Моя идея сводилась к тому, чтобы использовать промежуточное соглашение для преодоления тупика. Как только это будет достигнуто, такой шаг облегчил бы путь для дальнейших продвижений. Но я также разошелся во мнениях с теми в Израиле, кто рассматривал промежуточное разъединение как способ избежать дальнейших уходов. Напротив, главное предназначение разъединения вдоль Суэцкого канала, на мой взгляд, заключалось в том, чтобы начать процесс переговоров, которые, в конечном счете, могли бы привести к миру с отдельными или со всеми арабскими государствами. (Это, конечно, была концепция «пошагового» прогресса, которая дала старт мирному процессу в 1974 году.)
Никсон уполномочил меня исследовать реальные возможности, но не вести переговоры. Я пробросил идею промежуточного соглашения в беседе с Добрыниным 22 марта 1971 года, чтобы посмотреть, готовы ли Советы отказаться от увязки с детальным всеобъемлющим планом. Я обсудил эту концепцию с Абба Эбаном в середине марта и с египетским представителем в Вашингтоне Ашрафом Горбалом 25 марта. Мой подход состоял в том, чтобы использовать начальные шаги и запустить процесс ухода, а также взаимное принятие происходящего в промежутке даже без принятия обязательств по конечным целям. Поскольку Добрынин не выражал желания обсуждать мой подход, переговоры вернулись в рамки открытых каналов и там, как и следовало ожидать, оказалось, что стороны пока еще не готовы согласиться с каким-то даже ограниченным соглашением.
Израильтяне в середине апреля выдали документ с деталями относительно их собственного подхода: отход Израиля на не уточненное (но короткое) расстояние от Суэцкого канала; никакие египетские войска не пересекают канал; кое-какое сокращение египетских войск на египетской стороне канала; прекращение огня на неопределенное время; никакой вообще увязки с дальнейшими отводами войск. Рабин фактически показал мне предложенный документ об израильской позиции перед тем, как обнародовать его в Государственном департаменте. Я уговаривал его убедить свое правительство откорректировать какие-то составные части, из-за которых переговоры изначально стали бы полным провалом. В том виде, как это было, окончательный израильский вариант неизбежно был бы неприемлем для Египта.
Роджерс, тем не менее, был полон решимости ускорить, как он надеялся, этакое обнадеживающее предприятие. 19 апреля он получил добро президента на визит в несколько ближневосточных стран в поисках общих позиций между Египтом и Израилем по промежуточному урегулированию. Я выразил свои сомнения Никсону в памятной записке от 22 апреля:
«Будет особенно тревожно, если его присутствие ускорит дипломатический процесс и еще больше усилит нынешнюю тупиковую ситуацию между Израилем, арабами, США и СССР. В силу этих причин я полагаю важным, чтобы Вы предупредили госсекретаря, чтобы он не отходил от нынешнего статус-кво, полностью информировал нас о ситуации и действовал только после получения Вашего конкретного одобрения по поводу любого отступления от статус-кво».
Но я не мог сделать ничего больше, чем предупреждения. Поскольку Никсон не хотел вступать в конфронтацию со своим госсекретарем по этому вопросу, Никсон не имел никаких способов реализовать вышеизложенные ограничения, даже если и был согласен с моим анализом, имевшим далеко не предрешенный результат.
Роджерс посетил Ближний Восток в начале мая 1971 года. Его дискуссии в Израиле и Египте выявили воочию фундаментальные расхождения. Садат хотел, чтобы египетские войска были в состоянии занять позиции по обе стороны от Суэцкого канала, Израиль возражал против (за исключением Даяна, который полагал мудро, что какое-то присутствие полиции могло бы быть разрешено). Садат настаивал на том, чтобы Израиль взял на себя обязательство в принципе вернуться к границам 1967 года, которое было бы увязано с соглашением по каналу. Израиль ни за что не возьмет такое обязательство (хотя Даян сказал Сиско, что он принадлежит к числу немногих в правительстве, кто действительно видит промежуточный шаг как часть продолжающегося мирного процесса). Поездка Роджерса не дала никаких результатов, кроме того доставила Даяну проблемы на родине, когда отличия между позицией правительства и его собственной стали публично известны. В своем точном анализе Хэл Сондерс написал мне 19 мая, что он опасался, что Садат мог рассчитывать на то, что Роджерс внесет соглашение по каналу. Садат, который только что провел массовые чистки просоветских элементов в своем правительстве, вероятно, нуждался в дипломатическом прогрессе, «чтобы его политика работала и выжила политически. …Дверь открыта для главного провала, если не будет». Когда Роджерс отправил доклад Никсону о своей поездке, я приложил свой собственный анализ в том же ключе:
«Отрезвляющая мысль во всем этом состоит в том, что пока Садат действовал (подвергал чистке своих противников) в основном для того, чтобы обезопасить свои собственные позиции, США стали непреднамеренно, но непосредственно вовлечены. По стечению обстоятельств визит государственного секретаря и ожидание урегулирования вопроса о Суэцком канале будет связано в умах многих с мощным ходом Садата. Если он не сможет продемонстрировать успех своей политики, направленной на проведение переговоров, то США – независимо от существа дела – могут оказаться ответственными по большому счету».
В такой ситуации попытки достичь промежуточного соглашения превратились в детективную историю. Становилось все труднее понять, кто предлагает, что и кому. Белый дом больше не мог сказать, выдвигают ли стороны собственные мнения или истолковывают наши, чтобы заставить нас поддержать открыто то, что мы говорили им в приватном порядке. По ходу дела кое-кто из наших дипломатов провел необычный маневр, о котором Белый дом совершенно ничего не знал. После поездки Роджерса наш дипломатический представитель в Каире помог египтянам выработать их собственное контрпредложение по промежуточному урегулированию. Этот инцидент не только раскрыл предрасположенность Государственного департамента к промежуточному соглашению и недостижимому всеобъемлющему урегулированию. Тревожнее всего было то, что американская неспособность реализовать предложение (после того как египтяне выдвинули его с нашего, как им казалось, благословения) только усугубила разочарование Каира в американской дипломатии. Они считали нас то ли некомпетентными, то ли лживыми.
Только три недели спустя Белый дом получил какое-то представление о том, что случилось в Каире. Дональд Бергус, руководитель секции американских интересов в Каире[118], 23 мая встретился с представителями египетского Министерства иностранных дел, чтобы обсудить документ относительно египетской позиции. Когда египтяне попросили совета Бергуса, он явно представил в письменном виде какие-то идеи и оставил эти записи египтянам. Проект Бергуса, когда о нем стало известно, до странного совпадал с официальным египетским предложением, которое в итоге было передано нам Садатом 4 июня. Случившееся было настолько необычайным, что до сих пор я остаюсь убежденным в том, что ни один профессионал-дипломат с опытом Бергуса не сделал бы ничего подобного, не получив указаний со стороны вышестоящих. Все должно было окончиться провалом и поставило бы нас в трудное положение. Когда информация о меморандуме Бергуса просочилась в прессу, Государственный департамент дезавуировал его, заявив, что он не представляет официальную позицию США[119]. Теперь египтяне были сердиты вдвойне, обижены на несогласие с действиями нашего представителя и огорчены тем, что мы не могли реализовать то, что, как они полагали, является нашей собственной идеей. Я был разозлен – мягко говоря – тем, что ни один из этих шагов не был доведен до сведения президента Соединенных Штатов Америки.
А потом взорвалась еще одна новостная бомба, даже еще важнее. 27 мая 1971 года Садат подписал Договор о дружбе с Советским Союзом. В своей автобиографии Садат трактует это соглашение как некую подачку, мазь на рану, советским чувствам после того, как он подверг чистке и посадил в тюрьмы все высшие просоветские элементы в египетской политике[120]. Я сейчас считаю это главной причиной, – хотя никто из нас не понимал Садата в то время. Но, несомненно, этот факт отражал также новую советскую смелость и разочарование Садата сумбурной американской дипломатией. Все это неизбежно насторожило израильтян и еще больше затруднило достижение промежуточного соглашения. Неудивительно, что у Госдепа была более спокойная оценка. Роджерс докладывал Никсону о том, что договор о дружбе «усиливает позиции [Садата] в отношении собственных военных посредством своего упора на долгосрочную военную поддержку. Договор мог бы помочь поддерживать [его] гибкость в урегулировании проблемы Суэцкого канала». (Госдеп и ЦРУ сделали аналогичный анализ договора о дружбе Советского Союза с Индией, подписанного менее чем три месяца спустя.) Я написал президенту 31 мая, что не согласен с оценкой Роджерса:
«Египетская армия зависит от советской поддержки. В свою очередь, Садат в данный момент зависит от своих военных как опоры власти, подвергнув чистке партийный и бюрократический аппарат. Договор, вместо того чтобы укреплять гибкость Садата в плане переговоров по урегулированию вопроса о Суэцком канале, мог предоставить Советскому Союзу право вето в отношении будущих переговоров. Таким образом, каким бы ни был исход переговоров, – и, в конце концов, Советы являются одним из главных выгодоприобретателей от суэцкого урегулирования, – недавние события, не исключено, усилят советское долгосрочное влияние. Несомненно, Советы берут на себя обязательство подключаться так, как они до этого не делали прежде, в случае возобновления враждебных действий».