ваемся своей сильной позиции вопреки общественному мнению, позиции конгресса и большей части нашего бюрократического аппарата. Мы даже двинули наш флот в район, оказавшийся под угрозой. Положение дел принимает чрезвычайный оборот; развивается активное, хотя и молчаливое сотрудничество со страной, которую мы даже не признавали. Хуан Хуа сказал, что проинформирует премьера Чжоу Эньлая о нашей точке зрения. Он мог мне сказать сейчас, что, как он добавил, Китай никогда не перестанет вести борьбу, пока у него есть на вооружении хоть одна винтовка. Он, несомненно, нарастит свою помощь Пакистану. Я принял это – как потом выяснилось, ошибочно – за проявление того, что Китай мог бы вмешаться военным путем даже на этой поздней стадии.
Для того чтобы увеличить давление на Советы в пользу прекращения огня, я попросил Хэйга позвонить Воронцову в конце дня 10 декабря и сказать ему, что Соединенные Штаты примут строгие меры, включая перемещение флота, если вскоре не получим удовлетворительный ответ на наше предложение.
На следующее утро, все еще находясь в Нью-Йорке, я встретился за завтраком с Зульфикаром Али Бхутто, который был назначен заместителем премьер-министра за несколько дней до этого, в первоклассных апартаментах нашего представителя в ООН в отеле «Уолдорф Тауэрс». Китайские обои и незаметные официанты заставляли практически забыть, что где-то там, за 10 тысяч километров отсюда, будущее страны моего гостя висело на волоске. Элегантный, общительный и утонченный Бхутто был наконец-то таким представителем, который способен посоревноваться с индийскими руководителями за внимание общественности. У него было сложное прошлое. Архитектор дружбы Пакистана с Китаем в то время, когда американские руководители рассматривали Китайскую Народную Республику как угрозу миру во всем мире, он не гнушался прикрываться демагогическими антиамериканскими лозунгами, когда это служило его внутренним целям. Шлейф недоверия, порожденного его вызывающим поведением и проявлением временами этакого цинизма, тянется за ним в рядах нашего правительства на протяжении всей его политической жизни. Мне он показался умным, приятным человеком – политиком глобального масштаба. Он мог отличить позерство от политики. Он совершенно не терпел дураков. А поскольку ему приходилось соперничать со многими, это наделило его более чем обычным числом противников. Ему на самом деле не нравился медлительный темп военного руководства Пакистана. Именно поэтому позже он впал в излишнюю самоуверенность касаемо своего мастерства манипуляций. Но в дни трагедии собственной страны он собрал остатки нации воедино и восстановил ее уверенность в своих силах. В час, когда это потребовалось больше всего, он спас страну от полного разрушения. А позже уничтожил сам себя излишней гордыней. Но его смелость и предвидение в 1971 году должны были бы определить для него лучшее будущее, чем настигший его трагический конец, который его соотечественники определили для него и который подпортил их репутацию как людей, способных на проявление милосердия.
Когда мы встретились 11 декабря, я сказал Бхутто, что Пакистан не спасет фальшиво жесткая риторика; нам следует выработать курс действий, который можно продолжать и подкреплять. Мы подошли к критическому пределу возможного: «И дело совсем не в том, что мы отказываемся вам помочь; а в том, что мы хотим сохранить вас. Отлично, когда речь идет о провозглашении каких-то принципов, но в итоге по сути мы должны обеспечить ваше выживание». Я убеждал его в необходимости выработки общей позиции с китайцами; мы не примем никакого отступления со стороны тех, кому мы стараемся помочь. Если бы так все продолжалось, мы помогли бы провести формальные резолюции ООН, но утратили бы способность быть эффективными. Следующие двое суток будут решающими. Нам, как сказал я, не следует сидеть сложа руки, готовясь попасть в учебники истории.
Бхутто был спокоен и все понимал. Он знал ситуацию так же хорошо, как и я. Он не питал иллюзий и был готов делать, что требуется, как бы болезненно это ни было, чтобы спасти то, что оставалось от страны. Как он сказал, китайцы были в смятении из-за явного раскола в нашем правительстве. Они слышали слишком много противоречивых заявлений в течение этой недели, начиная с выступления Джорджа Буша, осуждающего индийскую агрессию, до заявления Государственного департамента, открыто продвигающего строгий нейтралитет. Чему они должны верить? Я сказал ему, что не секрет, что имели место несогласованности; точно так же не секрет и то, за что выступают Никсон и я, и что Белый дом принял окончательные решения. Его обязательство в том, чтобы сотрудничать с теми из нас, кто хочет спасти Западный Пакистан; мы не могли позволить внутренним противникам достичь их целей, запутав наших друзей. В итоге мы договорились, что, если не услышим ничего от Москвы до полудня завтрашнего дня, то вернем вопрос в Совет Безопасности, используя в качестве предлога немедленное прекращение враждебных действий в Восточном Пакистане. Мы начали бы с требования о прекращении огня и выводе индийских войск, но согласились бы с прекращением огня без отхода с занятых позиций, фактически признавая свершившийся факт для Индии в Бенгалии. Я должен был рассчитывать на Бхутто, а он должен был бы довести до китайцев нашу позицию.
Вернувшись в Вашингтон, я позвонил Воронцову, чтобы сказать, что у него осталось время до полудня 12 декабря, или мы приступим к делу в одностороннем порядке. Воронцов сказал мне, что заместитель министра иностранных дел Василий Васильевич Кузнецов был командирован в Дели для того, чтобы организовать удовлетворительный исход и добиться индийской сдержанности. Я сказал Никсону, что это могло быть правдой. Индийцам не нужен советский визитер для укрепления своей решимости разрушить Пакистан, а Кузнецов известен нам как трезвый профессионал. Но давили ли Советы с целью достижения прекращения огня или, наоборот, науськивали индийцев, наш курс должен был оставаться прежним: следовало наращивать давление до тех пор, пока Индия не заверит нас в том, что наступит прекращение огня и не будет никакой аннексии в Западном Пакистане.
Индия не была готова ни к одному варианту. Министр иностранных дел Сингх, находившийся в тот момент в Нью-Йорке, возражал против возвращения вопроса в Организацию Объединенных Наций, а в отсутствие решения ООН не могло быть соответствующей работающей резолюции по прекращению огня. Он отрицал какие-либо территориальные притязания в Западном Пакистане, но потом особо выделил Азад Кашмир как не признанную Индией часть Пакистана. Посол Джха наконец-то ответил на запрос заместителя государственного секретаря Ирвина двухдневной давности о индийских намерениях. Он тоже отрицал территориальные претензии, но также оставил открытой позицию Индии относительно Кашмира. Как он заявил, Кашмир принадлежит Индии, и пакистанская его часть удерживается незаконно. Когда все успокаивающие фразы были соединены в одну, итогом стали некие осторожные исключения. Индия и Советский Союз по-прежнему отказывались признать территориальный статус-кво Западного Пакистана. Они намеренно оставляли открытой возможность чего-то подобного аннексии, которую можно было бы достичь только благодаря полному разрушению пакистанской армии и последующего развала Пакистана.
Такова была обстановка, когда Никсон, Хэйг и я встретились в Овальном кабинете в воскресенье утром 12 декабря, накануне намеченного отъезда Никсона и меня на Азорские острова на встречу с французским президентом Помпиду. В атмосфере витало чувство неотложности проблемы. Мы ожидали хоть какой-то китайской реакции после моего разговора с Хуан Хуа. Свидетельством сложности внутренних взаимоотношений в Администрации Никсона было то, что ни государственный секретарь, ни министр обороны, ни какой-либо еще представитель этих двух ведомств не участвовали в этой важной встрече, на которой, как выяснилось уже позже, было принято первое решение пойти на риск войны в советско-китайско-американском «треугольнике».
Роджерс находился на встрече НАТО, когда война распространилась на Западный Пакистан. По возвращении он ясно дал понять о своем неодобрении политики президента, запретив Джо Сиско появиться на телевидении для того, чтобы ее отстаивать. Как обычно, Никсон не был готов ни к тому, чтобы вступить в конфронтацию со своим старым другом, ни к тому, чтобы подмять его под себя. А Роджерс не горел желанием как-то оказаться втянутым во все это: исход кризиса вряд ли мог оказаться славным; успехом будет, если удастся избежать катастрофы, что вряд ли можно считать достижением, которым следовало бы гордиться.
Поэтому Никсон, Хэйг и я встретились в Овальном кабинете в изолированности, которая характерна для всех кризисов, среди противоречивых давящих мнений и домыслов, постепенно нарастающего давления, что, как всем известно, вскоре должно прекратиться, но неизвестно, каков будет исход. Воронцов прервал встречу своим телефонным звонком в 22.05, чтобы сказать нам, что советский ответ на подходе. В нем были заверения в том, что Индия не имеет агрессивных планов на западе, – но молчание по ключевому вопросу: о ее территориальных целях в Кашмире. Это все было очень похоже и на маневр, предназначенный, чтобы выиграть время для следующего свершившегося факта, как и на истинное желание добиться урегулирования. Мы решили, что для того, чтобы подчеркнуть, как серьезно мы относимся к этому кризису, необходимо вынести это дело в Организацию Объединенных Наций. Это дало бы нам возможность особо отметить срочность ситуации, равно как и выдвинуть наше предложение о полном прекращении боевых действий.
Таким образом, в 23.30 мы отправили выработанное Хэйгом и мною послание по «горячей линии» связи в Москву с целью продолжить давление. Это был первый случай использования «горячей линии» Администрации Никсона[29]. На самом деле мы знали, что эта телеграфная связь между Москвой и Вашингтоном работала медленнее, чем связь советского посольства. Но она придавала некоторый элемент срочности и могла бы ускорить советские решения. Послание на одну страницу, переданное по «горячей линии», объявляло, что после ожидания в течение трех суток советского ответа на беседу с Воронцовым и Мацкевичем президент «предпринял необходимые процедуры» в Совете Безопасности ООН, которые уже не могут быть отменены. «Я также должен отметить, что индийские заверения по-прежнему страдают отсутствием конкретики. Я по-прежнему готов продолжать действовать в соответствии с курсом, изложенным в моем письме от 10 декабря», – другими словами, полное прекращение боевых действий и немедленные переговоры. Завершалось послание Никсона так: «У меня нет слов, чтобы еще сильнее подчеркнуть, как важно выиграть время, чтобы избежать последствий, которых ни один из нас не хочет».