Невероятно по стандартам наших жарких внутренних дебатов, но Вьетнам исчез полностью из содержания в нашем диалоге с Советским Союзом как спорный вопрос. 12 мая Добрынин вручил мне ноту, – по закрытому каналу, – которая крайне неохотно приняла выражение сожаления президента за ущерб, нанесенный советским судам и морякам, и его заверение в том, что будут приняты меры с тем, чтобы не допустить такие инциденты в будущем. 14 мая мы ответили примирительным тоном. Повторив наши заверения относительно уважения советского судоходства, мы также проинформировали Москву о том, что во время отсутствия президента в стране Ханой не будет подвергаться атакам. Имелось в виду, что будут продолжены бомбардировки остального Северного Вьетнама, включая Хайфон. Это было соблюдено.
Позже в тот же день 14 мая Добрынин вручил ноту, в которой настойчиво предлагалось возобновить парижские переговоры. Если бы это можно было опубликовать перед саммитом, то «во многих отношениях было бы благоприятно для советско-американской встречи». Советы предложили, чтобы ни одна из сторон не выдвигала предварительные условия и чтобы пленарные и секретные заседания проходили в тандеме. Это было представлено как советские предложения «от нашего собственного имени», а не от Ханоя. Однако Кремль был готов передать наш ответ северным вьетнамцам.
Менее чем через неделю после возобновления полномасштабных бомбардировок и блокады Северного Вьетнама были предприняты усилия возобновить переговоры «без предварительных условий» – большая разница в сравнении с прежним самодовольным утверждением Ханоя относительно «правильности» своих условий. Если Москва представила эти предложения по своей инициативе, – что она утверждала, хотя я и сомневался, – изоляция Ханоя проходила гораздо быстрее, чем любой из нас осмеливался надеяться. Если Ханой использовал Москву как посредника, то он наконец-то начал отход на позиции, которые делают возможным проведение переговоров.
Мы посчитали преждевременным объявлять о возвращении к пленарным заседаниям. Это привело бы в недоумение нашу общественность, вызвало бы требования относительно сдержанности в военной области в условиях, когда самым лучшим шансом для быстрого решения было встать в позу непримиримых. 15 мая я вручил неподписанную ноту Добрынину, которая в принципе давала согласие на возобновление пленарных заседаний. Однако для того чтобы избежать выдвижения ложных ожиданий, заседаниям должна была предшествовать секретная встреча с Ле Дык Тхо. Если мы достигнем прогресса, можно будет возобновить пленарные встречи. Изначально наша нота включала жесткий абзац с предупреждением относительно «самых серьезных последствий», если будет иметь место продолжение военной эскалации со стороны северных вьетнамцев. Когда Добрынин отказался от просьбы передавать угрозу, я попросил отпечатать проблемный пассаж на отдельном листе бумаги и назвал его «вербальной нотой». Добрынин снял свои возражения и принял ноту в такой форме. Таковы малые победы дипломатов друг над другом.
17 мая Добрынин сказал мне, что Москва в категорической форме настаивает на получении нашего процедурного предложения по Северному Вьетнаму. Никакого ответа так и не поступило от Ханоя – вероятно, потому, что авторам его политики недоставало стратегического мышления для ответа на новые вызовы, возможно, и потому, что они опасались того, что неудача с новой встречей приведет к новому раунду эскалации.
Тем временем я встречался почти ежедневно с Добрыниным для проработки повестки дня и графика проведения встречи в верхах. Участники переговоров по ОСВ работали над окончательным вариантом текста договора. Различные дополнительные переговоры завершались скорым прогрессом. 17 мая Добрынин был приглашен провести ночь в Кэмп-Дэвиде. После завтрака с президентом он сказал мне, что Москва сделает все от нее зависящее, чтобы саммит завершился успехом. Однако, как предположил Добрынин, из-за Вьетнама прием со стороны общественности в Москве может оказаться не таким горячим, как это изначально планировалось. Этот умный удар попал Никсону в самое его больное место – в область связей с общественностью. (Это также высветило «естественную природу» советских масс.)
Пекин тоже продемонстрировал, что он правильно расставил свои приоритеты. Во время разговора со мной в Нью-Йорке 16 мая представитель КНР в ООН Хуан Хуа повторил официальную позицию о том, что Китай поддерживает своих друзей. Но он не протестовал, когда я отметил, что мы предупреждали Пекин, по крайней мере, с десяток раз о нашем решительном настрое резко отреагировать, если Ханой попытается навязывать военное решение. Да и наши действия во Вьетнаме не помешали Хуан Хуа поддержать мой визит в Пекин в июне. Мы не только получили свободу рук во Вьетнаме, но были в состоянии продолжать одновременно сооружение более крупных конструкций в нашей внешней политике.
Средства массовой информации и конгресс вскоре изменили свою позицию, отступив к знакомым нападкам на «беспорядочные» бомбардировки и требованиям установления в законодательном порядке срока окончания этой войны. Некоторые хвалили Советы за их сдержанность; похвалы в адрес Никсона за его смелость были редкими.
Судьба отвела мне место на протяжении всей Вьетнамской войны быть в центре перекрестного огня между моими бывшими коллегами и моим новым шефом. Вероятно, самой острой и неприятной встречей того периода была встреча с семью президентами университетов Лиги плюща, которые пришли в комнату Рузвельта в Белом доме 17 мая, за три дня до нашего отъезда в Москву. Эти люди, руководители самых престижных американских университетов, пришли, чтобы сказать мне, по сути, о том, что рациональное суждение больше не относится к войне во Вьетнаме. Один из них пожаловался на разрушения, наносимые «по причинам, которые не ясны, и во имя дела, которое никто, как представляется, не хочет отстаивать». Когда я попытался объяснить вопросы, возникшие в результате северовьетнамского вторжения и, что важнее, из-за настоятельного требования Ханоя, чтобы мы вместе с ним навязали коммунистическое правление, он сослался на чувства студентов: «Даже если и так, это отвращает большое число молодых людей от своей собственной страны». Я ответил, что знаю о мучениях студентов, но «мы в правительстве обязаны не только отмечать, что студенты говорят, но также и действовать с точки зрения более долгосрочной перспективы». Мы были готовы предпринять «любой разумный шаг», но передача Вьетнама противнику, действующему с позиции грубой силы, не считается разумным шагом. Еще один человек из этой группы спросил, как он должен объяснять бремя войны студентам. Я мог только ответить, спросив, как он мог бы объяснить это, если после восьми лет войны мы сделали для Ханоя то, что он сам не смог бы проделать.
Но это был диалог глухих. Уважаемые президенты Лиги плюща не интересовались существом спорных вопросов между нами и Северным Вьетнамом. Они были там как выразители чьих-то эмоций. Один из них заявил, что ни одного из студентов на самом деле совершенно не взволнует, если Сайгон падет. Другой допустил, что наши принципы могут быть «убедительными», включая принцип «не позволять одной группе доминировать над другой», но поскольку мы не помогали людям в аналогичных обстоятельствах в других местах, почему мы должны это делать во Вьетнаме? Другими словами, пока мы не станем отстаивать каждый моральный принцип повсюду в мире, у нас нет права отстаивать какой-то принцип в каком-то отдельном месте. Но реальная проблема свелась к более практической озабоченности. Один из них признал: «Я не вижу, как мы можем продолжать руководить университетами, если война будет расширяться. …С чем мы столкнемся в сентябре?» Никакие доводы невозможны в ответ на такой ход размышления, что подтверждается следующим диалогом:
Киссинджер: Если нам требуется что-то предпринимать в связи с вашими озабоченностями, мы должны действовать в оперативном порядке. …Вопрос о прекращении помощи народу в защите самих себя – против народа, который является героическим, но также и жестоким, – не вполне очевиден для меня даже в моральном плане. …Это наступление установит новый баланс сил, так или иначе. Если Сайгон падет, новый баланс станет свершившимся фактом. Если нет, это тоже будет новым фактом. Реакция Пекина и Москвы тоже представляет собой новый факт. Если Сайгон потерпит поражение, они не смогут продолжать в прежнем духе.
Но если мы сможем проявить хоть какую-то толику сострадания в наших дебатах, если вместо того, чтобы предполагать, что кто-то из нас хочет убивать и кто-то имеет монополию на мучения из-за этой войны, если мы можем поднять уровень дебатов в попытке найти истину, мы можем сделать это вместе. Мы никогда не придем к согласию по Вьетнаму. Дебаты проходят, как поезда проходят мимо друг друга, и ни у кого не возникает мысли о том, что по другую сторону существуют серьезные люди.
Мы полагаем, – как это ни представляется странным для вас, – что важно для здоровья общества и стабильности международной системы, чтобы мы вышли из войны с достоинством.
Президент университета: Мы стараемся привнести честность и логичность в дебаты, – но только с риском для собственных жизней. Это факт.
Другими словами, руководители самых лучших университетом страны утратили контроль над своими студенческими городками и рассчитывали на то, что президент Соединенных Штатов Америки облегчит их проблемы, пересмотрев продуманную национальную политику, затрагивающую судьбу почти 70 тысяч солдат американских войск и нескольких крупных держав мира. И все это должно было быть проделано во имя морали, хотя даже признанным последствием этого было бы обречение миллионов опиравшихся на нас южных вьетнамцев на гнет коммунистической диктатуры, которую подавляющее большинство из них отвергало и которой боялось. Рассмотрение вопросов отвергалось; глубокие чувства, сейчас доминировавшие в студенческих городках, не подлежали рациональному анализу. Идея о том, что президент Соединенных Штатов Америки ответственен за поддержание порядка в университетах, была внове, особенно из уст либеральных ученых. Это было высшим выражением сложения полномочий институтских руководителей в нашем обществе, унижения людей среднего возраста перед молодежью, отказа от рационального обмена мнениями со стороны тех, кто представляется умнее многих.