Две делегации собрались вновь во вторник 10 октября в 16.00 в Жиф-сюр-Иветт. Ночью я передал Ле Дык Тхо послание с перечислением наших требований по безопасности, а также по Лаосу и Камбодже. Это было предназначено для того, чтобы надавить на него и заставить быть максимально покладистым в этих областях, когда он станет представлять свой встречный проект. Ле Дык Тхо ворчал, что они «осложняют» дела и что я оказываю «прессинг» – как будто такие действия были незнакомы нежным сердцам людей из Ханоя. Но затем мы перешли к делу, и за время шестичасового заседания начали кропотливый процесс сравнения двух проектов, примирения позиций сторон, откладывания на время в сторону неразрешимых вопросов и старта переговоров по отдельным письменным пониманиям по таким темам, как Лаос, которые не вписывались во вьетнамское мирное соглашение.
На следующий день, 11 октября, мы продолжили работу, пустившись (хотя этого не поняли в то время) в продолжительное заседание, которое продлилось 16 часов, с 9.50 утра до двух часов следующей ночи. Стенограмма этого заседания была отпечатана на 122 страницах. Надежда и самоотверженность, охватившие каждого члена нашей делегации, проявились у Ирен Дерус, которая делала стенографические записи в течение всей встречи. Она отклонила предложения освободить ее, частично потому, что встреча, казалось постоянно, вот-вот закончится, когда неожиданно возникал какой-то новый вопрос, но вернее всего потому, что хотела участвовать в историческом событии окончания Вьетнамской войны.
Нет никакого смысла перечислять все пертурбации, возникавшие во время этих обстоятельных переговоров. Обстановка отдавала каким-то оттенком сюрреализма. Окруженные абстрактными картинами, мы обсуждали два проекта пункт за пунктом. Когда возникало разногласие, две делегации совещались с тем, чтобы изучить возможность предложения какой-то альтернативной формулировки. Вариант потом печатали и переводили. Во время ожидания Ле Дык Тхо и я часто о чем-то беседовали. Я всю вину за тупиковые ситуации возлагал на Суан Тхюи, которого предложил выгнать из комнаты. Ле Дык Тхо грозился отнять у меня кафедру в Гарварде, если я не буду более здравомыслящим (его угроза оказалась более значимой, чем моя). Неуклюжие шутки не могли скрыть ни напряженности, ни возбужденности, осознания нами своей ответственности и надежды на то, что мы наконец-то достигнем труднодостижимой цели, которой добивались с надеждой и в мучениях все эти годы.
Мы быстро договорились по прекращению огня, американскому выводу войск в течение двух месяцев и одновременном освобождении пленных. Нашей принципиальной целью было убрать в политических условиях любые сохранившиеся признаки коалиционного правительства и сформулировать остаточные политические обязательства обеих сторон таким образом, чтобы невозможность их выполнения не дала Ханою повода для возобновления враждебных действий. В силу этого мы изменили положение Ханоя о том, что две южновьетнамские стороны должны договориться о политическом урегулировании в течение трех месяцев в более слабую формулировку – «сделают все возможное» для достижения урегулирования – трансформировав объективное обязательство в субъективное обещание предпринимать усилие. Мы добавили принцип единогласия. «Администрация национального согласия», бывшее коалиционное правительство была размыта и превратилась в неопределенный орган, близко напоминающий нашу избирательную комиссию, названа (после объединения предложенных двумя сторонами названий) «Национальным советом национального примирения и согласия» (политический параграф в проекте Ле Дык Тхо от 8 октября и окончательный результат приведены в Приложении.)7 Позже я так охарактеризовал политические условия на встрече в Сайгоне с Нгуен Ван Тхиеу и его советниками 19 октября:
«Так что позвольте мне обобщить политические условия, которые мы считаем крупным провалом коммунистической позиции. …Требование установления временного правительства национального согласия было снято. Требование объединения армии Республики Южный Вьетнам и коммунистических войск было снято. Существующее правительство может оставаться при неограниченных количествах экономической помощи и американской замене военной помощи очень большими силами. И только одно требование состоит в том, что оно проведет переговоры с другой стороной об учреждении совета. Если этот совет вообще когда-либо появится, он не имеет никакой юрисдикции ни над чем, что я мог бы определить, кроме выборов, с чем вы должны согласиться, над институтами, которые вы сами и определите, в рамках, которые будут зависеть от того, о чем вы договоритесь. Другими словами, мы сохранили главную позицию, суть которой в том, что мы оставляем будущее Южного Вьетнама в руках южновьетнамского народа и что правительство, которое мы признаем, является правительством Республики Южный Вьетнам и ее президента».
Обратной стороной этого было, разумеется, то, что Ханой торговался с большой настойчивостью по поводу военных вопросов. Только после огромных усилий мы смогли заполучить согласие Ле Дык Тхо на то, что всякое проникновение личного состава в Южный Вьетнам прекратится и что оборудование может быть заменено по принципу один предмет на один под международным контролем. (Ле Дык Тхо просил установить «равенство», имея в виду, что коммунисты будут иметь право представить вооружения на юге, равные тому, что мы даем Сайгону. Поскольку сайгонская армия была намного больше, мы настаивали на нашей формулировке, означавшей, что существующее оборудование может быть заменено, но не пополнено. И мы добились своего – не исключено, потому, что Ханой не намеревался соблюдать это положение.)
На каждой встрече и с разными формулировками мы продолжали требовать обязательства со стороны северных вьетнамцев вывести свои войска с юга. Мы так никогда и не добились этого. Ле Дык Тхо сопротивлялся из принципа, потому что не рассматривал Южный Вьетнам в качестве иностранного государства и потому что такая статья выглядела бы как полная капитуляция. В итоге мы договорились о запрете проникновения и формулировке, гласившей, что после прекращения огня две южновьетнамские стороны обсудят «шаги по уменьшению численности военных с обеих сторон и демобилизуют выводимые войска». Я не питал никаких иллюзий. Всегда, когда либо мы либо Ханой искали эффективный способ похоронить проблему, мы передавали ее разрешение двум южновьетнамским сторонам, которые, как мы знали, никогда не смогли бы договориться о чем-либо. Мы соглашались, потому что предлагали прекращение огня с сохранением занимаемых позиций в течение двух лет и потому что Ханой принимал нашу собственную компромиссную формулировку, запрещающую любое дальнейшее проникновение личного состава. Это постепенно привело бы к ликвидации северовьетнамских войск на юге из-за истощения сил, исходя из соображения, что Ханой будет придерживаться этих положений, или мы будем реализовывать их. (Эта оговорка применима ко всему соглашению; если позволить сомнениям по поводу соблюдения заблокировать удовлетворительное соглашение, тогда никогда нельзя было бы завершить войны путем переговоров; их пришлось бы вести до конца.)
Много времени ушло на Лаос и Камбоджу. Было три вопроса, которые нельзя было разрешить в течение нескольких недель: в какой правовой форме выразить любые принимаемые обязательства; статус иностранных войск, включая северовьетнамские; как там установить прекращение огня. Первый вопрос возник потому, что Ле Дык Тхо заявил, что нельзя включать внутренние лаосские и камбоджийские дела во вьетнамский мирный договор. Мы урегулировали это путем отражения нашего понимания в разных письменных документах. Ле Дык Тхо согласился, что вывод иностранных войск из Камбоджи и Лаоса должен стать частью вьетнамского соглашения; после бесчисленных дебатов он принял тот факт, что все иностранные войска будут выведены из Лаоса и Камбоджи и что в этих целях вьетнамские войска будут считаться иностранными. Мы не так хорошо сработали по прекращению огня в Лаосе и Камбодже. Я настаивал на том, что оно должно быть установлено на фиксированную дату, которая должна предшествовать нашему полному выводу войск. Ле Дык Тхо соглашался на прекращение огня в Лаосе в течение 30 дней после подписания соглашения; он настаивал на том, что влияние Ханоя на камбоджийских коммунистов не имеет решающего значения. Мы скептически отнеслись к этому. Как ясно показали последующие события, это был именно тот случай, когда Ле Дык Тхо говорил правду.
Главной причиной разногласий стали предполагаемые 30 тысяч гражданских пленных в южновьетнамских тюрьмах, из которых примерно 10 тысяч были вьетконговские кадры, остальные – уголовники. Проект Ле Дык Тхо от 8 октября предусматривал, что они будут выпущены на свободу вместе со всеми военнопленными. Я не видел никакой возможности в том, чтобы Сайгон освобождал костяк вьетконговских партизан. Я предложил оставить этот вопрос на усмотрение двух южновьетнамских сторон, которые «сделают все возможное» для его урегулирования. Ле Дык Тхо возражал, и вполне мог это делать, поскольку фактически все заключенные южновьетнамские коммунисты оставались бы в тюрьмах Сайгона. Это, несомненно, был чувствительный момент для его вьетконговских союзников. И, тем не менее, это было совершенно неприемлемо для нас – позволить поставить освобождение американских военнопленных в зависимость от нашей способности убедить Нгуен Ван Тхиеу освободить заключенных вьетконговцев. Неделю спустя северные вьетнамцы сняли свое требование – пример важной уступки, которой мы добились, сделав быстрый вывод о том, что все соглашение зависело от нее.
В итоге Ле Дык Тхо и я согласились включить в соглашение общее заявление, отражающее положение, которое было впервые предложено президентом Джонсоном в 1965 году и повторено Никсоном недвусмысленно 25 января и 8 мая 1972 года: что после войны Америка внесет свой вклад в экономическое восстановление Индокитая, чтобы «залечить н