Как раз когда мы отправляли послание по «горячей линии» в Москву, мы получили информацию о том, что Хуан Хуа хотел бы видеть меня, чтобы передать срочное послание из Пекина. Это было беспрецедентно, китайцы раньше припасали свои послания до того, как мы запрашивали о встрече, – это было одним из милых наследий Срединного царства. Мы посчитали, что только дело чрезвычайной важности могло бы побудить их сделать такой неожиданный шаг. Мы предположили, что они готовы оказать военную помощь Пакистану, на вероятность чего, как я полагал, двое суток назад намекал Хуан Хуа. Если это так, то мы были на грани возможного открытого противостояния. Поскольку, если Китай предпринял бы военные действия, Советский Союз – согласно всей имеющейся у нас информации – был обязан применить силу против Китая. Мы в таком случае должны будем решать, помогать ли стране, которая еще годом ранее считалась нашим самым непримиримым противником.
Никсон моментально понял, что, если Советскому Союзу удастся унизить Китай, все перспективы поддержания мирового баланса окажутся утраченными. Он принял решение – и я полностью с ним был согласен, – что, если Советский Союз будет угрожать Китаю, мы не будем безучастно стоять в стороне. Страна, которую мы не признавали и с которой мы не поддерживали практически никаких контактов на протяжении двух десятилетий, по крайней мере, в этих обстоятельствах получит какую-то значительную поддержку, точный характер которой должен быть разработан, когда возникнут конкретные обстоятельства. Никсон принял это решение, не проинформировав ни своего государственного секретаря, ни министра обороны. Это не было идеальным способом управления кризисами. Поскольку Никсон и я улетали на Азоры, Ал Хэйг и Уин Лорд должны были отправиться в Нью-Йорк для получения китайского послания. Если в послании содержалось то, что мы оба предполагали и чего опасались, Хэйг имел поручение ответить китайцам, что мы не станем игнорировать советское вмешательство. Для того чтобы иметь военные средства в качестве подкрепления нашей стратегии и усиления нашего послания Москве, Никсон теперь отдал приказ авианосной группе пройти через Малаккский пролив в Бенгальский залив.
Теперь стало важно определить советские намерения и одновременно убедить в серьезности наших. В 23.45 я позвонил Воронцову, чтобы сказать ему о послании по «горячей линии» связи и запланированных передвижениях флота. Но также и о нашей сохраняющейся готовности к сотрудничеству в духе президентского письма Брежневу – то есть принять прекращение огня с сохранением занимаемых позиций. Мы возвращаем вопрос на рассмотрение Совета Безопасности, но готовы провести дебаты в ООН в примирительном духе. Выбор варианта за Советским Союзом. Воронцов предположил, что, исходя из сообщений от Кузнецова, мы работаем во имя одних и тех же целей. Он выразил надежду на то, что ко времени созыва Совета Безопасности советские усилия в Дели принесут свои плоды. Я сказал ему, что время на исходе.
В полночь Рон Циглер объявил, что в свете продолжающегося игнорирования Индией подавляющего призыва Генеральной Ассамблеи к прекращению огня Соединенные Штаты возвращают вопрос в Совет Безопасности. Он предупредил: «При том, что Восточный Пакистан практически полностью оккупирован индийскими войсками, продолжение войны принимает все больше характер вооруженного посягательства на само существование одного из членов Организации Объединенных Наций».
В конечном счете, китайское послание оказалось не тем, что мы ожидали. Напротив, в нем принималась процедура ООН и политическое урегулирование, которое я обрисовал Хуан Хуа двое суток назад, – призыв к прекращению огня и выводу войск, но с прицелом к постоянному прекращению всех боевых действий. Анализ Чжоу Эньлая совпал с нашим. Удивительно, но Пакистан, Китай и, – если можно было верить Воронцову, – Советский Союз теперь работали в одном направлении под нашей эгидой. Но Никсон не знал об этом, когда принимал свое одинокое и смелое решение. Если бы все развивалось так, как мы предполагали, у нас не было бы иного выбора, кроме оказания содействия Китаю в той или иной форме, вопреки возможному сопротивлению большинства правительства, средств массовой информации и конгресса. А мы по-прежнему были в разгаре Вьетнамской войны. Оценка историей Никсона, какими бы ни были ее выводы, не должна замалчивать его смелость и патриотизм при принятии такого решения, с риском для его сиюминутного политического интереса, во имя сохранения баланса сил с целью достижения конечной безопасности всех свободных народов.
Когда мы получили китайское послание, мы 24 часа выполняли маневры флота, чтобы дать возможность Москве ответить на наше сообщение по «горячей линии» связи. Ответ пришел, тоже по «горячей линии», в 5 утра 13 декабря, когда президент и я были на Азорских островах. В нем повторялось то, что Воронцов уже сказал нам: Советы «проводят уточнение всех обстоятельств в Индии». Они проинформируют нас о результатах безотлагательно. Таким образом, вопрос обстоял ровно так, как описал его Джордж Буш в соответствии с нашими инструкциями в Совете Безопасности накануне вечером:
«Вопрос сейчас стоит о дальнейших намерениях со стороны Индии. К примеру, намерена ли Индия использовать нынешнюю ситуацию для уничтожения пакистанской армии на западе? Намерена ли Индия использовать в качестве предлога пакистанские контратаки на западе для того, чтобы аннексировать территорию в Западном Пакистане? Преследует ли она цель захватить части контролируемого Пакистаном Кашмира вопреки резолюции Совета Безопасности 1948, 1949 и 1950 годов? Если это не входит в намерения Индии, тогда ей требуется срочно заявить об этом. Мир имеет право знать: каковы намерения Индии? Цели Пакистана стали ясны: он признал резолюцию Генеральной Ассамблеи, принятую 104 голосами против 11. Мое правительство задавало этот вопрос индийскому правительству неоднократно за последнюю неделю. Я с сожалением информирую Совет о том, что ответы Индии были неудовлетворительными и не обнадеживающими».
Наш флот прошел через Малаккский пролив в Бенгальский залив и привлек большое внимание средств массовой информации. Угрожали ли мы Индии? Стремились ли мы защитить Восточный Пакистан? Сошли ли мы с ума? Мы руководствовались трезвым расчетом. У нас было около трех суток, чтобы завершить войну, перед тем как Западный Пакистан окажется охваченным водоворотом событий. Индии понадобится такой срок для того, чтобы переместить свои войска и начать наступление. Как только сухопутные и воздушные войска Пакистана будут уничтожены, его слабость в итоге обеспечит развал страны. Мы хотели сделать Советам предупреждение о том, что дела могут выйти из-под контроля и на нашей стороне тоже. Мы должны были быть готовыми поддержать китайцев, если бы в последний момент они все-таки захотели подключиться, а наша инициатива в ООН провалилась бы. Кремлю нужен был повод для того, чтобы усилить давление, которое, по его утверждениям, он оказывает на Индию. Как бы ни казался невероятным американский военный демарш против Индии, противная сторона не должна быть в этом уверена; она, возможно, не захотела бы принять даже минимальный риск того, что мы можем действовать иррационально. Этот демарш был бы также наилучшим средством осуществить раскол между Советами и Индией. Москва хотела причинить нам беспокойство; но, по нашему мнению, не была готова идти на военные риски. Перевод авианосной группы в Бенгальский залив не обязывал нас на совершение финального действия, хотя это создавало именно некий рубеж неопределенности, нужный для того, чтобы вынудить Дели и Москву принять какое-то решение.
14 декабря в 15.00 Воронцов прибыл, чтобы вручить Алу Хэйгу официальную советскую ноту. Написанный от руки 9-страничный меморандум открыто заявлял о том, что наблюдается «значительное сближение наших позиций». В нем сообщается о «твердых гарантиях со стороны индийского руководства по поводу того, что индийское руководство не имеет планов захвата западнопакистанской территории». В этом был некоторый небольшой прогресс, но по-прежнему напрашивался вопрос, рассматривает ли Индия или нет контролируемый Пакистаном Кашмир пакистанской территорией. Молчание было и вокруг темы прекращения огня. Ничего не было слышно и от самой Индии. И если не будет в скором времени установлено прекращение огня, индийская армия оказалась бы в положении, дающем ей возможность напасть на Западный Пакистан и, таким образом, превратить все наши дискуссии в научные дебаты.
Именно по этой причине на обратном пути с Азорских островов я сказал в порядке ознакомительной информации журналистам, находившимся на президентском самолете, что советское поведение на субконтиненте несовместимо с взаимной сдержанностью, которая требуется при подлинном сосуществовании. Если так будет продолжаться и впредь, мы будем вынуждены сделать переоценку всего комплекса наших отношений, включая вопрос о встрече на высшем уровне. Я не стал специально прояснять этот последний аспект с Никсоном. Я полагал, что это отражало его ход рассуждений, поскольку он сам упоминал об этом мне 8 декабря. Угроза отменить встречу на высшем уровне заставила «Вашингтон пост» нарушить правила информационно-справочных пресс-конференций и сослаться на меня как на автора высказываний согласно принципу «народ должен знать». Это был временный приступ доктринального пуританизма, от которого газета позже излечилась, чтобы в дальнейшем получать приглашения на другие ознакомительные брифинги.
Поднявшийся в итоге шум продолжался почти весь день 15 декабря. Хотя имели место бешеные опровержения из Госдепа и даже попытки открыто дезавуировать сказанное со стороны Рона Циглера, посыл дошел до Москвы, которая к тому времени знала, что мой голос отражал вероятный ход мысли президента. (И действительно, если бы мои критики в бюрократическом аппарате проанализировали ситуацию, они бы знали, что я не выстоял бы, а уж тем более не возвысился бы, при каких-то иных условиях.) Воронцов несколько раз объявлялся со все более срочными, успокоительными замечаниями и просьбами в получении заверений. К утру 16 декабря мы стали получать надежные сообщения о том, что Кузнецов на самом деле оказывает давление на Дели с тем, чтобы Индия приняла территориальный статус-кво в Западном Пакистане, включая Кашмир.