В конце дня 15 декабря командующий оказавшимися в меньшинстве пакистанскими войсками в Восточном Пакистане вновь предложил прекращение огня. Он продержался на пять дней дольше, чем, как мы предполагали, будет возможно, когда предложение о прекращении огня было выдвинуто 10 декабря. Сопротивление его войск дало нам время усилить давление по всем направлениям, что предупредило бойню в Западном Пакистане.
На следующий день г-жа Ганди предложила безоговорочное прекращение огня на западе. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что это неохотно принятое решение было сделано в результате советского давления, которое, в свою очередь, возникло из американской настойчивости, включая флотские маневры и готовность идти на риск срыва встречи на высшем уровне. Это понимание сослужило нам хорошую службу, когда четыре месяца спустя взорвался Вьетнам. Чжоу Эньлай придерживался такого же мнения, как он позже сказал Бхутто, что мы спасли Западный Пакистан. Кризис завершился. Мы избежали худшего, – что порой бывает самым большим, чего государственные деятели могут добиться.
Индийско-пакистанская война 1971 года была, возможно, самым сложным вопросом первого срока пребывания Никсона на посту президента. И не потому, что эмоции выплескивали через край, как и в случае с Вьетнамом, и не потому, что ее последствия имели долгосрочный характер, хотя «расположенность к Пакистану» вошла в полемический фольклор как прецедент неправильного суждения. То, что делало кризис таким трудным, состояло в том, что ставки были намного больше, чем это даже можно было представить. Проблема обрушилась на нас, в то время как Пакистан был нашим единственным каналом связи с Китаем; у нас не было иных способов связи с Пекином. Важная американская инициатива основополагающего значения для глобального баланса сил не смогла бы реализоваться, вступи мы в тайный сговор с Советским Союзом в открытом унижении друга Китая – и нашего союзника. Явное использование силы партнером Советского Союза, подкрепленное советским вооружением и подпитанное советскими заверениями, угрожало самой структуре международного порядка, как раз тогда, когда вся ближневосточная стратегия зависела от доказательств неэффективности такого рода тактики, и когда вес Америки как фактора в мире уже был ослаблен нашими расколами по поводу Индокитая. Нападение на Пакистан было, на наш взгляд, самым опасным прецедентом советского поведения, что должно быть пресечено, если мы не хотели подвергнуться испытанию судьбы в обострении потрясений. Смирись мы с такой силовой игрой, то этим послали бы неверный сигнал Москве и заставили бы нервничать всех наших союзников, Китай и силы сдерживания в других неспокойных районах мира. Именно по этой причине в действительности Советы и допустили, чтобы индийское нападение на Пакистан оказалось возможным.
Однако сугубо геополитическая точка зрения не нашла понимания среди тех, кто развернул общественные дебаты по внешней политике в нашей стране. (Под понятием «геополитическая» я имею в виду такой подход, который уделяет внимание требованиям поддержания равновесия.) Это ярко выявило одну из ключевых дилемм внешней политики Администрации Никсона. Никсон и я хотели основывать американскую внешнюю политику скорее на базе трезвого восприятия постоянного национального интереса, чем на меняющихся эмоциональных воздействиях, которые вели нас в прошлом к перегибам, как в виде интервенций, так и в виде отступлений. Мы судили Индию по результатам ее действий, а не по ее притязаниям или сложившемуся алгоритму отношений на протяжении последних 20 лет. Но наши оценки зависели от предположений о последствиях нападения Индии в более широком плане. Для формирования событий необходимо действовать на основе оценок, правильность которых не может быть подтверждена, когда они принимаются. Все наши рассуждения относительно последствий нападения на Пакистан нельзя было продемонстрировать и предъявить для оценки. К тому времени, когда последствия стали бы очевидными, стало бы слишком поздно что-то предпринимать; на самом деле в таком случае возникла бы еще одна дискуссия по поводу того, что конкретно вызвало эти последствия.
Большинство представляющих обоснованную точку зрения людей стремилось относиться к конфронтации на субконтиненте с точки зрения существа проблем, которые вызвали этот кризис. Пакистан, бесспорно, действовал неблагоразумно, грубо и даже аморально, хотя речь шла о деле, которое в соответствии с международным правом находилось, несомненно, в его внутренней юрисдикции. Но даже в этом, как я должен сказать, у нас были оценки фактов, отличавшиеся от тех, которые давали наши критики. Я до сего дня остаюсь убежденным в том, что г-жа Ганди не руководствовалась преимущественно условиями, сложившимися в Восточном Пакистане. Существовало много решений для его неизбежной автономии, несколько из них было предложено нами. Скорее всего, индийский премьер-министр, увидев стимулы для себя в изоляции Пакистана, получив дипломатическую и военную поддержку со стороны Советского Союза, учитывая внутренние сложности в Китае и расхождения во взглядах в Соединенных Штатах Америки, решила весной или летом 1971 года воспользоваться возможностью для того, чтобы поквитаться с Пакистаном раз и навсегда и установить господство Индии на субконтиненте. То, что она отложила это дело до ноября, было вызвано необходимостью завершить военную подготовку и приготовления, а также дождаться того времени, когда зимний снег в Гималаях осложнит проход китайцев. После принятия такого решения любая уступка со стороны Пакистана использовалась как стартовая позиция для выдвижения новых требований, наращивания условий и сокращения срока времени для ответа до критического момента, когда столкновение становится неизбежным. В наш национальный интерес не входило препятствование самоопределению Восточного Пакистана – на самом деле мы выдвинули несколько планов для его осуществления, – но мы были заинтересованы в том, как этот процесс будет проходить. Мы хотели, чтобы самоопределение достигалось эволюционным путем, а не в виде травматического шока для страны, в сохранении которой Соединенные Штаты, Китай и мировое сообщество (как это продемонстрировало неоднократное голосование в ООН) действительно было заинтересовано, или путем грубого нарушения правил, которые мир должен соблюдать, если он хочет выжить. Индия ударила в конце ноября; в соответствии с графиком, который мы вынудили Яхья Хана принять, военное положение должно было быть снято и гражданское правительство пришло бы к власти в конце декабря. Это почти неизбежно привело бы к автономии и независимости Восточного Пакистана – вероятно, без эксцессов жестокости, включая закалывание людей штыками, чем занимались подготовленные в Индии повстанцы, мукти-бахини, когда они по очереди терроризировали Дакку.
Если недальновидная и репрессивная внутренняя политика используется для оправдания иностранной военной интервенции, международный порядок вскоре будет лишен всех сдерживающих элементов. Во имя нравственности нас бранили за поддержку терпящей поражение стороны и нанесение обид победителю – интересный «нравственный» аргумент, не говоря уже о том, что в историческом плане благоразумие и равновесие, как правило, предполагают быть на стороне слабого для того, чтобы сдержать сильного. После трех лет ругани в наш адрес за недостаточную приверженность миру один либеральный автор колонок теперь бросил нам ошеломительный аргумент как некий вызов, смысл которого заключался в том, что война не может всегда рассматриваться как зло, потому что иногда она является средством достижения перемен[30]. Принцип тут, как представляется, был таков: если Ричард Никсон за мир, то война не может быть таким уж плохим делом.
В Америке существует идеалистическая традиция считать внешнюю политику этаким соперничеством между злом и добром. Есть и прагматическая традиция пытаться решать «проблемы» по мере их возникновения. Существует легалистическая традиция рассматривать все международные вопросы как юридические дела. Нет геополитической традиции. Все переплетения нашего международного опыта противоречат тому, что мы пытались осуществить на субконтиненте осенью 1971 года. К Индии проявляли большую симпатию как к самой многонаселенной демократии; проблема, которую необходимо было «разрешить», был Восточный Пакистан. «Дело» должно быть передано в Организацию Объединенных Наций, о чем неустанно говорил Роджерс. На наши геополитические озабоченности никто не обращал внимания, их сводили к личному уязвленному самолюбию, антииндийской предубежденности, бесчувственности к страданиям или необъяснимой безнравственности.
Если бы мы последовали этим рекомендациям, Пакистан, потеряв свое восточное крыло, потерял бы Кашмир и, возможно, Белуджистан и другие части своего западного крыла – другими словами, он полностью бы развалился. Мы маневрировали с некоторой сноровкой – и, учитывая наличие не так уж многих карт в наших руках, со значительной смелостью – ради того, чтобы избежать катастрофы. Нам удалось ограничить сферу воздействия конфликта субконтинентом. Индийская силовая игра не потрясла основы нашей внешней политики и не разрушила нашу китайскую инициативу, как это вполне могло бы случиться и на что Советы, несомненно, рассчитывали. Но поскольку никто не признавал эти опасности, мы не могли рассчитывать на большое понимание наших мотиваций.
Вместо этого внимание было сосредоточено на издержках. Мы считали, что они окажутся такими же временными, как и неизбежными. Мы не думали, что навсегда подвергаем угрозе наши отношения с Индией или безвозвратно толкаем Индию в советские объятия, как очень часто и горячо утверждалось некоторыми. Мы никогда не старались соперничать с тем, что Советский Союз предлагал Индии за этот кризис: шесть лет поставок вооружений, в то время как мы установили эмбарго на поставки вооружения обеим сторонам; военные угрозы Пекину для того, чтобы предотвратить китайское вмешательство, и два