Был День благодарения. С большим вниманием северные вьетнамцы подали роскошный обед в виде ростбифов и цыплят по случаю праздника. После этого я телеграфировал Никсону, что хотя мы добились кое-каких незначительных улучшений, «северные вьетнамцы в некотором роде сделали шаг назад, отчего все соглашение в целом стало несколько хуже, чем то, которое Вы получили в итоге переговоров в октябре». Я выдал президенту два варианта: прервать переговоры и возобновить бомбардировки районов к северу от 20-й параллели (фактически это был курс, который он просил меня взять в отношении Ле Дык Тхо сутки назад) или, в противном случае, пойти на урегулирование в деле улучшения в проекте соглашения, которые уже были достигнуты по демилитаризованной зоне и положениям о замене оружия, плюс по отдельным правкам в политическом разделе в плане сохранения лица для Сайгона. Остальная часть соглашения оставалась бы такой, какой она была в октябре. Я, разумеется, и понятия не имел, примет это Ханой или нет; но был уверен в том, что Сайгон откажется. Приметой все более нараставших сдержанных и не вполне доверительных отношений между Никсоном и мною стало то, что я не предложил никаких рекомендаций по отношению к этим двум вариантам[145],[146]. Довольно мелочно я добавил, что события до сего времени подтверждали мои изначальные анализ и выводы: «Оказывается, что наши прежние суждения были правильными о том, что сейчас по прошествии окончательного срока 7 ноября для Ханоя исчезла вся необходимость действовать в состоянии паники, которое заставляло их так действовать в октябре».
Однако Никсон был не промах и умел добиваться преимуществ. Он ответил телеграммой о том, что «из-за ожиданий, которые сформировались в стране» (перевод для непонятливых: моя пресс-конференция с моим «миром близко»), прекращение переговоров, которое он предложил сутки назад, более не представляется возможным. Он выбрал второй вариант, попросив меня обходиться всеми силами тем, что есть:
«На мой взгляд, соглашение от 8 октября представляло такое соглашение, которое, несомненно, было в наших интересах. Постарайтесь улучшить его, принимая по мере возможности в расчет условия Сайгона. Но важнее всего мы должны осознать фундаментальную реальность, состоящую в том, что у нас нет иного выбора, кроме достижения соглашения в рамках согласованных 8 октября принципов».
Вместо давления на Ханой Никсон предпочел сейчас оказать давление на Сайгон:
«Вам следует проинформировать сайгонских представителей о том, что вся военная и экономическая помощь будет прекращена конгрессом, если соглашение не будет достигнуто. Информируйте их также, что при таких обстоятельствах я буду не в состоянии заручиться поддержкой конгресса, которая нужна в этом деле».
На следующее утро Никсон передумал. Я не знаю, что повлияло на ход его мыслей. Он отправил вторую телеграмму с предложением мне прервать переговоры, в конечном счете, под предлогом того, чтобы дать возможность их участникам проконсультироваться с руководством. В таком случае он санкционирует массированный воздушный налет на Северный Вьетнам во время перерыва. Это не было моим предпочтением. Я ратовал за возобновление бомбардировок к северу от 20-й параллели только в том случае, если переговоры будут полностью сорваны, а мы еще не достигли такой точки. В любом случае Никсон был теперь готов выдержать внутреннюю бурю, если мы прибегнем к жесткой линии:
«Нашей целью останется почетное прекращение войны. И если в результате следования нашей стратегии, а также совпадения происходящего с выборами мы оказались сейчас загнаны в угол в плане связей с общественностью, мы должны получить по заслугам и сделать соответствующие выводы.
Определяя такое направление для дальнейших действий, мы должны понимать, что нет никакой возможности для нас мобилизовать общественное мнение вокруг нас, как это было в случае 3 ноября (1969 года), в Камбодже (1970 год) и 8 мая (1972 года). Но теперь, когда выборы, по крайней мере, остались позади, мы благодаря жертвам, которые были принесены на сей момент в таком большом количестве, должны делать то, что положено, даже несмотря на то, что цена поддержки со стороны общественности будет весьма огромной».
Итоговый результат всех этих указаний свелся к тому, что окончательное решение было оставлено за мной. Все это время сайгонская группа послов заняла непреклонную позицию не отходить от своего требования в отношении 69 правок ни на шаг. 23 ноября мы узнали о том, что помощник Нгуен Ван Тхиеу по национальной безопасности Нгуен Пху Дык прибывает в Париж для усиления этой команды. Если Сайгон захочет продемонстрировать некоторую гибкость, нам следует подождать его приезда. Я также решил, что будет ошибкой для американской и северовьетнамской делегаций продолжать вести встречу по установившейся схеме, формально работая над соглашением пункт за пунктом. При отсутствии новых указаний для Ле Дык Тхо или «подарка» от Сайгона мы просто-напросто подтвердим тот факт, что зашли в тупик. А мы не услышим ничего от Сайгона в ближайшие сутки.
В силу этого я предложил Ле Дык Тхо, чтобы мы оба, каждый в сопровождении только одного советника, встретились на нашем старом месте на рю Дарте в Шуази-ле-Руа. Он согласился. Хэйг и я встретились с ним и Суаном Тхюи и провели полуторачасовые философские дискуссии 24 ноября. Я зачитал выжимки из телеграмм Никсона, особенно там, где подчеркивалась его готовность пойти на военные риски. Я подчеркнул, что мы ни при каких обстоятельствах не примем положения, слабее опубликованных, – тем самым отвергая просьбу Ле Дык Тхо внести правки в пользу Ханоя. Ле Дык Тхо отстаивал свою позицию. После этой встречи я послал телеграмму Никсону о том, что хотел бы сделать недельный перерыв. Он показал бы Ханою, что мы не так уж сильно озабочены. Он дал бы нам еще одну неделю для работы с Сайгоном, если только Нгуен Пху Дык не привезет какое-то фундаментальное изменение в позиции. Так или иначе, о чем бы ни договорились в Париже, это не устроит Сайгон. Я подожду моей встречи с Нгуен Пху Дыком перед тем, как принять окончательное решение.
Нгуен Пху Дык не привез ничего. Телеграмма Никсона с описанием отношения со стороны конгресса произвела впечатление на Дыка, но явно не изменила его указаний. Я решил запросить недельный перерыв на следующий день. При таких обстоятельствах новая встреча двух делегаций представилась глупой. Ле Дык Тхо и Суан Тхюи, таким образом, встречались с Хэйгом и со мной в течение двух часов утром 25 ноября на рю Дарте. Ле Дык Тхо принял перерыв с ворчанием. У меня не сложилось впечатление, что он готов к дополнительным серьезным переговорам. Мы согласились объявить, что возобновим работу 4 декабря.
Таким образом, этот первый раунд переговоров завершился принятием 12 улучшений, – кое-какие незначительные, – внесенных в текст, против которых оказались три или четыре требования со стороны Ханоя, направленные на важные изменения в его пользу. У нас не было ясности об окончательных намерениях Ханоя. Тактика Ле Дык Тхо вполне могла состоять из ведения жестких переговоров или могла отражать растущую уверенность в том, что психологическая тенденция меняется в пользу Ханоя. Северные вьетнамцы, вероятно, посчитали, что мы попытаемся заставить Сайгон вернуться вновь к октябрьскому тексту, если они постараются долго продержаться, отстаивая свою позицию и пытаясь потрясти мораль правительства Нгуен Ван Тхиеу. Или же конгресс вынудит нас прекратить войну. Никсон тем временем вновь все передумал. Он сейчас считал, что я должен продолжить переговоры. Он послал мне «предложение» на этот счет в конце 24 ноября уже после согласования нами перерыва. Это было не похоже на Никсона и показывало, каким изолированным он ощущал себя в Кэмп-Дэвиде. Ни один политический руководитель, которого я когда-либо встречал, не понимал динамику переговоров лучше Никсона. Он знал, что процесс переговоров редко приводит к решениям сам по себе. Только баланс стимулов и санкций может привести к прогрессу. Нам нужно было, чтобы Ханой отказался от своих требований освобождения вьетконговских политзаключенных и вывода американских гражданских технических специалистов. Нам необходимо было услышать от Сайгона, с какими поправками из его списка в 69 правок он мог бы смириться. Все свидетельствовало о том, что ни одна из вьетнамских сторон не была готова идти на уступки в настоящий момент. Нам нужна была передышка только ради того, чтобы избежать втягивания нас в трудноразрешимый тупик, и посмотреть, какое давление мы сами могли бы оказать.
Меня начало охватывать предчувствие катастрофы вне зависимости от затронутых вопросов. Опытный переговорщик вырабатывает шестое чувство в отношении того, когда противная сторона готова к урегулированию. Этими признаками, как правило, бывают какие-то незначительные детали: по отдельным вопросам давление оказывается не до абсолютного уровня; какие-то требования умеренно откорректированы; двери к компромиссу всегда держатся в косвенной форме приоткрытыми. Ни один из этих признаков не проявился во время ноябрьского раунда переговоров. На самом деле все свидетельствовало о противоположном: уступки со стороны Ханоя были незначительными и не окончательными; северные вьетнамцы делали все, чтобы цель урегулирования всегда была заманчиво вне пределов досягаемости. Одним верным признаком было постоянное нежелание Ле Дык Тхо разрешить экспертам с обеих сторон обсуждать протоколы – документы, которые должны были в деталях сформулировать меры по реализации общих статей в главном соглашении, таких как дата и контроль за прекращением огня, а также состав и полномочия международного контрольного механизма. Я неоднократно просил проекты северовьетнамской стороны или ее соображения в отношении этих протоколов и говорил, что наши эксперты во главе с послом Салливаном готовы провести переговоры по ним. Ле Дык Тхо уходил от ответа на наши просьбы под надуманным предлогом, что северовьетнамские проекты еще не готовы. Это было удивительно в свете настойчивого стремления Ханоя три недели тому назад, чтобы мы подписали базовое соглашение до 31 октября. (Это также показывает, каким абсурдным представляется «гла