райней мере, примирился. Наверное, это была простая скромность или фатализм; но возможно, это было осознание надвигающейся катастрофы.
Два дня спустя, 22 января, я отправился в Париж на заключительную встречу с Ле Дык Тхо. Впервые она должна была состояться на нейтральной и торжественной площадке в маленьком зале на авеню Клебер, в месте 174 бесплодных пленарных заседаний, проходивших с 1968 года. Даже сейчас его использовали только для символического события. Салливан и Нгуен Ко Тхать потратили несколько дней на сверку текстов. В последнем параноидальном жесте северные вьетнамцы настаивали на том, что по завершении каждый текст должен быть связан шпагатом, который должен быть опечатан, – полагаю, чтобы не дать нам возможности коварно вставить ночью новые страницы.
Прибыв в Париж, я узнал, что в тот день умер Линдон Джонсон. Он сам был жертвой Вьетнамской войны, которую унаследовал, а затем расширил в попытке выполнить свою концепцию нашего национального долга и своего обязательства перед своим погибшим предшественником. Меньше всего ему хотелось быть военным президентом, и это, несомненно, сказалось на его безрезультатном ведении борьбы. После отставки он вел себя достойно, не унывал от тоски, будучи отягощенным ужасной правдой, что единственное устремление, которое его волновало, работа на государственном посту, теперь было закрыто для него – подобно хирургу, который в период расцвета своего мастерства получил запрет навсегда когда-либо входить в больницу. Холдеман позвонил ему 15 января, чтобы сказать о прекращении бомбардировок. (Я информировал его от имени Никсона много раз в прошлом, однако теперь сократил до «более низкого уровня», меня попросил Холдеман не делать этого.) Но я послал ему копию мирного соглашения, препроводив теплыми словами. Было символично, что этот неуклюжий, властный, уязвимый, экспансивный, честолюбивый человек, такой жизнелюб, умер одновременно с прекращением войны, разбившей ему сердце.
Встреча началась в 9.35 утра, во вторник 23 января. Ле Дык Тхо умудрился даже по такому торжественному поводу повести себя отвратительно, потребовав железных заверений относительно американской экономической помощи Северному Вьетнаму. Я сказал ему, что это не может подлежать дальнейшему обсуждению до тех пор, пока соглашение не будет подписано. Это также зависело от одобрения со стороны конгресса и соблюдения соглашения. В итоге в 12.45 мы парафировали различные тексты и выступили с импровизированными заключительными заявлениями. Ле Дык Тхо сказал следующее:
«Г-н помощник, к настоящему времени мы вели переговоры почти пять лет. Я могу сказать, что сейчас начинает складываться новая атмосфера между нами. Это первый камень (Так!), которым отмечены наши новые отношения между нашими двумя странами, хотя официальная церемония подписания состоится через несколько дней. Восстановление мира является чаянием вьетнамского народа, американского народа и также народов всего мира.
Так, сегодня мы завершаем нашу работу. Через вас я разговаривал с вашим правительством, а вы общались с моим правительством через меня. Мы оба должны помнить этот исторический день. Был пройден большой путь, и нам было не так просто подойти к этой цели, но теперь мы преодолели все трудности. Мы удовлетворены достигнутым нами, и вы, и я. Соглашение будет подписано через несколько дней. Я торжественно обещаю (Так!) здесь вам, что мы будем строго выполнять соглашение. Я считаю, что обе стороны должны делать это, если хотим поддержания прочного мира во Вьетнаме и в Юго-Восточной Азии».
Я так ответил:
«Г-н специальный советник, наши два народа перенесли большие страдания. Было много болезненных моментов и много разрушения. Вам и мне выпала огромная честь положить всему этому конец. Этого мы никогда не забудем.
Но наша работа не будет завершена до тех пор, пока мы не принесем прочный мир народам Индокитая и атмосферу примирения между народом Северного Вьетнама и народом Соединенных Штатов Америки. Я также хотел бы торжественно обещать вам, что мы будем строго выполнять соглашение. Помимо этого, мы посвятим себя делу улучшения отношений между нашими двумя странами. Я полагаю, что и вы, и я установили особые отношения и особые обязательства в этом. Итак, наша работа сегодня завершает наши переговоры. И я надеюсь, что мы сможем оглянуться в будущем на этот день как на точку, которая ознаменовала начало дружбы между народом Северного Вьетнама и Соединенных Штатов».
После этого Ле Дык Тхо и я вышли на улицу в холодный дождь и туман и пожали друг другу руки для фотографов. Я позавтракал с министром иностранных дел Южного Вьетнама Чан Ван Ламом. Он вел себя достойно и смело, не давая никакого намека на острые споры последних месяцев.
Вьетнамская война Америки закончилась.
23 января Вашингтон был, как всегда перед великими событиями, поглощен техническими вопросами. Я вернулся обратно в свой кабинет примерно в 18.35 в тот же день, за несколько часов до того, как Никсон должен был объявить о соглашении и прекращении огня. На этот раз меня не попросили информировать прессу вплоть до следующего дня. Ощущалось, и вполне справедливо, что выступление президента не потребует какой-то детальной проработки. Президент проинформировал лидеров конгресса в зале кабинета министров, проделав сам большую часть разъяснений.
Я сидел в одиночестве в своем кабинете, ожидая обращения Никсона к стране. Это была кульминация всего того, что мы вытерпели и чего добились за четыре года. Более двух миллионов американцев отдали часть своей жизни на той земле. Свыше 45 тысяч сложили свои жизни за нее; несколько сот тысяч было ранено. Они и их семьи сейчас гордятся тем, что все было не напрасно. Те, кто выступал против усилий в Индокитае, как мы надеялись, сомкнут ряды теперь, когда их цель в итоге была достигнута. И народы в Южном Вьетнаме, Лаосе и Камбодже, возможно, обретут наконец-то будущее спокойствие, безопасность и прогресс, будущее, достойное принесенных ими жертв.
Мы стояли, я искренне на это надеялся, на пороге периода национального примирения, который получит дополнительный стимул в результате уникальной возможности к творчеству, которую я видел впереди. Возможно, Америка нашла способ сочетать идеализм начала 1960-х годов с твердым прагматизмом недавнего прошлого. Китай теперь был важным другом; мы построили новые основы для стабильных отношений с Советским Союзом через Берлинское соглашение, первый Договор об ограничении стратегических вооружений и согласованный кодекс международных отношений. Дипломатическая революция, которая была проделана в это время, открыла чрезвычайные возможности для американской дипломатии. Это, в дополнение к залечиванию нашей вьетнамской травмы, стало причиной больших надежд. Мы ослабили напряженность в отношениях с нашими противниками; теперь настало время заняться укреплением наших отношений с друзьями и урегулированием нерешенных проблем. Мы решили превратить 1973 год в год Европы, подтвердить наши атлантические связи с атлантическим сообществом, а также с Японией. Мы должны были показать, что эти связи были крепче и глубже, чем только что установленные новые отношения с коммунистическими странами. На основе единства и жизненной силы североатлантического альянса мы станем проверять на прочность реальные возможности разрядки. Мы оказались на пороге возникших чрезвычайных возможностей на Ближнем Востоке; я собирался встречаться с помощником по национальной безопасности президента Садата Хафизом Исмаилом в феврале – мой первый шаг в качестве переговорщика по Ближнему Востоку. Никсон начал свой второй президентский срок с мандатом поддержки подавляющего большинства общественности, сильный руководитель на пике своего положения.
Весьма редко в истории случается, когда государственные деятели оказываются в такой обстановке, в которой все факторы так легко поддаются управлению. У нас, как я полагал, была возможность самим формировать события, строить новый мир, используя энергию и мечты американского народа и надежды человечества. Почти несомненно я не смогу принимать участие во всем этом предприятии на протяжении четырех лет; после установления мира я ушел бы – может быть, к концу года. Я был благодарен возможности, которую имел, в плане помощи в подготовке почвы для этого.
Никсон выступил в 22.00 коротко и в примирительном духе. Он отдал дань Линдону Джонсону, который так жаждал наступления такого дня, и он попросил американцев посвятить свою жизнь тому, чтобы «превратить мир, который мы получили, в мир, который будет прочным».
Я позвонил Никсону сразу же после выступления, как я делал это после каждого его важного выступления, чтобы поздравить его. Он, как представляется, был не в состоянии успокаиваться ни на каком достижении. Он уже начинал беспокоиться по поводу брифингов для конгресса, которые должны были начаться на следующий день.
Г-жа Никсон взяла трубку и поздравила меня. Понадобились надежные люди, чтобы довести дело до конца, как сказала она. Что за благородная дама она была! С болью и стоицизмом она переносила клевету и ненависть, которые, кажется, преследовали ее мужа. В отличие от президента она не могла жить фантазийной жизнью, в которой романтические представления украшали часто самим собой навлеченные повседневные разочарования. Она была совершенно лишена иллюзий и всегда настаивала на том, чтобы пройти все испытания в одиночестве. Ее чувство собственного достоинства было неизменным. И если она казалась отстраненной, кто мог знать, какие пожары охватывали ее в суровой жизни. Она не выдвигала претензий ни к кому; ее стойкость была потрясающей и во многом вдохновляющей, потому что ощущалось, что она проистекала из присущей ей мягкости.
Несколько минут спустя позвонил Нельсон Рокфеллер. Он ввел меня в жизнь общества и поддерживал на протяжении всей жизни. Странно, но он был и косноязычным, и немного робким, и, тем не менее, окутывал человека своим теплом. Его надо было очень хорошо знать, чтобы понимать тактильные средства общения – подмигивания, легкие толчки локтем, бормотания, при помощи которых он давал знать, что интересуется, так он создавал уют и внутреннее спокойствие. И он был типичным американцем в своем неугасимом оптимизме. Он и представить себе не мог, что неверное нельзя будет исправить или что усилие может преодолеть препятствие на пути благородных целей. Он всегда поддерживал и поощрял. Он был там как само собой разумеющееся явление, когда его и не просили, во время каждого кризиса тех лет. И в таком духе он говорил со мной с гордостью за то, что его стране удалось совершить. Он видел в мощи Америки благословение, возлагающее обязанность – защищать свободных, давать надежду обездоленным и истинно идти по пути справедливости и милосердия.