анесенные войной раны», как в документе было зафиксировано в несколько более поэтичной форме. Я дал понять, что мы сделаем это в наших собственных интересах, по гуманитарным соображениям и для увеличения перспектив улучшения двусторонних отношений между нашими странами (и, в свою очередь, чтобы дать Ханою более весомый стимул соблюдать соглашение). Но мы отвергли как тогда, так и сейчас любой принцип вины или репараций; я также дал понять, что конгресс должен еще все это одобрить.
Прошли бесконечные дискуссии технического порядка по вопросам, включая механизм международного контроля и участников международной мирной конференции. Но, наконец, в два часа ночи уже 12 октября – после безостановочных переговоров в течение 16 часов и в общей сложности 22 часов из последних 30 часов – Ле Дык Тхо и я были готовы заявить об окончании переговоров. Мы урегулировали все принципиальные вьетнамские вопросы, за исключением формулировки относительно права Соединенных Штатов заменить военное оборудование для южновьетнамской армии и вопроса о гражданских лицах, задержанных Сайгоном. Нам по-прежнему еще нужно было сформулировать более четкое обязательство в отношении прекращения огня в Лаосе и Камбодже. Но мы так много сделали, что завершение было теперь неизбежно. Мы были обречены на успех, даже если для этого потребуется время. Я пошутил, – довольно прозорливо, – что переговоры могли привести самое меньшее к объединению всех вьетнамских сторон в их противостоянии мне одному.
На нас наконец-то снизошло отдохновение от напряженных усилий колоссальной нагрузки. Более трех лет Ле Дык Тхо и я испытывали выносливость друг друга, пытались разрушить оборону друг друга, стремились лишить соперника его вариантов. Дипломатия между противниками может оказаться смертельным делом, тем более облаченная в примирительные формы. Обе стороны подвергали риску не только внешнеполитические цели, но и внутреннее согласие; обе были вынуждены отложить в сторону огромные цели, с которыми они вступали в борьбу; обе играли с будущим. Мы не были столь наивными, чтобы поверить, что суровое руководство Ханоя отказалось от устремлений всей своей жизни. Но воюя за свободу и независимость тех, кто опирался на нас и объединил свои усилия с нашими, мы могли сейчас надеяться на то, что аналогичные совместные усилия сохранят мир.
В этот поздний час, полные впечатлений от той перспективы, ускользавшей от нас так долго, мы были в настроении приближающейся эйфории. И Ле Дык Тхо, и я произнесли небольшие речи, которые прозвучали полным контрастом очень острым столкновениям, столь характерным для наших встреч на протяжении трех лет. Ле Дык Тхо говорил, используя идиоматическое выражение, которое запомнилось очень хорошо за эти годы:
«Мы приложили огромное усилие, и вы тоже, вы тоже приложили огромное усилие. Эти усилия были самыми большими в течение последних нескольких дней. И подчас во время переговоров наши дискуссии были горячими; в множестве случае создавалось впечатление, что переговоры будут сорваны. Но наши усилия были огромными, и можно сказать, что наши переговоры привели к базовому соглашению по многим вопросам, хотя соглашение еще не завершено, все еще остается два-три вопроса. Но благодаря нашим усилиям, несомненно, мы достигнем нашей цели мира.
Если мир будет восстановлен, я могу сказать, что будет перевернута новая страница в истории отношений наших народов, новая страница будет перевернута от враждебных отношений к отношениям дружбы, не только на ближайший период, но и в долгосрочном плане. А день подписания урегулирования и день окончания войны станут праздничными днями для наших двух народов. Вы и мы можем обязаться твердо соблюдать соглашение, которое мы здесь подготовили. Когда мы получим соглашение, тогда осознаем честь того, что подписали. Именно это я буду выражать, прежде чем отправлюсь в Ханой через два-три дня».
И я ответил, не пытаясь соперничать с гомеровским эпическим стилем последних предложений Ле Дык Тхо:
«Г-н специальный советник, я высоко оцениваю ваши высказывания. Я на сегодняшний день лично участвовал в переговорах по проблемам Вьетнама с 1967 года, а со специальным советником – с 1969 года. У нас были очень трудные периоды, но мы преодолели их, потому что оба поняли, как поняли наши народы, что мир представляет собой самую главную цель, которой следовало добиваться. Как я сказал вам вчера, наши две страны в нескольких случаях достигали перемирия друг с другом, но на этот раз мы должны достичь постоянного мира.
Но поскольку мы движемся от вражды к дружбе, мы должны помнить, что было много страданий пережито с обеих сторон и что мы обязаны тем, кто страдал, мы никаким конкретным образом не характеризуем эту войну и что никто из нас не заявляет о победе или поражении.
Настоящей победой для обеих сторон, разумеется, будут теперь долгосрочные отношения, которые мы сможем установить друг с другом. Когда мои коллеги и я приедем в Ханой, мы приедем отдать дань уважения героическому народу Северного Вьетнама и начать новую эру в наших отношениях».
Это был настрой, который мы повезли обратно в Вашингтон. Лорд и Дэвид Энгель (наш способный переводчик) оставались, чтобы удостовериться в том, что северные вьетнамцы и мы работали с одинаковыми текстами, и уточнить некоторые моменты технического порядка. После нашего только что завершившегося марафона, имея в среднем всего три часа на сон за ночь в течение четырех дней, они должны будут 10 часов подряд в наступающую вторую половину дня и вечер потратить на кропотливую тщательную проработку технических и лингвистических вопросов. Остальная часть нашей группы во время обратной поездки находились в состоянии между эйфорией и изнеможением.
Я ничего не слышал от Никсона во время всего этого периода, хотя мои телеграммы оставляли мало сомнений в том, что мы приближаемся к концу. По завершении заседания 11 октября я послал еще одну шифровку, указывающую на неизбежность прорыва: «Прошу передать следующее сообщение Холдеману для президента: мы решили остаться еще на один день в расчете на то, что добьемся крупного прорыва. Так или иначе, мы возвратимся завтра во второй половине дня. По моему мнению, мы довольно близко к прорыву, чтобы рискнуть и остаться еще на один день здесь». Немедленно по возвращении после 16-часового заседания на переговорах я направил еще одно послание Холдеману, в котором не было ничего, что проливало бы свет на ситуацию: «Только что закончили чрезвычайно долгое заседание здесь. Важно, что у меня будет масса времени с президентом завтра для детального обзора ситуации, поскольку сейчас потребуется внимательный план действий». Холдеман ответил, что президент находится в поездке в рамках избирательной кампании, и что поэтому мне не следует приезжать до 17.00, после чего Никсон пожелал отужинать с Хэйгом и мной.
Мы не были более откровенными с Сайгоном, кроме того, что подчеркнули растущую срочность вероятности прекращения огня. Довольно неискренне, но я хотел создать у Нгуен Ван Тхиеу впечатление, что Ханой настаивал на большем количестве политических требований, чем это было на самом деле, чтобы получить больше похвалы за крах позиции Ханоя, когда показал Тхиеу окончательное соглашение, и увеличить его стимул к принятию его. Тхиеу не питал никаких сомнений в отношении неизбежности прекращения огня, даже если он еще и не ведал о выхолощенных политических условиях, которыми оно будет сопровождаться.
11 октября я телеграфировал Банкеру:
«Рискуя показаться повторяющимся, он [Нгуен Ван Тхиеу] должен предпринять максимум усилий по захвату как можно большей территории. Это особенно реально в отношении ключевых населенных районов в рамках действия III корпуса, окружающего Сайгон (ВО 3).
На данный момент не вижу никакой возможности сократить время наступления прекращения огня короче, чем две недели. Таким образом, с учетом того, что нет никаких причин для паники, остается очень мало времени для затягивания дел со стороны командующих АРВ».
На следующий день за ней последовала более длинная телеграмма, в которой обобщалось реальное положение дел и делались следующие выводы:
«Мое мнение на данный момент таково: они, как представляется, готовы принять прекращение огня с сохранением занятых позиций в ближайшем будущем. Это, разумеется, подтверждается войсковой разведкой, и именно в силу этого невозможно переоценить важность доведения до Нгуен Ван Тхиеу следующего:
1) необходимости вернуть как можно больше территории и
2) необходимости большей гибкости в политическом плане.
Мы, конечно, намерены держаться твердо в политической области. Но по тактическим причинам мы наверняка будем должны обсуждать некоторые обязательства в этой области».
Второй аспект был в значительной степени коварный; задача состояла в том, чтобы привлечь внимание Нгуен Ван Тхиеу к политическим положениям, в которых, как я знал, мы получали большую часть того, что запрашивали. Для усиления озабоченности Тхиеу в отношении политических положений я направил Банкеру «директивный» документ, переданный Ле Дык Тхо нам 9 октября и с тех пор похороненный. Это был не самый лучший способ действий, да он и не сработал, хотя и совершенно по иным причинам.
Я пока не решил еще направлять полный текст нашего соглашения Нгуен Ван Тхиеу по соображениям безопасности, из-за нашего растущего недоверия к его окружению, потому что мы считали (и правильно), что возможны дальнейшие улучшения, но более всего потому, что я предполагал, что он будет доволен исходом, и потому не было необходимости втягивать его в детали, прежде чем мы сами разобрались с собственным планом действий. Хэйг и я считали на самом деле, что Нгуен Ван Тхиеу будет так рад нашему успеху в отказе от идеи о коалиционном правительстве, что его согласие с прекращением огня при сохранении занимаемых позиций, – которое он, в конце концов, одобрял два года, – стало бы чистой формальностью. Самым большим препятствием, на наш взгляд, сделались бы возмутитель спокойствия Хоанг Дык Ня и педант Нгуен Пху Дык, которые принялись бы до смерти мелочно придираться к соглашению и так и не поняли бы, что оно представляло собой самый лучший компромисс из возможных. Джон Негропонте намного больше волновался по поводу реакции Нгуен Ван Тхиеу. Он оказался бо́льшим провидцем, чем все мы вместе взятые.