какое я послал письмо в «Весы»: «М. Г. г. редактор. Прошу Вас поместить в Вашем уважаемом журнале нижеследующее: В № (таком-то) „Mercure de France“ этого года г. Семенов приводит какую-то тенденциозную схему, в которой соврем, русские поэты-символисты — рассажены в клетки „декад.“, „неохристианск. мистики“ и „мист. анархизма“. Не говоря о том, что автор схемы выказал ярую ненависть к поэтам, разделив близких и соединив далеких, о том, что вся схема, по моему мнению, совершенно произвольна, и о том, что к поэтам причислены Философов и Бердяев, — я считаю своим долгом заявить: высоко ценя творчество Вяч. Иванова и Сергея Городецкого, с которыми я попал в одну клетку, я никогда не имел и не имею ничего общего с „мистич. анархизмом“, о чем свидетельствуют мои стихи и проза.[1133] Примите и проч. Александр Блок. 26 авг. 1907». Имени Вашего в «письме» этом не упоминаю, как видите. Подчеркнуть свою несолидарность с мист. анархизмом в такой решительной форме считаю своим мистическим долгом теперь. Мистич. анархизму я никогда не придавал значения, и он был бы, по моему мнению, забыт, если бы его не раздули теперь. Что касается раздувания его («Весами»), то на это есть реальные причины у них, которые я могу уважать, хотя и не совсем согласен с ними. Об этом поговорим при свидании. Приеду на днях и буду искать квартиру. Спасибо за адрес Л. Андреева.
Любящий Вас Ал. Блок
4 сентября
Дорогой Георгий Иванович. Ваше письмо мне только что переслали из Шахматова. Приехать-то мы приехали, но сидим в какой-то отчаянной конуре в ожидании квартиры, которую нашли на Галерной, 41, кв. 35. Собираюсь к Вам на днях, но как-то скверно себя чувствую, потому не иду. Конечно, Господи, соглашайтесь на приглашение «Руна».[1134] Почему Вы медлите ответом? Отношения мои к «Руну» пока — прежние, пишу критику. И к Вам я совсем не изменился. Я к Вам приду, и поговорим. Сердитесь ли Вы на меня за мое письмо в ред. «Весов»? (Я Вам его переслал из Шахматова, но боюсь, что Вы не получили и судите по «Своб. Мыслям»,[1135] которые Бог весть откуда узнали факт и переврали его). А я по-прежнему лично отношусь к Вам с нежностью, а к мистическому анархизму — отрицательно.
Ваш любящий Ал. Блок[1136]
Надежде Григорьевне, пожалуйста, поклонитесь от меня.
Дорогой Георгий Иванович, билета нет, единственный, какой был, я приобрел (на «Даму с камелиями»[1137]14-го).[1138] Но ведь у Вас, кажется, есть. Я очень хочу идти.
10 января 1908
Любящий Вас Ал. Блок
Дорогой Георгий Иванович. Извините, что вчера, в припадке умоисступления, вызванного нетрезвым состоянием, я 1) самовольно похитил тот ладан, на который Вы дышали, и сделал на нем несоответствующую надпись, — а также — все Ваши имена, отчества, фамилии и сметы приходов, расходов и обоев. 2) Самовольно уснул в 12 часов и не явился в срок, назначенный мною в ресторацию. — Несмотря на то, что все это пахнет уголовщиной, я надеюсь, что Вы не доведете дело до камеры Мирового Судьи. Примите — и прочее.
Александр Блок (Литератор Петербургской группы)
27 мая 1908 года
Упомянутые предметы прилагаю при сем.
Милый Георгий Иванович, приезжайте, так не написать все равно всего. Я тут много разговариваю и пишу статьи (в «Руно»).[1139] Долго и хорошо объяснялся с Мережковским. Думаю, что здесь все-таки лучше, чем в Москве.
Ваше письмо очень почувствовал; т. е. Вас понимаю и люблю. А я теперь не хочу… Что касается Белого, то думаю, что ему всерьез взбрело в голову, что он должен помириться с Вами.[1140] Но, вероятно, не надолго. Ах, какой запутавшийся человек.
До скорого свидания, не застревайте в Москве.
10 октября Ваш А. Блок
14 июня 1908. Шахматово
Милый Георгий Иванович. С прошлой почтой получил я Ваше письмо и очень ему обрадовался. Меня уже тянет в Петербург, но раньше 1 июля не приеду, надо высидеть. Здесь очень пышно, сыро, жарко, мой дом утонул в цветущей сирени, даль зовет, и я, кажется, таки допишу «Песню судьбы».[1141] Я написал много отвратительных стихотворений и одно приличное, но лучше прочту его Вам сам. А то, которое Вы просили — плохое, потому не посылаю тоже.
За «Архивариуса»[1142] спасибо, я его раньше прочел, здесь получается — «Речь». Мне очень нравится, а Марья Андреевна[1143] говорит, что его сжатость доказывает настоящее мастерство. «Слова» я так и не получаю, жалко, Штильман[1144] надул.
Романтическому корреспонденту[1145] ответить не умею, так как он продолжает уверять, будто я — Дора. Я хотел бы убедить его в том, что я — Ксения и что у меня большие синие глаза с поволокой и волосы — с синеватым отливом. Но так как я заранее убежден, что он этому не поверит, то кажется переписка наша прервется.
Жаль, что штанов Вы не приобрели. Советую; бывают вполне терпимые — от 6 до 8 рублей с полтиною.
Вот свинья — Петроний.[1146] Но ведь не стоит писать больше писем в редакцию, это повлечет за собою новые нарекания. Андрей Белый больше не едет мириться. А ведь умная у него статья обо мне и занятная, хотя я и не согласен с ней.[1147]
Здесь новостей не бывает. Полная тишина. Иногда лежу на берегу реки, солнце жжет, дождь обливает. Относительно спиртных напитков чувствую, будто я «записавшись»,[1148] но только выдерживаю положенный срок, чтобы не нарушить обета.
Очень советую Вам прочесть «Корабль» Д’Аннунцио.[1149] Целую Вас крепко и люблю. Пожалуйста, поцелуйте от меня руку Надежды Григорьевны.
Дорогой Георгий Иванович. Простите, что отвечаю по почте. Весь день — укладка и суматоха. Вчера Ваше письмо не застало нас: были ли Вы в «Вене» и что Попов?[1151] Л. Д.[1152] уезжает только завтра, и я начну сейчас же хлопотать и переезжать в казарму.
Ваш Ал. Блок
Сегодня иду в «Бранда», а завтра в «Драму Жизни».[1153]
18 сентября (1908. Шахматово)[1154]
Дорогой Георгий Иванович, ну вот, скоро мы и увидимся. Около 1 октября мы уезжаем. Земляной диван вырос, нарублено много деревьев, земля изрыта и т. д. Леса все в золоте — хорошо и не хочется уезжать, да и нет особенной надобности, но так уж — пора.
У Станиславского — Метерлинк,[1155] потому он все еще не пишет мне о «Песне судьбы»[1156] решительного ответа. Зачем Вы в Москве? Хорошо ли, что Вы послали телеграмму Рябушинскому?[1157] Не было ли ему от этого тяжело?[1158] Зин. Гиппиус написала мне очень милое письмо, хотя в нем есть что-то неискреннее. Приглашает в «Образование»[1159]‘ и «Утро»[1160]‘. Я отвечаю очень пространным изложением своей платформы, упреками за прошлое (и за Вас в том числе)[1161] и вопросами. Интересно, какой последует ответ.
Продолжают ли «Весы» заниматься своей дрянью? Если попробуют меня оседлать, я уйду, ибо ничем, кроме прекрасных воспоминаний, не связан.
Очень много и хорошо думаю. Получил поразительную корреспонденцию из Олонецкой губернии от Клюева[1162]’. Хочу прочесть Вам.
Перечитываю Толстого и Тургенева. Изумляюсь. Написал о Толстом в «Руно» и в сборник, издаваемый в Петербурге, — мал. заметки.[1163]
Приветствуйте от меня Надежду Григорьевну. Скоро ли вернетесь в Петербург? Напишите мне, если успеете. Желаю Вам уберечься от холеры. Как хорошо не пить водки. Я Вас люблю.
Александр Блок
Я исполнен новых планов.
Дорогой Георгий Иванович. Пьянствую один, приехав на Сестрорецкий вокзал на лихаче. Если бы Вы сейчас были тут — мы бы покатились. Но Вас нет. И потому я имею потребность сообщить об этом Вам.
Александр Блок
Милый Георгий Иванович. Наконец-то собираюсь Вам написать. Никогда еще не переживал я такой темной полосы, как в последний месяц — убийственного опустошения. Теперь, кажется, полегчало, и мы уедем, надеюсь, скоро — в Италию.[1164] Оба мы разладились почти одинаково. И страшно опостылели люди. Пил я мрачно один, но не так уж много, чтобы допиться до крайнего свинства: скучно пил.
А Вы продолжаете жить один и не видеть людей? И хорошо?
Напишите мне в Шахматово. Из-за границы мы вернемся туда — месяца через 2–3 теперь. Квартиру сдаем — пока тщетно. Пишется вяло и плохо, и мало. Авось, все это летом пройдет.
Ну, целую Вас, милый. Надежде Григорьевне поклон. Осенью увидимся — не правда ли?
Ваш Ал. Блок
Милый Георгий Иванович. Неужели Вы все еще в Петербурге? А как хорошо теперь в деревне. Я к вам так и не пришел без всякой причины. Питаю к Вам нежные чувства. Мне очень понравилась «Феклушка»[1165] в «Новом слове».[1166] Я уже оживаю и пилю деревья. Напишите мне два слова или более. Поклонитесь от меня Надежде Григорьевне.
9 мая 1910, Н. ж. д., ст. Подсолнечное, с. Шахматово.
Любящий Вас Ал. Блок