Позднее был создан миф о том, что Никсон был бы готов покончить с войной во имя внутриполитических причин до начала выборов. Это было совершенно далеко от истины. Как я неоднократно показывал, Никсон был чрезвычайно подозрителен в отношении переговоров в целом (до тех пор, пока у него нет почти 100-процентных гарантий в отношении их успеха) и особенно с северными вьетнамцами. Он сомневался в том, что что-то когда-то получится с ними; по мере улучшения перспектив с его переизбранием он не видел никаких внутренних причин проводить переговоры. В июле он все еще видел какие-то преимущества в том, чтобы выводить свою демократическую оппозицию из равновесия периодическими заявлениями относительно моих секретных встреч с Ле Дык Тхо. Но после фиаско с кандидатом на пост вице-президента Макговерна сенатором Томасом Иглтоном Никсон утратил интерес даже к этому[127]. Недели шли, и он убедился в том, что сузил поддержку Макговерна до крайне радикального крыла партии, которое и так выступило бы против него, независимо от действий по Вьетнаму. С другой стороны, урегулирование даже на условиях, которые мы выдвинули открыто ранее, вполне поставит под угрозу его поддержку среди консервативных групп, которые он считал своей базой. Никсон не видел никаких возможностей достижения прогресса до завершения выборов, и вероятно, даже не желал его достижения. Даже тогда он предпочел бы еще один виток эскалации, прежде чем сесть за стол переговоров.
Я считал, что если все пойдет так, как надо, наши выборы послужили бы несменяемой финишной датой для Ханоя, этаким эквивалентом ультиматума. Их боязнь по поводу вероятных действий «ястребов» при наличии нового мандата на четыре года могла заставить их предпочесть достичь урегулирования еще до выборов. Ханой мог бы отказаться от своей привычки изводить нас пропагандистскими предложениями и привлечением на свою сторону СМИ и конгресса и постараться добиться проведения переговоров. И не слишком быстро, наверное. Поскольку я полагал, – вопреки вероятным анализам Ханоя и нашим собственным общепринятым взглядам, – что мы будем на самом деле в гораздо худшем положении после выборов. Все опросы общественного мнения, которые я видел, предполагали, что состав нового конгресса будет в основном прежним, как и старый, или даже слегка менее благоприятным для нас, – перспектива, усиленная решением Никсона отделить свою кампанию, как можно больше, от гонки выборов в конгресс для того, чтобы заполучить самый большой процент голосов за всю историю выборов. Таким образом, на практике давление, направленное на прекращение войны законодательными путями, непременно должно было бы возобновиться после ноября. А у оппозиции была бы удобная цель, когда мы представили бы дополнительный бюджет в январе, чтобы оплатить расходы на подкрепление во время наступления. По оценкам Лэйрда, мы должны были бы запросить от 4 до 6 млрд долларов. Перед Никсоном уже лежало предложение Лэйрда вывести наши резервные силы после 1 января 1973 года, не допустить неуправляемого роста дополнительных расходов. Конкретизируя, Лэйрд предложил вывести 98 бомбардировщиков В-52 и три эскадрильи F-16 начиная с января. Как только Ханой понял бы, что наши войска сокращаются, он вернулся бы к политике ожидания нашего ухода. А как только стал бы ясен состав конгресса, возобновил бы психологическую войну.
В любом случае я был убежден в том, что это не было полностью нашим выбором вести переговоры или нет. Если Ханой воспринимал нас как препятствие, он мог «предать дело огласке». Прими он рамки наших предложений и сообщи открыто об этом (что на самом деле он в итоге и сделал в октябре), то поставил бы нас в незавидное положение внутри страны, независимо от величины отрыва Никсона по опросам общественного мнения. Мы в таком случае повторяли бы классический синдром Вьетнамской войны, когда оказывались вынужденными шаг за шагом идти на уступки, процесс, который подрывал власть, независимо от исхода дела. Войну следовало закончить, на мой взгляд, демонстрацией, что наше правительство контролирует положение дел, а это требовало дипломатической инициативы. В силу всех этих причин я продолжил переговоры, с согласия Никсона, но без энтузиазма с его стороны.
В июне северные вьетнамцы злорадствовали по поводу того, что возвращение к пленарным заседаниям представляло собой великую победу над Соединенными Штатами. И они вернулись к своей старой тактике оказания давления, пригласив в Ханой тех, кого они считали ведущими американцами, на сей раз профсоюзных руководителей и журналистов. Я предупредил Добрынина 30 июня о том, что, если Ханой повторит свои действия предыдущего года, – будет чинить препятствия в открытую, ведя серьезные переговоры в приватном порядке, – мы прервем такие переговоры. Добрынин сочувственно хмыкнул (по крайней мере, я предположил, что его хмыканье отдавало сочувствием; в любом случае, был благоприятный момент, что намек будет передан в Ханой).
Нашей основной стратегией на секретных переговорах, начавшихся 19 июля, станет отсутствие каких бы то ни было новых предложений до тех пор, пока намерения Ханоя не станут яснее. Я попытаюсь постепенно лишить политические предложения Ханоя реального оперативного содержания, например, в ответ на их предложение о коалиционном правительстве внести наше утешительное предложение о создании совместной избирательной комиссии. Если Ханой подыграет нам, мы могли бы постепенно выйти с подходом двух дорожек, который предлагали изначально: урегулирование военных вопросов и решение политических вопросов преимущественно на будущие переговоры между заинтересованными сторонами. Такого рода урегулирование сохраняло бы наших союзников и давало бы им возможность определить свое будущее, – что на самом деле было именно тем, к чему мы стремились.
В начале июля мы направили Хэйга в Сайгон для оценки ущерба от войны и консультаций с Нгуен Ван Тхиеу по вопросу о позициях, которые предлагали занять. Хэйг встретился с Тхиеу 3 июля, но увидел совершенно другого руководителя, чем тот, с которым мы имели дело до сих пор. Армия Тхиеу прошла испытание в боях; он считал, что Ханой больше не сможет нанести ему поражение, разумеется, до тех пор, пока наша воздушная мощь была в его распоряжении и поддерживала его. Он рассчитал – почти безошибочно, – что может использовать наши выборы в своих целях, разыгрывая перманентное нежелание Никсона повторять тактику давления Джонсона времен 1968 года. Более того, Нгуен Ван Тхиеу понимал Ханой намного лучше, чем мы. На протяжении всех лет работы Администрации Никсона реальной причиной, по которой он не выступал против наших предложений на переговорах, было мнение, что все они будут отвергнуты Ханоем. Он считал их ценой, которую ему приходится платить за продолжающуюся американскую поддержку. Но в 1972 году он прочувствовал компромисс еще даже до того, как большинство американцев это могло почувствовать. Как и я, он, как представляется, был убежден в неизбежности серьезных переговоров. Однако наша проблема и проблема, стоявшая перед ним, были совершенно иного порядка. Компромисс становился началом, а не концом масштабных проблем в Южном Вьетнаме. Мы уходим; Южный Вьетнам остается. Ханой никогда не отказался бы от своего непримиримого устремления к победе. Рано или поздно, но Южному Вьетнаму пришлось бы воевать в одиночку. Идти до полной победы представлялось самым разумным для Тхиеу и, вероятно, не более дорогостоящим, чем достигнутые сейчас компромиссы. К сожалению, это был не наш выбор. Даже если Ханой не принял бы неожиданно наши предложения, новый конгресс заставил бы нас пойти на урегулирование на худших условиях – уход в обмен на возврат военнопленных, – чем те, к которым мы бы стремились на переговорах. Было вполне понятно, что Нгуен Ван Тхиеу стал бы продолжать настаивать на победе, что потребовало бы несколько лет американского, как, впрочем, и южновьетнамского, напряжения сил. Но у нас не было никаких резервов в стране для проведения такого курса. Нам повезло бы, если бы мы заполучили условия, которые Никсон выдвинул 8 мая, прежде чем конгресс не заставил нас при помощи голосования покончить с войной.
Все это промелькнуло совершенно невнятно во время визита Хэйга, как первые отзвуки отдаленной бури. 3 июля Хэйг, зачитывая тезисы для переговоров, подготовленные мной и Уинстоном Лордом, проинформировал Нгуен Ван Тхиеу о вьетнамских дискуссиях на московской встрече на высшем уровне и во время моей поездки в Пекин. Он охарактеризовал наши новые предложения – о прекращении огня, возвращении военнопленных, выводе войск в течение четырех месяцев и отставке Тхиеу за два месяца до новых президентских выборов. Единственным отличием от прежних предложений был более ранний срок, предусмотренный для отставки Тхиеу, что Никсон почти что пообещал Брежневу. Хэйг так объяснил нашу стратегию: «США пытаются сочетать жесткие меры, предпринимаемые на военном фронте, с демонстрацией разумности на переговорном фронте». Он поднял перед Тхиеу волновавший меня вопрос о возможности того, что Ханой мог бы рассматривать более мягкий подход в ближайшем будущем, «исходя из предположений, что президент Никсон выиграет на выборах в ноябре и что с ним будет легче иметь дело до выборов, чем после его переизбрания».
Ответ Тхиеу показал, что он не вполне был на одной волне с нами. Он открыто это не демонстрировал потому, что, по его мнению, руководители в Ханое не ощущали необходимости идти на переговоры, что предсказывал Хэйг. Они, по его утверждениям, не пойдут на урегулирование до тех пор, пока не получат коалиционное правительство. Постоянное прекращение огня будет гарантировать их поражение, потому что они никогда не смогут начать войну снова, – положение, которое Тхиеу забыл, когда Ханой принял именно такое прекращение огня три месяца спустя. Похоже, Тхиеу был обеспокоен тем, что наша бюрократия может настаивать на временном прекращении огня в избирательный период; это, по его утверждениям, следует отвергнуть. Он выступал против неконтролируемого прекращения огня любого рода; мы не уловили подтекст, – совершенно новый, – состоявший в том, что Тхиеу рассматривал прекращение ог