[147]. У подхода Никсона были свои плюсы, хотя я считал, что он слишком переоценил мою способность заставить Ле Дык Тхо дать однозначные ответы. У меня было совершенно иное мнение по поводу тактики, что я и передал Никсону. Мой жесткий тон, как могли сказать, отражал определенную нехватку спонтанной теплоты в отношениях между президентом и советником:
«Благодарю за Ваше послание от 6 декабря. Ваши указания понятны и будут выполнены. Однако я полагаю, что тактическая очередность их выполнении должна быть несколько иной. На заседании сегодня во второй половине дня я вначале буду стараться добиться принятия Ханоем нашей позиции-минимум, которую Вы одобрили (вариант 1). Если Ле Дык Тхо отвергнет эту позицию, я задам ряд вопросов, которые Вы перечислили в первом абзаце Вашего послания мне, включая и вопрос о выводе. Затем попрошу сделать перерыв, чтобы я смог вернуться в Вашингтон и проконсультироваться с Вами, после чего мы свяжемся с ними на следующей неделе по вопросу о том, когда сможем возобновить нашу работу. Я полагаю, что было бы серьезной ошибкой начинать сегодняшнее заседание с вопросов, поскольку этот процесс, по всей вероятности, закончится прямым отказом и поставит нас в тупиковую позицию с самого начал заседания».
Я мог себе представить Никсона, отрезанного от наиболее знающих старших советников, которые все (включая Хэйга) были со мной. Он станет размышлять, записывая вопросы в свою желтую записную книжку, будучи засыпан советами от своих гениальных пиарщиков. Ричард Кеннеди, который оставался на хозяйстве за меня, хотя и не был экспертом по Вьетнаму, был дотошным и точным. Я попросил Хэйга 7 декабря отправить ему обобщенный материал по сложившейся ситуации, чтобы он мог оказывать стабилизирующее влияние. Искушение пиарщиков избежать признания тупика, по моему убеждению, сделает позже намного труднее задачу справиться с сейчас представляющимся почти неизбежным перерывом в переговорах. Как ни парадоксально, но Ханой, думается, был готов к окончательным уступкам только тогда, когда был бы убежден, что мы готовы пойти на риск провала и принять последствия. Никто не терял так много из-за такого развития событий, как автор фразы «мир близок». Но нельзя было скрывать тупик в течение неопределенного времени, не было возможности преодолеть его, если мы были не готовы справиться с последствиями. Сообщение Хэйга в адрес Кеннеди в самой лучшей армейской прозе гласило так, в частности:
«Генри понимает, что вы оказались в трудном положении на этой неделе, и поэтому посчитал, что с вами надо поделиться его личным мнением по сложившейся на данный момент ситуации. Я бы подчеркнул, что его опыт с президентом во время кризисных периодов подтверждает тот факт, что большая часть советов президенту в отсутствие д-ра Киссинджера будет исходить от элементов в Белом доме, чья ориентация и общая подготовка заставят их сфокусировать внимание преимущественно на соображениях, имеющих отношение к связям с общественностью, которые, будучи совершенно понятными, могут оставить серьезный провал во время жизненно важных обсуждений. …Вы, конечно, должны быть единственным источником совета по существу. Генри надеется, что вы не станете делать иного рода оценки или присоединяться к каким-либо комментариям относительно подхода конгресса или общественного мнения, которые доступны президенту от людей, задача которых именно в этом и заключается. Ваш совет должен в силу этого всегда заключаться в рамках существа национальной безопасности. В таком контексте сейчас совершенно очевидно, что нам потребуется какое-то время для перенастройки общественного мнения в нашей стране в том случае, если переговоры провалятся. Но нет никакой необходимости, чтобы эти соображения каким-то образом повлияли на нашу стратегию в отношении Ханоя. Он знает, в течение какого времени, по каким вопросам и каковы наши минимальные потребности, на удовлетворение которых мог бы пойти. Вопрос состоит всего-навсего в следующем: смогут ли вьетнамцы пойти на это? Тактические уловки с нашей стороны, означающие, что мы намерены избегать признания самого факта их непримиримости, могут только ухудшить состояние дел, и сделать их решимость стоять на своем еще более твердой…
Ханой знает точно, что должен делать. Если он согласится с нашими минимальными требованиями, реализация соглашения сама по себе потребует самого целенаправленного и решительного президентского руководства для претворения в жизнь соглашения, к которому, как мы сейчас уверены, обе стороны пойдут с минимумом доброй воли. Если, с другой стороны, переговоры будут сорваны, потому что Ханой не сможет принять даже наши минимальные требования, нет ни малейшего сомнения в том, что мы сможем добиться успеха только благодаря самому смелому и решительному национальному руководству, над которым не довлеют пиаровские соображения, а скорее некоторые реалистичные оценки национальных интересов, в силу которых мы оказались в нынешней ситуации…»
Четырехчасовая встреча 7 декабря дала возможность сделать вывод, что основная проблема состояла как раз в продолжающемся затягивании дел со стороны Ханоя. Явный расчет Ханоя состоял в том, что затягивание времени только улучшит его позицию, что мы безнадежно загнаны в угол. Хотя это не было очевидно в тот конкретный момент, а мы продолжали цепляться за надежду, что «уступка» возвестит о прорыве, факт оставался фактом, и 7 декабря ознаменовало начало настоящего тупика. Ле Дык Тхо несколько изменил свою манеру поведения. Он отказался от очевидного затягивания дела, характерного для предыдущих заседаний. Он начал с каких-то уступок – но всегда делал так, что заключение текста в целом оказывалось вне пределов досягаемости. Он всеми силами отказывался дать возможность экспертам обсудить протоколы; это давало ему дополнительные средства, позволяющие не допустить завершения работы, и также придавало этакую сюрреалистическую абстрактность главным переговорам. Его выступлениям стал присущ какой-то задиристый тон, означавший, что, по его мнению, Ханой побеждает психологически.
«Уступки» со стороны Ле Дык Тхо носили странный характер. В первый день он отказался принять 9 из 12 поправок, с которыми согласился в ноябре. А теперь он отказался от шести правок, а также отклонил свое главное требование освободить гражданских заключенных в Южном Вьетнаме (на что Ханой согласился в конце октября, а отказался в ноябре). С другой стороны, он стал выказывать зловещую озабоченность о положениях, связанных с демилитаризованной зоной. В ноябре он принял важную поправку, усиливающую обязательство уважать демилитаризованную зону как демаркационную линию между Северным и Южным Вьетнамом. Ле Дык Тхо теперь хотел вставить предложение, в котором было бы заложено, что Северный и Южный Вьетнам обсудят правовой статус демилитаризованной зоны. Это произвело такое впечатление, как я повторял Никсону, что «под вопрос ставился весь статус демилитаризованной зоны», не говоря уже о запрете на проникновение. Количество неурегулированных вопросов в соглашении в какой-то мере стало меньше, чем за день до этого, но мы еще не восстановили все ноябрьские уступки, от которых Ле Дык Тхо отказался четыре дня назад. Я был прав, сообщив Никсону в телеграмме, что мы могли бы добиться одного-двух из нашего минимального дополнения на очередном заседании, но было совершенно очевидно, что именно этого хотел от нас Ле Дык Тхо: мучительно близко к соглашению, чтобы мы продолжали двигаться, но при этом не использовали военную силу; но достаточно далеко от него, чтобы оказывать давление, которое могло бы в последний момент помочь Ханою добиться своих целей по развалу политической структуры в Сайгоне. Я все больше и больше испытывал озабоченность по поводу всего контекста этого соглашения. Вот что я доложил Никсону:
«Сейчас совершенно очевидно, как результат наших дополнительных изучений намерений Ханоя, что они ни в коем разе не отказались от своих целей или амбиций в отношении Южного Вьетнама. Что они сделали: они решили подкорректировать свою стратегию, перейдя от войны обычными основными вооруженными силами и вооружениями к политической и партизанской стратегии в рамках проекта соглашения.
Таким образом, нам не следует рассчитывать на долгий мир в результате завершенного соглашения; просто произойдет сдвиг в методах работы Ханоя. У нас, возможно, будет мало шансов по реализации соглашения без поддержания постоянного состояния повышенной боевой готовности США, которым будут все время бросать вызов, чтобы претворить в жизнь его положения. Так, мы теперь подходим к моему изначальному вопросу: что лучше, продолжать ли сражаться, покончив с соглашением прямо сейчас, или оказаться вынужденными отреагировать позже, будучи оправданными нарушением торжественно заключенного соглашения?»
Я рекомендовал последний курс, но Ле Дык Тхо быстрыми темпами лишал перспективу мира присущего этому восторга.
Как я и ожидал, Никсон принял рекомендацию; его ответ означал, что он предпочел бы какое угодно соглашение, но только не перерыв. Мне следовало поискать «каких-то» (не конкретизированных) улучшений по сравнению с октябрьским проектом. Телеграмма была отправлена по результатам встречи в Кэмп-Дэвиде президента, заместителя министра обороны Кеннета Раша и адмирала Мурера для рассмотрения чрезвычайных планов на случай активизации военных действий. Раш и Мурер всецело согласились с тем, что октябрьское соглашение было здравым и что конгресс прекратит финансирование, определенно после 30 июня, если оно не будет реализовано. Никсон, после того как он говорил мне в течение нескольких месяцев о том, что его главной озабоченностью являются избиратели правого толка, теперь стал склоняться к мнению о том, что продолжение войны не имеет поддержки в обществе. Разумеется, я был в курсе (из намеков в телеграммах) того, что вина за уменьшение общественной поддержки была возложена на мою пресс-конференцию с «миром близко». Не нужно и говорить, что я считал это отговоркой. Я полагал, что утрата поддержки зиждется в принятии Ханоем 8 октября нашей программы – усугубленном непримиримой позицией Сайгона. Мы оба были правы, не было никакой разницы. Поскольку ни 8 октября, ни 26 октября у нас не существовало выбора. Какова бы ни была исключительная мера наказания, предпринятый нами курс был смелым, но он помогал избежать худших опасностей.