Ханоя. Их не удовлетворяло выживание; они хотели гарантий победы. Они скорее предпочли бы продолжать военное соперничество, чем оказаться перед лицом политической борьбы. Как сказал Банкер 31 августа, когда он, президент и я встретились в Гонолулу для анализа результатов переговоров: «Они опасаются, что они еще не очень хорошо сорганизованы, чтобы соперничать в политическом плане с такой жесткой дисциплинированной организацией».
Но у нас были свои задачи. Мы сражались и страдали четыре года из-за войны, с которой пытались разделаться. Мы приняли почти невыносимые разломы в нашем обществе, чтобы сохранить наши честь и достоинство. Мы прикладывали усилия и убеждали нашу общественность, что единственная вещь, в отношении которой мы никогда не пойдем на компромисс, это навязывание нашему союзнику коммунистического правительства. Но если Ханой согласится принять наше предложение по прекращению огня, мы не сможем ответить бессрочным обязательством продолжать войну ради безоговорочной победы. Если Никсон решил бы по-иному, конгресс превратил бы наш кошмар в реальность и своими резолюциями заставил бы нас выйти из войны без значительных условий, подрывая авторитет американского президентства во всех уголках земного шара.
Ни Нгуен Ван Тхиеу – ни я, если на то пошло, – не смогли выйти с убедительной военной стратегией, чтобы изменить основной баланс сил в Индокитае на случай, если переговоры сорвутся. Я носился с идеей двухдневной десантной операции южных вьетнамцев вдоль северовьетнамского побережья, чтобы вытянуть северовьетнамские регулярные подразделения из Южного Вьетнама. Тхиеу проявил слабый интерес, но мы оба признали, что это всего лишь трюк, а не стратегия. Хрустальный шар Тхиеу также не показал никакой ясной альтернативы. Тхиеу считал, что к декабрю 1973 года – через 15 месяцев – «если мы не подпишем ничего… у них будет меньше поставок, меньше людских ресурсов и меньше регулярных войск в декабре 1973 года по сравнению с тем, что они имели в декабре 1971 года или в марте 1972 года». Другими словами, после очередного затяжного периода сражений, предположительно поддержанных непострадавшей американской военно-воздушной мощью, мы можем рассчитывать на баланс сил, аналогичный тому, который приводил только к тупиковым ситуациям в прошлом. Мы не считали, что как наша общественность, так и конгресс спокойно отнесутся к этой перспективе. И я знал, что бюджетная экономия вскоре заставит нас сократить вооруженные силы.
Диалог между Сайгоном и Вашингтоном, таким образом, развивался как греческая трагедия, в которой каждая сторона в погоне за собственными потребностями выдает то, чего она сама больше всего опасается. По сути, обе стороны были правы. Нгуен Ван Тхиеу был патриотом и весьма умным человеком. Он видел свою страну через призму ужасной войны со всей способностью и преданностью делу. Он не заслуживал хулы, которую американские противники войн возлагали на него как на отдушину для выхода разочарования и как оправдание капитуляции, которую они хотели навязать своему правительству. Но возлагаемые на него задачи были диаметрально противоположны нашим.
Он был, с его точки зрения и с нашей, законным главой правительства Южного Вьетнама. Для него принять потенциальную законность тех, кто стремится свергнуть его, означало подорвать психологические основы своего правления. И, тем не менее, их признание в какой-то форме было присуще самому смягченному компромиссному предложению. Внутренние императивы Нгуен Ван Тхиеу диктовали непримиримость. Мы могли бы сохранить поддержку ему только при помощи демонстрации примирения. Нашей целью был почетный мир; мы хотели, если можно так выразиться, пойти на риск ради мира. Но проблемой Нгуен Ван Тхиеу было выживание; он и его народ оказывались брошенными на неопределенное время после нашего ухода. Он не имел права на ошибку.
Предчувствия Нгуен Ван Тхиеу отнюдь не были необоснованными. В ходе удовлетворения требований наших ненасытных противников в СМИ и конгрессе мы уже сократили свои условия до уровня намного ниже того, который считался необходимым для поддержания безопасности Южной Кореи в более благоприятных условиях и через более чем 20 лет после окончания Корейской войны. В то время как 50 тысяч американских войск из боевых подразделений были по-прежнему дислоцированы в Корее, мы предложили вывести все наши войска из Вьетнама, у которого были гораздо бо́льшие и намного менее защищенные границы и даже более непримиримый противник. Все, что получал бы Нгуен Ван Тхиеу, хотя военный баланс был в основном в его пользу, было прекращение огня с противником, который не соблюдал никаких соглашений с 1954 года. В обмен на это Соединенные Штаты уходили бы полностью и вряд ли бы вернулись обратно. Тхиеу предпочел бы больше всего неослабную поддержку со стороны Соединенных Штатов вплоть до окончательного исчезновения своего противника.
Наш постоянный поиск какой-то компромиссной формулировки высветил культурную пропасть между нами и вьетнамцами, потому что сама концепция компромисса была чужда обеим вьетнамским сторонам.
Мы не могли понять буквально первобытную ненависть, охватившую обе стороны. Они воевали друг с другом целое поколение. Они убивали официальных лиц с обеих сторон, мучили заключенных из числа своих противников. Пропасть недоверия и взаимно нанесенных друг другу страданий невозможно было преодолеть при помощи доброй воли или какого-либо вида компромиссной формулы, к чему склонялись американцы. Каждая вьетнамская сторона видела в урегулировании стартовую точку нового витка борьбы когда-нибудь в не очень отдаленном будущем. Любая выдвинутая мной преднамеренно туманная формулировка проверялась каждой стороной для определения степени возможности принести унижение презираемому противнику. И обе стороны великолепным образом тонко и изобретательно меняли фразеологию, с тем чтобы добиваться таких побед, особенно во вьетнамском языке с его нюансированным скрытым смыслом, который выходил за пределы нашего понимания.
К счастью, я всего этого не понимал в конце августа, иначе мне вряд ли хватило бы смелости отважиться на последовавшие действия; даже Нгуен Ван Тхиеу, вероятно, улавливал все это весьма туманно. На самом деле он и я танцевали менуэт, старательно избегая реальных проблем, вежливо делая вид, что продолжаем сохранять партнерство, по своей сути не дающее никаких результатов в традиционных, а отныне не играющих никакой роли, формах. Нгуен Ван Тхиеу, конечно, осложнял дела тем, что никогда не обозначал четко свои возражения. Вместо этого, как и Ле Дык Тхо в Париже, он мыслил скрыто, традиционно по-вьетнамски, и с культурным высокомерием, отягощенным французским картезианством с его реализмом и скептицизмом, который определял любой отход от абстрактных, провозглашенных в одностороннем порядке принципов непреодолимой ошибкой.
Я покинул Сайгон с ложным чувством того, что состоялось взаимопонимание. Нгуен Ван Тхиеу и я решили, что мы уладим несколько оставшихся разногласий в отношении нашего проекта предложения путем обмена посланиями через Банкера. Впереди было много времени – почти четыре недели до моей следующей встречи 15 сентября.
Вместо этого Нгуен Ван Тхиеу надолго замолчал; мы ничего от него не получали. А Хоанг Дык Ня начал играть свои маленькие игры со СМИ. После того что мы пережили во время наших внутренних дебатов из-за Сайгона, мы, наверное, были сверхчувствительны к нападкам на наши мотивации, которые во все больших количествах проникали в сайгонскую прессу из канцелярии этого возмутительного человека Ня. Конечно, их отношение к Эллсуорту Банкеру, который в то время, будучи в возрасте за 70 лет, просидел в Сайгоне пять лет, было на грани безобразного. Запросы Банкера на встречу с Нгуен Ван Тхиеу оставались без ответа или удовлетворялись с таким опозданием, что тема беседы теряла актуальность. Например, мы пригласили Банкера прибыть 31 августа в Гонолулу, где Никсон встречался с новым японским премьер-министром Какуэем Танакой. Цель заключалась в том, чтобы провести обзор моих переговоров с Ле Дык Тхо. Банкер должен был проконсультироваться с южными вьетнамцами, чтобы узнать их мнение. Я надеялся использовать эту возможность для того, чтобы завершить проект предложения, которое следовало вручить 15 сентября. Но, несмотря на неоднократные усилия, Банкер так и не смог получить аудиенцию у Нгуен Ван Тхиеу своевременно. Не ответил Сайгон и на наши комментарии на переданный от Нгуен Ван Тхиеу меморандум, которые мы передали телеграммой с самолета 19 августа.
И вновь мы приняли большую часть выисканных Нгуен Пху Дыком «блох», включая те, которые, по нашему мнению, были более благоприятны для Ханоя, чем наш изначальный проект. (Мы не приняли, к примеру, предложенное Сайгоном изменение, которое выделяло пилотов из числа американских военнопленных, чтобы добиваться их более раннего освобождения. Мы не считали правильным делать различия между родами наших войск.) Но не в этом была суть проблемы. Как только мы решали одну проблему, так неутомимые Нгуен Пху Дык и Хоанг Дык Ня возникали с очередной «блохой». Главным яблоком раздора стало возражение Сайгона против предложенного нами состава комитета национального примирения. Различие зависело от пустякового вопроса: надо ли конкретно упоминать три его составные части, как мы предлагали, или о них следует упомянуть лишь в общих чертах, как того хотел Сайгон. (Интересующиеся аспиранты могут прочесть формулировки в примечаниях в конце книги.)6
На встрече на Гавайях Банкер подчеркнул в беседе с Никсоном и мной, что, по его мнению, мы на верном пути. Я сказал Банкеру, что мы рассчитываем на то, что он сообщит нам в том случае, если мы зайдем слишком далеко. Он был нашей совестью. «Мы шли на жертвы все эти годы не для того, чтобы сейчас предать и все сдать в одночасье, – сказал я ему. – Если вы считаете все это неразумным, мы отменим это. И мы заплатим любую цену, которая потребуется». Банкер подтвердил свое мнение, которое состояло в том, что наша политика разумна, только такая поистине и возможна. В качестве результата наших бесед с Банкером было выработано письмо Нгуен Ван Тхиеу, которое Никсон и подписал. В нем содержалось заверение Тхиеу в том, что «мы не станем сейчас делать того, что отказывались делать в предыдущие три с половиной года», то есть бросать Южный Вьетнам. Предложения, о которых идет речь, как утверждал Никсон, защитят интересы Сайгона, если они будут приняты противником, а если будут отвергнуты, усилят поддержку в Соединенных Штатах нашего общего дела.