м снаряжением на борту.
Обвинения в двуличности правительства не стихли после разъяснений о том, что все обсуждаемое снаряжение было закуплено в соответствии с лицензиями, одобренными до введения запрета, и, таким образом, с юридической точки зрения уже было вне нашего контроля, а третье судно отплыло за четыре дня до вступления в силу решения Госдепа об отзыве лицензий[19]. И еще один пример кризиса доверия, так радостно воспринимавшегося в период вьетнамской войны. Мы никого не могли убедить ни в том, что у нас просто отсутствует механизм отслеживания уже выданных лицензий, ни в том, что количество «бесконтрольной утечки» было настолько минимальным, что не могло оказать какого-либо воздействия на военный баланс на субконтиненте в целом и в Бенгалии в частности. «Вашингтон пост» 5 июля едва сдерживала свое возмущение. Это была «удивительная и позорная история… [которая] должна читаться в контексте нынешнего противоречия по поводу документов Пентагона, и дает общественности право знать, а правительству право скрывать. Перед нами классический пример того, как система работает по-настоящему. Скрытые от контроля со стороны общественности, чиновники из правительства снабжали оружием Пакистан, на ясном глазу и упорно говоря общественности о том, что поставки прекращены».
Ирония в том, что «кризис доверия» был создан Государственным департаментом, опрометчивые действия которого в деле с эмбарго так обозлили Белый дом. Ведомство, работавшее по большому счету в согласии и реагировавшее на критику со стороны средств массовой информации и конгресса, непреднамеренно стало центральным объектом этой критики.
Незадолго до моего отбытия в Азию Яхья Хан обнародовал 28 июня план передачи политической власти гражданским лицам. Разработанная специалистами новая конституция должна была быть опубликована в течение четырех месяцев; члены «Авами лиг», которые не связаны с отделением, будут иметь право принимать участие в правительстве. Яхья Хан не объяснил, на какую категорию руководителей это может распространяться.
Когда я был в пути, то получал пугающую информацию о том, что Советский Союз наконец-то увидел стратегические возможности для себя. Отбросив всяческую прежнюю осторожность, он проинформировал Индию о своем одобрении партизанских операций в Восточном Пакистане и пообещал ей защиту от китайских репрессалий. Конфликт приобретал новый и зловещий характер. (Это случилось задолго до нашей китайской инициативы.)
В посещении Дели у меня было два частично противоречащих друг другу задания. Одно состояло в том, чтобы подготовить Индию осторожно к новостям относительно моего визита в Китай. Отметив дипломатию пинг-понга и нашу двухлетнюю историю заходов в области торговли и поездок, я подчеркнул, что мы непременно будем продолжать улучшать наши отношения с Пекином. С другой стороны, мы со всей серьезностью отнесемся к неспровоцированной китайской атаке на Индию. Если такое мое замечание, сделанное по своей воле, так полностью и не озадачило моих собеседников, оно могло дать им короткий момент этакого поощрения, – хотя этот момент эйфории, со всей очевидностью, закончился с объявления 15 июля моей поездки в Китай.
Нам следует подождать воспоминания моих собеседников, чтобы посмотреть, посчитали ли индийские министры мои заверения самым лучшим, что мы могли сделать с учетом наших ограниченных возможностей, или увидели в них попытку ввести их в заблуждение. Большую часть времени беседа в Дели была посвящена кризису в Восточном Пакистане. Я докладывал президенту:
«Нарастает чувство неизбежности войны или, по крайней мере, распространенного применения силы между индусами и мусульманами, и необязательно в силу чьих-то желаний, а потому, что в итоге они опасаются того, что сами не знают, как ее избежать…
Я заверил [г-жу Ганди] в том, что весь смысл нашей политики заключается в том, чтобы сохранить достаточно влияния, чтобы настаивать на создании условий, которые позволили бы беженцам вернуться обратно, хотя мы не стали бы обещать какие-то конкретные результаты. Я спросил, сколько еще времени, по ее мнению, остается до того, как ситуация превратится в неуправляемую, и она ответила, что эта ситуация сейчас не управляется никак и что они удерживают ее одной только силой воли».
Беседы с индийскими руководителями фактически шли по заведенному в течение предыдущих недель ритуалу. Как и во множестве случаев с индийским послом Джха в Вашингтоне, я пытался заверить их в том, что Соединенные Штаты очень стремятся поддерживать добрые отношения с Индией. Мы не выступаем против бенгальской автономии, и мы уверены в том, что можем поддержать благоприятное развитие ситуации, если будем иметь дело с Яхья Ханом как другом, а не с очередным мучителем. Я пригласил г-жу Ганди с визитом в Соединенные Штаты для обстоятельного обзора индийско-американских отношений с президентом Никсоном.
Но г-жа Ганди и ее министры не были настроены на примирительный лад. Приглашение в Вашингтон было отклонено. Они признавались в своем желании улучшить отношения с Соединенными Штатами, но изо всех сил обвиняли нас в обмане по поводу наших продаж вооружения Пакистану. Резкий характер этих жалоб не был ослаблен рядом фактов: что почти все поставки вооружения в Пакистан были прекращены, включая «одноразовое исключение», и что единственными видами, которые все еще поставлялись, были небольшие партии, лицензии на которые были выданы до вступления в силу запрета. У Индии не могло быть серьезной озабоченности из-за этого мизерного потока; он автоматически закончился бы после истечения срока лицензий. По нашим оценкам, на самом деле ничего не осталось бы на прокачке после октября. Г-жа Ганди даже призналась мне, что вопрос заключался не в количестве, а в символике. Другими словами, Индия хотела добиться деморализации Пакистана путем явного разрыва с Соединенными Штатами. На меня давили в плане прекращения не только военной, но также и всей экономической помощи. Индийские руководители явно не считали странным, что страна, которая дистанцировалась от большинства наших внешнеполитических целей во имя неприсоединения, просила нас разорвать все связи с союзником из-за того, что, согласно международному праву, является внутренним конфликтом. Американский вклад в оказание помощи беженцам к июлю достиг 100 млн долларов; но это не удерживало г-жу Ганди от расширения сферы ее критики, включающей критику всей 24-летней истории нашей политики в отношении Пакистана. Я покинул Дели с убеждением в том, что Индия зациклилась на применении силы в разборке с Пакистаном. Она всего лишь выжидала подходящий для этого момент. Возможность свести счеты с соперником, который изолировал себя в силу собственной близорукости, была слишком большим искушением.
Во время моего визита в Исламабад я был очень занят предстоящим путешествием в Пекин. Но у меня состоялось несколько бесед с президентом Яхья Ханом и государственным министром по иностранным делам Султан Ханом. Я просил их выдвинуть всеобъемлющее предложение, которое содействовало бы возвращению беженцев домой, и не давать Индии предлог для развязывания войны. Я настаивал на том, чтобы Яхья Хан и его коллеги сделали шаг дальше в деле интернационализации программ оказания помощи, согласившись на контроль со стороны Организации Объединенных Наций в ее распределении. И я рекомендовал как можно скорее назначить гражданского губернатора в Восточный Пакистан. Яхья обещал рассмотреть эти предложения. Но в основном он не обращал внимания на стоящие перед ним угрозы и не был готов противостоять актуальным потребностям. Он и его единомышленники не принимали во внимание, что Индия может планировать войну; и даже если так, то будь это, они были убеждены в победе своих сил. Но когда я спросил, как можно более тактично, об индийском превосходстве в численности и вооружениях, Яхья Хан и его коллеги ответили с бравадой об историческом превосходстве мусульманских воинов.
Просто нельзя отрицать тот факт, что военные руководители Пакистана были захвачены врасплох процессом, оказавшимся выше их понимания. Они и представить себе не могли вариант расчленения своей страны; а те, кто мог, не могли себе представить какого-либо способа выжить политически при такой катастрофе. Они не понимали психологической и политической изоляции, в которую сами загнали свою страну жестоким подавлением. Они соглашались чисто теоретически с тем, что им нужна всеобъемлющая программа, чтобы избежать вставших перед ними дилемм. Но их определение понятия «всеобъемлющего» было слишком скупым, крючкотворческим в юридическом плане, излишне заформализованным и выдававшимся мелкими частями. А в результате вышло так, что никогда за время кризиса Пакистан так и не смог выдвинуть платформу, на основании которой мог бы занять четкую международную позицию. В действительности его разовые уступки, хотя в своей совокупности и оказавшиеся вполне значимыми, сыграли на руку Индии. Они понимали, что что-то идет не так, но не могли предложить убедительное средство для излечения. Яхья Хан оказался в трагическом тупике. Будучи обвиненным со стороны консервативных единомышленников в том, что подвергает риску единство страны, а со стороны иностранного общественного мнения в том, что жестоко подавляет свободомыслие, он проявил нерешительность, зайдя слишком далеко с точки зрения своих консерваторов, не очень далеко с точки зрения мирового общественного мнения, особенно американского.
На обеде в мою честь вечером накануне отбытия в Пекин у меня была возможность пожурить Яхья Хана за создавшуюся неразбериху. «Все называют меня диктатором», – прорычал Яхья в грубой имитации манеры королевской военной академии в Сандхерсте. «Разве я диктатор?» – спрашивал он каждого гостя, как американского, так и пакистанского, по очереди. Каждый выражал с разной степенью искренности свой протест, говоря, что, разумеется, Яхья не был диктатором. Когда он подошел ко мне, я сказал: «Я не знаю, г-н президент, за исключением того, что для диктатора Вы провели паршивые выборы».