Никсон какое-то время носился с идеей выступить по телевидению и сообщить американскому народу об этом наступлении. Сафайру было поручено подготовить выступление[73]. Но от этого проекта отказались как от преждевременного через несколько дней, примерно 10 апреля. Если южные вьетнамцы продержатся, не было необходимости создавать кризисную атмосферу. Если бы нападение набрало обороты, нам пришлось бы принимать решительные меры, и это был бы подходящий момент для выступления президента. Но, как я сказал президенту, если мы потерпим поражение, даже десяток выступлений нам не помогут ничем. Мы провели трезвый философский разговор. Никсон размышлял о том, что, если мы проиграем, это произойдет потому, что великие силы истории двинулись в противоположном направлении. Будет утрачен не только Южный Вьетнам, но и весь свободный мир. «Нет, – ответил я, – если мы проиграем, то будем вынуждены завязать потуже наши пояса и укрепить все наши силы».
Мы продолжали оказывать дипломатическое давление. 8 апреля я направил ноту Эгону Бару, советнику Вилли Брандта, предупредив его о том, что мы пересматриваем всю нашу советскую политику. Два военных наступления против американских интересов, которые оказались возможными при помощи советского оружия, в пределах полугода – это слишком много. Мы выразили сомнение в ценности политики разрядки при таких обстоятельствах. Бар, имея в виду критическое положение с ратификацией восточных договоров Брандта, несомненно, передаст эти впечатления советскому послу в Бонне. А Москве будет сделано напоминание о том, что у нас еще имеются рычаги давления.
9 апреля, поистине проявляя уникальный характер политики «треугольника», я пригласил Анатолия Добрынина в Белый дом посмотреть сделанный китайцами фильм о моих поездках в Пекин. В конце Добрынин пожаловался, что наше наращивание мощи в Юго-Восточной Азии становится угрожающим. «Анатоль, – ответил я, – мы предупреждали вас несколько месяцев о том, что, если произойдет наступление, мы предпримем решительные меры для того, чтобы завершить войну раз и навсегда. Такая ситуация возникла именно сейчас». Добрынин проявил инициативу и сказал, что Москва чрезвычайно заинтересована в успешном исходе моей планируемой встречи 24 апреля с Ле Дык Тхо и проинформировала Ханой соответствующим образом.
Явно Москва начинала нервничать. Я предупредил Добрынина, что больше не станем соглашаться на переговоры в то время, когда идут боевые действия. Мы станем настаивать на прекращении наступления или мы предпримем более серьезные меры. Он не стал протестовать по поводу этой угрозы. Советы редко артачились, когда считали, что противник силен и серьезен. Добрынин ответил, что передаст предупреждение в Москву; он был уверен в том, что ответ будет скорым. Как я указывал в других главах, описывающих кризисы, пойдя однажды на конфронтацию, гораздо опаснее остановиться, чем продолжить. Пауза в чьих-то действиях заставляет другую сторону задаться вопросом, наступил ли предел реакции, и проверить, можно ли сохранить статус-кво. Конфронтации завершаются тогда, когда противник решит, что риски не стоят поставленных целей, а поэтому риски должны быть высокими и непредсказуемыми. В силу этого мы продолжали повышать дипломатические и военные ставки. 10 апреля президент посетил в Государственном департаменте церемонию, на которой он подписал многостороннюю конвенцию о запрещении биологического оружия. Присутствовал Добрынин. Никсон воспользовался случаем, чтобы напомнить Советскому Союзу о том, что «огромная ответственность особенно лежит на великих державах» не «поощрять прямо или косвенно никакую другую страну на использование силы или вооруженной агрессии против одного из своих соседей». Это было еще одно не очень тонкое предупреждение о том, что мы считаем Москву ответственной за наступление Ханоя.
Я переговорил с Добрыниным через час для того, чтобы обсудить замечание президента. Мы не останемся в бездействии из-за тактики, при помощи которой Ханой дважды надул нас на последних двух сериях секретных переговоров. Если Ханой опять опубликует новые предложения в разгар переговоров, секретному каналу наступит конец. Добрынин воспользовался этой возможностью, чтобы упомянуть о том, что мы можем взять сотню репортеров на встречу в верхах в Москве. Это означало, что случившееся пока не изменило приоритеты Кремля.
Для продолжения оказания давления я спросил Хела Зонненфельдта, моего главного советника по советским делам, как мы могли бы замедлить переговоры с СССР, представлявшие существенный интерес для кремлевского руководства. Зонненфельдт предложил: обеспечить, чтобы американо-советские переговоры в Москве по продаже зерна оставались до поры до времени безрезультатными; избегать ненужных дружественных контактов во время других переговоров; сохранять наши твердые требования на переговорах по урегулированию расчетов по ленд-лизу; заморозить другие двусторонние переговоры; использовать визит в Вашингтон советского министра торговли Патоличева Николая Семеновича, намеченный на начало мая, чтобы довести до него нашу жесткую линию; отменить визит Патоличева, если ситуация ухудшится. Я одобрил все эти шаги. Одна рекомендация, которую я не одобрил, заключалась в доставлении беспокойства советским судам по пути на Кубу – это показалось чрезмерно провокационным.
Где мы усилили военное давление – так это во Вьетнаме. Даже еще до того как президент предупредил Советы на церемонии в Государственном департаменте, 12 самолетов В-52 нанесли удар по складам снабжения недалеко от северовьетнамского порта Винь, примерно в 240 километрах к северу от демилитаризованной зоны. Это было первое применение В-52-х в Северном Вьетнаме Администрацией Никсона[74]. Это было предупреждение о том, что дело может выйти из-под контроля, если наступление не остановится.
10 апреля все были очень заняты. Китайское Министерство иностранных дел опубликовало редкую открытую критику наших воздушных налетов на Северный Вьетнам и приветствовало коммунистические победы на юге. Несмотря на полемический тон, мы посчитали это заявление не очень значимым для данного события. Его осуждение наших бомбардировок демонстрировало идеологическую солидарность; перечень коммунистических побед не предусматривал никаких утверждений относительно дополнительных китайских ресурсов. Мы отметили, что китайское заявление не содержало обещания традиционной «решительной» поддержки, а также не требовало, – как это было в предыдущих заявлениях, – чтобы Соединенные Штаты приняли условия Ханоя. В течение всей весны и лета Китай ограничивал большую часть своих протестов закрытым каналом, и даже там практически во всех случаях протестовал против отдельных нарушений американскими самолетами или судами суверенного воздушного пространства или территориальных вод Китая.
К настоящему времени наступление было в полном разгаре на всех трех фронтах. Несколько коммунистических дивизий прорезали, как ножом, демилитаризованную зону вглубь в военном округе № 1 в провинции Куангчи. Нападение формировалось в Центральном нагорье и дальше на юг в направлении провинциального административного центра Анлок. Мы отреагировали 11 апреля отменой пленарного заседания, намеченного на 20 апреля. Мы сказали Ханою: «В свете продолжающегося вопиющего нарушения демилитаризованной зоны северными вьетнамцами и распространения военных операций на военные округа № 3 и № 4 Южного Вьетнама проведение пленарного заседания парижской конференции 20 апреля не будет служить никакой полезной цели». В нашей ноте предлагалось продолжить секретную встречу 24 апреля и возобновить открытые пленарные заседания, если эта встреча окажется успешной.
Но давление стало сказываться также и на Ханое. Хотя его наступление сейчас было в самом разгаре, ему противостояло американское наращивание сил, столь же угрожающее, как неожиданность нашей бомбардировки. Южные вьетнамцы, хотя и отходившие постепенно со своих позиций, продолжали держаться. Излишне осторожные в нападении, они сражались надлежащим образом, держа оборону. 15 апреля Ханой отклонил предложенную на 24 апреля секретную встречу с Ле Дык Тхо, пока мы не согласимся на возобновление открытых заседаний. Но он сделал это в такой равнодушной форме, которая продемонстрировала наличие глубокого замешательства. Он предложил 27 апреля для возобновления пленарных заседаний и 6 мая – для секретной встречи; 6 мая было выбрано для того, как говорилось в ноте, чтобы дать Ле Дык Тхо время для поездки. До этого не так часто Ханой отвечал с такой скоростью или предлагал объяснение для какого-либо своего решения.
Мы решили придерживаться нашей стратегии. 16 апреля мы предложили, чтобы секретная встреча состоялась, как было запланировано, 24 апреля, после нее мы приняли бы участие в пленарном заседании 27 апреля. Северные вьетнамцы ответили 19 апреля – и вновь с беспрецедентной скоростью. После осуждения «ужасного» усиления воздушной и морской войны против Северного Вьетнама, включая налеты бомбардировщиков В-52 на Ханой и Хайфон (смотри далее), Ханой добавил небольшой подсластитель своему предыдущему предложению. Он по-прежнему настаивал на 27 апреля для пленарного заседания и 6 мая для секретной встречи, но сказал, что, если Соединенные Штаты объявят о своей готовности вернуться к пленаркам, Ле Дык Тхо немедленно отправится в Париж.
Обе стороны со всей очевидностью несколько темнили, наполовину желая проведения секретной встречи, наполовину – нет, но больше всего стараясь избежать ответственности за срыв. А фактически они обе стремились сохранить возможности открытыми до подходящего случая. Северным вьетнамцам нужно было назначить дату встречи на момент максимального унижения после масштабного поражения. Мы хотели провести ее только после того, как мы полностью втянули бы Советы в эту игру. Самым простым было бы для нас определить какую-то формулировку для одновременной договоренности по секретной и пленарной встречам; это быстро разрешило бы проблему. Но я хотел разыграть