Нгуен Ван Тхиеу приветствовал нас с неизменным достоинством и вежливостью. Сверкающие глаза не позволяли понять, что у него на уме, хотя и не исключалось презрение к сверхдержаве, жаждущей достичь компромисса, когда полная победа ему казалась вполне достижимой. Я заверил его в том, что Соединенные Штаты не станут завершать свои многолетние усилия во Вьетнаме бесчестьем, что мы никогда не присоединимся к тем американцам, которые считают Нгуен Ван Тхиеу препятствием на пути к миру. Я наделялся покинуть Сайгон с согласованной оценкой и позицией. Северные вьетнамцы, на мой взгляд, упустили возможность установления прекращения огня до выборов. Еще многое предстояло обсудить на переговорах. Предложенная Ханоем процедура станет компенсацией за задержки. Но каковы бы ни были намерения Ханоя, для Вашингтона и Сайгона существенно важно занять примирительную позицию, если они хотят сохранять поддержку со стороны общественности. И «если мы сможем получить разумное урегулирование, мы, конечно, примем его так же, как и вы».
Для того чтобы достичь этих целей, я внес на рассмотрение Нгуен Ван Тхиеу предложение, которое планировал передать Ле Дык Тхо 15 сентября. Мы не станем менять наши военные инициативы, кроме уменьшения срока вывода наших войск с четырех до трех месяцев. Это не очень-то меняло суть дела, поскольку прошло бы более четырех месяцев с того времени, когда 8 мая мы предложили конечный срок. В политическом плане мы будем отвергать коалиционное правительство, но изложим состав совместной избирательной комиссии, который мы предлагаем уже в течение трех лет, начиная с мая 1969 года.
Каждый американский план с того времени рекомендовал создание избирательной комиссии, в которой были бы представлены коммунисты вместе со всеми остальными политическими силами, другими словами, какую-то форму трехсторонней формулы. Моя нынешняя идея заключалась в том, чтобы покончить с планом коалиционного правительства, переименовав избирательную комиссию в комитет национального примирения без перемены его функций. И я предложил прописать его состав в теории как трехсторонний (коммунистическая формулировка, которая только подразумевается в наших предыдущих инициативах). Однако каждая сторона назначала бы половину третьего сегмента – то есть раздел 50 на 50, предложенный Ле Дык Тхо. Переименованная избирательная комиссия принимала бы решения на основе принципа единогласия. Таким образом, Сайгон получал двойное вето: по составу комитета и по его функционированию. Мне никогда не приходило в голову, что Нгуен Ван Тхиеу может выступить против формулы, которая представляла собой только слабую имитацию совместного органа и сводила избирательную комиссию к ничего не значащему органу. Для того чтобы подчеркнуть, что комитет не имеет иных функций, кроме наблюдения за выборами, еще одно условие в нашем новом плане позволяло коммунистам принимать участие в правительстве, которое появилось бы после выборов, но только пропорционально набранным голосам. По нашим оценкам, это могло бы дать коммунистам два из 20 мест. Я так объяснил ситуацию Нгуен Ван Тхиеу: «В нашей стране политические оппоненты приглашены в кабинет министров не для оказания влияния, а для его лишения». Этот конкретный аргумент был понятен Нгуен Ван Тхиеу.
Я был довольно горд этим планом. Я считал, что он ставил точку раз и навсегда в отношении идеи коалиционного правительства, оставляя при этом нам удобную оборонительную позицию дома, если Ханой наше предложение отвергнет. Как постепенно сделалось очевидным, Нгуен Ван Тхиеу не разделял высокое мнение относительно моих способностей в подготовке документов.
В этом сейчас проявились новые важные черты Нгуен Ван Тхиеу. До этого он никогда не сталкивался ни с одним американским предложением, которое, по его мнению, имело бы шанс быть принятым Ханоем. Раньше он соглашался с нами, чтобы претендовать на дальнейшую поддержку. Но с приближением серьезных переговоров его взгляды и наши стали все больше расходиться. Планы, которые только делали наши прежние предложения более приемлемыми, он теперь расценивал как главное отступление. То, что мы рассматривали как тактическое маневрирование, он превращал в противоречия. Он выискивал оправдание задним числом, чтобы отменить и исправить записанное на переговорах за последние три года.
Мы не сразу поняли, что конкретно происходит. Мы все еще считали, что действуем в тандеме с Нгуен Ван Тхиеу, и поэтому относили его сдержанность на счет трудности выработки документов и недальновидности его советников. Мы готовились проявлять терпение в поисках решения. А Нгуен Ван Тхиеу смущал нас и дальше, применяя тактику уклонения, столь характерную в отношении иностранцев: он никогда фактически не делал проблемы из ничего, а просто стремился дожать нас тем, что был вот-вот готов согласиться на договоренность, но так и не шел на нее. Мне следовало бы вспомнить методы Ле Дык Тхо. Нгуен Ван Тхиеу не выдвигал сразу никаких возражений по поводу моего изложения вопросов. Следуя шаблону, с которым мы должны были быть очень хорошо знакомы, он выслушал нас с кажущейся симпатией, задавал кучу глубокомысленных вопросов, предлагал корректировки, обсуждал детали претворения в жизнь. Он сказал, что согласен со мной в том, что перспективы переговоров не очень блестящи. Выразил сомнение по поводу того, что Ханой предложит прекращение огня. Оно работало однозначно только в нашу пользу, как сказал он. Оно стало бы «подарком» президенту Никсону и психологической неудачей для коммунистов, поскольку они сложат свое оружие без какого-то политического достижения (доводы, которые он яростно будет отвергать пять недель спустя). Я согласился с тем, что Ханой, вероятно, не откажется от политических требований, но напомнил, что мы фактически привержены своим публичным предложениям: «Если они вернутся, – не хочу вводить вас в заблуждение, – и скажут, что должно быть прекращение огня, мы должны принять его».
Нгуен Ван Тхиеу вручил мне меморандум из восьми пунктов с критикой предложения Ле Дык Тхо от 1 августа. Он был разработан в мельчайших подробностях Нгуен Пху Дыком. После беглого просмотра меморандума я сказал с иронией в голосе, что остался под неизбежным впечатлением, что Сайгон не принимает ни одну деталь ханойского предложения, но, значит, и мы тоже не станем. В конце беседы я отметил вновь – в третий раз, – что, если Ханой примет наше предложение от 8 мая, у нас не будет иного выбора, кроме согласия.
На следующий день, 18 августа, вновь в президентском дворце Нгуен Ван Тхиеу вручил мне новый меморандум, на сей раз на четырех страницах, содержащий около 20 предложенных поправок к нашему плану. Примерно 15 из них можно было легко использовать, другие представляли большую проблему. Тхиеу хотел изменить фразу «прекращение огня без перемены места дислокации» на «общее прекращение огня» по причинам, которые никогда не были разъяснены, если учитывать то, что южновьетнамские войска не имели намерения оставаться на месте после прекращения огня. Тхиеу возражал против трехстороннего комитета национального примирения даже в нашем варианте 50 на 50. Как он сказал, это освятит трехсторонний принцип коммунистов; это непременно вызовет сомнения среди населения Южного Вьетнама. Я отреагировал объяснением нашей стратегии в очередной раз. Мы хотели выиграть время. Мы хотели защитить себя от обращения Ханоя к общественности со своими предложениями. Мы всего лишь высказывали то, что предлагали на протяжении более двух лет. Мы всегда заявляли открыто о том, что все составные части, включая коммунистов, будут представлены в избирательной комиссии. Мы на самом деле хоронили идею коалиционного правительства. Ради этих целей мы хотели сохранить некоторые формулировки неоднозначными; мы не могли себе позволить провала переговоров по теологическим причинам. С другой стороны, как я указал, вот уже в четвертый раз, что, если Ханой предложил бы безоговорочное прекращение огня, мы должны были его принять. Тхиеу вновь заявил (с последующей затем иронией) о своей убежденности в том, что северные вьетнамцы боятся прекращения огня, потому что «как только они примут прекращение огня, то никогда не смогут начать снова, и мы будем продлевать политические переговоры вечно». Тхиеу, казалось, более всего опасается, что мы можем пойти на политические уступки; время для прекращения огня касалось его меньше всего. Это было заблуждением: Нгуен Ван Тхиеу выступал против любого аспекта, который приблизил бы урегулирование. В любом случае, мы в итоге решили не менять формулировки по прекращению огня.
Но были более глубинные мотивы неоднозначности поведения Нгуен Ван Тхиеу. Ему было не трудно указывать двусмысленности в переговорных документах, предназначенных для преодоления пропасти между смертельными врагами. Но ни одно из этих выработанных изменений не доходило до сути проблемы, которая для Тхиеу была внутренней и, в конечном счете, включала выживание некоммунистической политической структуры в Южном Вьетнаме: «Мой долг перед народом, армией, политическими группами и национальным собранием заключается в том, чтобы прежде всего не шокировать их». Он должен был убедить свой народ в том, что соглашение не является ни поражением, ни угрозой внутренней стабильности Южного Вьетнама. Для этого ему всегда будет требоваться время. «Даже если примем ваше предложение, мы должны будем изучить вопрос о том, как это объяснить». В этом Нгуен Ван Тхиеу был совершенно прав, и мы должны были прекратить давить на него слишком сильно ради его собственной внутренней стабильности. Но правдой также окажется и то, что приводящий в бешенство переговорный стиль Тхиеу лишил нас реальной проницательности и умения разгадать его мышление.
Только постепенно до нас дошло, что мы столкнулись не с трудностями выработки формулировок, а с фундаментальными философскими разногласиями. Коренное отличие состояло в том, что Нгуен Ван Тхиеу и его правительство были просто не готовы к достижению мира путем переговоров. У них имелось несколько туманных идей, которые сводились к безоговорочной капитуляции со стороны