избранных представителей народа Восточного Пакистана. Я также считаю, что Вы согласны с тем, что этот процесс имеет огромное значение для восстановления тех условий в восточном крыле Вашей страны, что покончат с потоком беженцев в Индию и приведут к достижению политического урегулирования среди всего народа Пакистана».
К нашему удивлению, Яхья Хан согласился на односторонний отвод войск. На следующий день его посол в Вашингтоне повторил предложение на встрече со мной, при том условии, что г-жа Ганди согласится вывести индийские войска «вскоре после этого». Яхья принял далее тот факт, что о полном осушении трубы военных поставок в Пакистан могло бы быть объявлено в связи с ее визитом – унизительная уступка, которую он сделал вполне благосклонно. Яхья Хан был готов, в итоге, провести обсуждения с некоторыми руководителями «Авами лиг» или некоторыми бангладешскими лидерами в Индии, не обвиненными в крупных преступлениях, и он сказал, что рассмотрел бы идею встречи с кем-нибудь, назначенным Муджибом. Если мы хотели идти дальше, нам следовало бы подождать прихода гражданского правительства, – на то время менее двух месяцев, по графику Яхья Хана. 3 ноября Бхутто сказал Фарлэнду, что переговоры с бангладешскими представителями, – включая Муджиба, – имели большое значение; через два месяца Бхутто, вполне возможно, станет руководителем, если не главой, нового гражданского правительства в Пакистане.
Таков был контекст, без всякого сомнения, двух самых неудачных встреч, которые когда-либо состоялись у Никсона с иностранными руководителями, – его беседы 4 и 5 ноября с премьер-министром Индирой Ганди. Дело было не в том, что участники были настроены воинственно, или что взяли невежливый тон. На самом деле они старательно придерживались условностей, приличествующих таким встречам. Главы правительств редко открыто выражают свои разногласия. Они совершенно не хотят закреплять тупик, из которого у них нет намерения выбраться, – это было бы равнозначно признанию либо отсутствия опыта ведения переговоров, либо нерешительного поведения. Неспособность глав правительств прийти к единству мнений имеет тенденцию найти свое отражение в монологах, которые не имеют отношения к тому, что было сказано противоположной стороной и в многозначительных паузах молчания, во время которых обе стороны, несомненно, обдумывают политические последствия складывающегося тупика. Или еще так, – как это случилось во время переговоров между Никсоном и Ганди, – ключевой вопрос и вовсе был отложен.
Президент и премьер-министр сидели в двух креслах с подголовниками по обе стороны от камина в Овальном кабинете, далее расположились глава секретариата кабинета министров П. Н. Хаксар и я на диванах, стоящих рядом с каждым креслом. После того как фотокорреспонденты сделали спешно свои снимки и были выдворены из кабинета, г-жа Ганди начала с высказывания своего восхищения по поводу того, как Никсон решал дела с Вьетнамом, и с китайской инициативой с видом профессора, расхваливающего слегка отстающего студента. Ее похвала утратила какую-то часть лоска, когда она самодовольно выразила удовлетворение тем, что с Китаем Никсон сделал то, что Индия рекомендовала в течение последнего десятилетия. Никсон реагировал с вежливостью пьяного человека, что говорило тем, кто знал его, что его возмущение и обида находятся под контролем только благодаря его нежеланию втягиваться в прямые разногласия.
Никсон не обратил внимания на снисходительную манеру г-жи Ганди. После ее ухода он стал издеваться над ее морализаторством, которое считал тем более раздражающим, что, как он подозревал, в достижении своих целей она фактически испытывает даже еще меньше угрызений совести, чем он. Он считал ее в действительности хладнокровным проводником силовой политики. 11 августа Никсон признался на заседании старшей группы анализа, что на месте г-жи Ганди он, наверное, проводил бы аналогичный курс. Но он не был на ее месте – и в силу этого пытался выиграть время. Он, как и я, хотел избежать столкновения, потому что знал, что война, какой бы она ни была, поставит под угрозу наш геополитический план, и мы оба пришли к выводу о неизбежности автономии Восточного Пакистана, но, может быть, через несколько более длинный отрезок времени, чем предполагала Индия. (Фактически Индия никогда не предлагала конкретный график, постоянно намекая, что вчера уже было поздно.)
Г-жа Ганди, которая была настолько важной, насколько и снисходительной, не питала иллюзий по поводу того, на что был способен Никсон. Она сталкивалась со своими противоречивыми видами прессинга. Ее парламент, через две недели начинающий очередную сессию, жаждал крови. Хотя она сама внесла немало в атмосферу кризиса, к этому времени он приобрел уже собственный стартовый момент, который, если она не овладеет им, мог бы подмять ее саму. Неприязнь к Никсону, выраженная в ледяной формальности ее манер, была, вероятно, осложнена нелегким признанием того, что этот человек, которого все ее воспитание вынуждало презирать, воспринимал международные отношения в манере, неприятно близкой к ее собственной. Это не означало, что она лицемерила, как считал Никсон. Это предполагало, что она осознавала пропасть, существовавшую между ее действиями и ее ценностями. Скорее, для нее ее интерес и ее ценности были неразделимы.
Мое собственное мнение о г-же Ганди было схоже с мнением Никсона, главное отличие состояло в том, что я не воспринимал ее снисходительность по отношению лично к самому себе. Позже Никсон и я были обвинены в предвзятом отношении к Индии. Это было полным недоразумением; серьезная политика должна опираться на анализ, а не на чувства. Надо признать, что, как и предполагал, я не нашел в индийской истории или индийском поведении в отношении собственного народа или соседей уникального чувства моральной ответственности. На мой взгляд, Индия выжила в своей бурной и неспокойной истории благодаря необычной тонкой чувствительности в понимании, а затем и манипулировании психологией иностранцев. Мне эти нравственные притязания индийских руководителей представлялись отлично приспособленными к использованию комплексов вины либерального, немного социалистического Запада. Они были непременным оружием движений за независимость, которые были слабыми в физическом смысле и которые использовали этические категории колониальной державы для того, чтобы парализовать ее. Они были бесценны для новой страны, стремящейся отстаивать международную роль, которую она никогда бы не смогла установить одной только силой.
Г-жа Ганди была сильной личностью, которая непреклонно блюла национальный интерес Индии с присущей ей целенаправленностью и ловкостью. Я уважал ее мощь, даже когда ее действия вредили нашему национальному интересу, но не мог согласиться с индийскими заявлениями о том, что мы можем «потерять» дружбу со стороны Индии навсегда, если не станем поддерживать ее гегемонистские устремления на субконтиненте. Я был уверен в том, что, какими бы ни были сиюминутные страсти, мы не смогли бы никогда «потерять» навсегда Индию, как мы не могли и навсегда «завоевать» ее на свою сторону. По-моему, меньше всего г-жа Ганди стала бы соблюдать наши интересы, действуя против нас. Она ни за что не отказалась бы от неприсоединения, от которого зависели все ее переговорные позиции, включая, по крайней мере, появление возможности двигаться в сторону Соединенных Штатов. Когда она считала, что того требуют интересы Индии, г-жа Ганди сотрудничала с нами, не проявляя никаких сантиментов, как она сейчас добивалась расчленения Пакистана. Она восстановила бы наши напряженные отношения весьма быстро сразу после прекращения непосредственной ссоры. Как ни парадоксально, но чем больше была напряженность, тем больше у нее было стимулов восстановить, по крайней мере, видимость нормальных отношений. Так оно и случилось.
Но в ноябре 1971 года отношения по-прежнему продолжали ухудшаться. Все причины, которые заставляли Никсона тянуть время, вели к тому, чтобы г-жа Ганди форсировала события. Неизбежное появление Бангладеш, – что мы считали аксиомой, – ставило Индию перед болезненными долгосрочными проблемами. Прежде всего, в силу того, что Бангладеш была, по сути, Восточной Бенгалией, отделенной только по религии от самого беспокойного и самого сепаратистски настроенного штата Индии – Западной Бенгалии. У них были общими язык, традиции, культура и, что важнее всего, непостоянный национальный характер. Станет ли Бангладеш националистическим или радикальным государством, оно со временем усугубило бы центробежные тенденции Индии. Мог бы быть создан прецедент образования других мусульманских государств, вырезанных на этот раз из Индии. Как только оно становилось бы независимым, его мусульманское наследие, в конечном счете, могло бы привести к сближению с Пакистаном. Все это диктовало лишенным сантиментов творцам политики в Дели, что его рождение должно сопровождаться мощной демонстрацией индийского превосходства на субконтиненте.
Нарастающие уступки со стороны Яхья Хана осложняли проблему г-жи Ганди. Если бы она была уверена в неискренности Яхья Хана, в том, что не будет никакого гражданского правительства, что Муджиб не будет освобожден, что Восточный Пакистан не станет вначале автономией, а затем независимым через несколько месяцев, она все разыграла бы как по нотам и использовала бы провал нашей программы в качестве предлога для столкновения. Как раз почти стопроцентная точность благоприятного исхода придавала срочность ее действиям. Гражданское правительство могло бы вывести Пакистан из изоляции. Переговоры между представителями Бангладеш и Пакистана ограничили бы, если не совсем прекратили, способность Индии ускорять события. Индия должна начать действовать до того, как события пойдут по такому сценарию. Г-жа Ганди собиралась воевать не потому, что она была убеждена в нашем поражении, а потому, что она опасалась нашего успеха.
Разговор между Никсоном и Ганди, таким образом, превратился в классический диалог глухих. Оба руководителя не смогли услышать друг друга не потому, что они не понимали друг друга, а потому, что они слишком хорошо понимали друг друга. Никсон подчеркнул свою убежденность в том, что в результате неизбежно будет автономия Восточного Пакистана, ведущая к его независимости. Мы просили только одного: график, который не обрушил бы единство Западного Пакистана, чье правительство было уже в процессе передачи в руки гражданских. Никсон перечислил все то, чего удалось добиться Соединенным Штатам путем убеждения: предотвращение голода в Восточном Пакистане, интернационализация оказания помощи беженцам, назначение гражданского губернатора в Восточном Пакистане, объявление амнистии, обещание не казнить Муджиба, согласие на односторонний вывод пакистанских войск из района границы и, что очень важно, готовность Яхья Хана вести переговоры с некоторыми бенгальскими лидерами. Война в таких обстоятельствах просто не будет понята Соединенными Штатами и не будет принята в качестве решения проблем, серьезность которых мы не отрицаем.