Мы прибыли в аэропорт и столкнулись с чудовищным хаосом. Как часть церемонии прибытия, расфуфыренный польский марширующий военный оркестр начал репетицию в дальнем конце взлетно-посадочной полосы аэропорта и направлялся к трибуне замысловатым образцовым порядком. Церемония должна была быть отрепетирована несколько раз, но явно не в присутствии самолета. Когда оркестр приблизился, стало до ужаса ясно, что он направляется прямо под гондолы двигателей под крыльями президентского самолета. Поистине, если бы пилот завел движки, весь оркестр унесло бы ветром или он превратился бы в пепел. Но оркестр оказался на высоте. Не прерывая шага и музыки, он сделал резкий поворот на 90 градусов, промаршировал под крыльями параллельно фюзеляжу, его строй разделился по флангам, которые обошли вокруг гондол двигателей, мелодия и персонал при этом не пострадали. Для того чтобы доказать, что сложившийся порядок трудно сломать, оркестр не изменил порядок и после нашего отбытия; он следовал точно по этому же маршруту, маршируя прямо на самолет и под двигателями.
Наша передовая группа не могла допустить, чтобы такая оригинальность оказалась непревзойденной. То была извечная проблема: как создать возможность для фотографирования «неорганизованных» толп. В Польше дело осложнялось тем, что наши хозяева настаивали на том, чтобы мы пользовались их автомобилями, таким образом, лишая нашу передовую группу контроля над созданием дорожных пробок, что сработало так хорошо в Риме и Белграде в 1970 году. Но члены передовой группы были тоже не промах. По пути в резиденцию из аэропорта Никсон остановился для того, чтобы возложить венок на Могилу Неизвестного Солдата. К счастью для наших представителей по связи с общественностью в Варшаве мемориал расположен в центре города, так что собралась большая толпа. Когда Никсон закончил возложение венка, американский лимузин президента неожиданно показался на виду с обычным водителем от секретной службы. Никсон сел в него, пока наши хозяева приходили в себя от удивления. Шофер тронул автомобиль медленно, поехал по улице и на тротуар, то есть можно сказать, прямо в толпу. Даже самый враждебно настроенный фотограф посчитал бы невероятным упустить кадр авто Никсона, окруженного толпами поляков. Я получил еще один урок в деле создания возможностей получения интересных снимков.
Беседы с польскими руководителями не могли соперничать по своей оригинальности. Меня впечатлил довольно сильно Эдвард Герек, генеральный секретарь польской Коммунистической партии[113], который пришел к власти после восстаний 1970-х годов. Он был преданным коммунистом и поляком-патриотом. Он оставил впечатление, что идеология, уничтожившая национальный характер его народа, ничего для него не значила и что в итоге станет оказывать сопротивление, если дело дойдет до этого. Он знал, что Польша совершит самоубийство, если бросит вызов своему мощному соседу на востоке. И ни один поляк не мог полностью преодолеть недоверие к немцам после страданий Второй мировой войны. Герек станет маневрировать между этими двумя кошмарами в стремлении обрести тем временем как можно большую автономию, не отказавшись от коммунистических принципов, которым он посвятил свою жизнь.
И не было никакого сомнения по поводу его радости в связи с исходом московской встречи в верхах. Советские руководители, несомненно, занимали двойственную позицию в отношении разрядки, не решив еще для себя: использовать ее как наступательную тактику для успокоения Запада или совершить серьезный поворот к взаимной сдержанности. У Герека не было никакой такой двойственности. Он хотел иметь некие правила международного поведения, согласно которым сильные сдерживали бы себя и не навязывали свою волю слабым. Автономия Польши лучше всего процветала в условиях ослабления напряженности. Конфронтация требовала строгую регламентацию жизни. Мир был не только неким абстрактным предпочтением, но и условием национального выживания. И поэтому остановка в Варшаве напомнила нам об основных принципах, которые, в конечном счете, делают государственное дело заслуживающим внимания.
Следует признать, что в одном отношении Советский Союз сыграл весьма ловко и перехитрил нас на встрече на высшем уровне. Речь шла о закупке американского зерна несколькими неделями спустя.
Каждый президент со времен Кеннеди считал, что крупным политическим успехом стала бы демонстрация превосходства нашей системы в виде продажи Советскому Союзу зерна, которое он не мог вырастить сам. Какое-то время наши профсоюзы не разрешали такие продажи, отказываясь загружать советские суда и требуя перевозок в американских трюмах, что было намного дороже для Советов. Но те вопросы были разрешены вскоре после встречи в верхах. Теперь ничего не мешало, кроме советской готовности покупать. По большому счету, советская закупка зерна на наших рынках рассматривалась как внутреннее дело, как некий элемент нашей сельскохозяйственной политики. Сотрудники аппарата СНБ были информированы о ней только в общих чертах. Более того, никто из тех, кто был знаком с протекционистским подходом министра сельского хозяйства Эрла Батца в отношении сельскохозяйственного сообщества, никогда бы не поверил ни на минуту, что он примет внешнеполитические директивы с достоинством. Батца можно сравнить с Мелом Лэйрдом по бюрократическому маневрированию, он был даже более непреклонным, потому что представлял крайне прямолинейных избирателей.
Когда Батц посетил Москву в апреле 1972 года, ему было сказано, что Советский Союз мог бы рассмотреть трехлетнее соглашение о закупке зерна при условии предоставления приемлемых кредитов. К июню Батц вышел с формулировкой субсидированного кредита. Во время встречи в верхах Никсон несколько раз говорил Брежневу и Косыгину о положительном воздействии зерновых сделок на наше общественное мнение, но советские руководители сделали вид, что им это неинтересно. Косыгин сказал Роджерсу, что в качестве особого одолжения Советы могут купить на 150 млн долларов. Я предупредил Никсона, что эта сумма слишком незначительна и не заслуживает, чтобы об этом писали в коммюнике по итогам визита.
После нашего возвращения домой советский интерес неожиданно возрос. Мы знаем сейчас, но не знали тогда, что в 1972 году Советы столкнулись с катастрофическим неурожаем, их потребность в американском зерне была чрезвычайно острой. Никаких сообщений о масштабах неурожая в Советском Союзе не доходило до Белого дома в то время и еще долго после завершения беспрецедентно массовой закупки урожая того года. Мы могли бы заподозрить, что что-то идет не так. Советы отказались от своей обычной тактики торговли и повели вперед переговоры по вопросу о зерне после встречи в верхах на экспертном уровне без какой-либо полемики и афиширования. Оглядываясь назад, мы должны были бы догадаться, наверное, что Москва хотела избежать политической подоплеки и рисков взлета цен на зерновом рынке, если масштаб их неурожая станет известен. К последней неделе июня заместитель министра советского Министерства сельского хозяйства тихо проскользнул в Вашингтон. Петерсон и Батц быстро выработали с ним трехлетнюю договоренность, включающую кредиты на 750 млн долларов. Масштаб нашего неведения виден из разговора, который у меня состоялся с Петерсоном, приятно удивленным тем, что Советы, кажется, рассматривают закупки зерна стоимостью «до 500 млн долларов» в течение первого года.
Советы, однако, поспешили использовать преимущества конкуренции между нашими зерновыми компаниями. Они преподнесли нам урок недостатков рыночной экономики при ведении переговоров с государственным торговым предприятием. Каждая из зерновых компаний, пытаясь опередить своих конкурентов, продала крупнейшие количества, какие были возможны, и держала свою торговую сделку в полном секрете, даже от правительства США. Прошло несколько недель, пока мы смогли понять, что Советы при помощи серии отдельных транзакций закупили зерна стоимостью почти в 1 млрд долларов в одном году – почти весь наш хранимый запас. И мы субсидировали сделки в то время, когда Советский Союз в буквальном смысле не имел иного выбора, кроме как осуществить закупки нашего зерна по рыночным ценам или столкнуться с массовым голодом.
Было болезненно осознавать, что нас обхитрили, а еще труднее признаться, что методы, которые привели к такому результату, были методами ловких коммерсантов, умело использующих нашу систему свободного рынка. Винить нам было некого, кроме самих себя. Наша разведка показала себя отвратительно в отношении информации о советских потребностях. Наша информированность о том, что происходит на наших рынках, была нулевой. Правительство США просто в то время не было организовано таким образом, чтобы контролировать или просто отслеживать частные продажи зерновых как внешнеполитическое дело. Советы побили нас нашим собственным оружием.
Вначале продажу приветствовали как политический гениальный ход. Она привела к обычному маневрированию по вопросу о том, кто должен получать кредит. Я провел брифинг в Сан-Клементе от имени Белого дома с целью получения кредита для Никсона, но меня почти что опередил Эрл Батц в минсельхозе, претворив в жизнь традицию кабинета Никсона, когда президента касаются только плохие новости. Вскоре, однако, никто не захотел никаких кредитов; зерновая сделка быстро превратилась в политический скандал: Никсона обвинили в продаже по выгодным ценам нашим противникам и подстегивании роста цен для американских потребителей[114]. Обвинение, по большому счету, было несправедливым. Никсон приветствовал продажу зерна и учитывал ее как свою политическую выгоду в год президентских выборов. Но он не имел никакого отношения к условиям или объемам продаж. Действительно, Советам она удалась по той причине, что ни один высокопоставленный чиновник, – за исключением, может быть, Батца, – не понимал, что делает. В лучшем случае можно сказать, что мы получили хороший урок. С тех пор все такого рода транзакции рассматривались как внешнеполитические дела и подлежали межведомственному мониторингу. К 1975 году в администрации президента Форда было подписано с Советским Союзом пятилетнее соглашение, регулирующее его закупки и направленное на ограждение нашего рынка от каких-либо новых сбоев. Но к тому времени, разумеется, политический, экономический и психологический ущерб от предыдущей сделки был уже нанесен.