Существовало несколько сфер потенциально плодотворного сотрудничества между Югославией и нами. Белград был полезным источником информации о тенденциях как в коммунистическом, так и в развивающемся мире. Он мог передать наши подходы своим друзьям, хотя у него было множество отдельных целей, чтобы быть надежным посредником в деталях. Периодические обмены на высоком уровне были важны для того, чтобы можно было синхронизировать политику, насколько это возможно, и подчеркнуть наш интерес в независимости Югославии.
Мы не стремились склонить Югославию на наши позиции. Мы признавали, что ее политика неприсоединения, как и политика Индии, отражала хладнокровный анализ своих интересов. Серьезные неприсоединившиеся страны – не те, которые, устранив все опасности, торгуют лозунгами, – стараются подсчитать пределы, в рамках которых они могут манипулировать международным равновесием. Они не станут рисковать своей безопасностью или благополучием донкихотскими жестами против нас (если только не подвергаются искушению так поступить в связи с американским безразличием или сентиментальностью). Они также не рискуют стать слишком тесно связанными с нами, независимо от того, какой, согласно их «пониманию» прокламаций, наша политика может быть. Как ни парадоксально, но, если мы сближаемся слишком тесно, они вынуждены отходить подальше; когда мы дистанцируемся от них, они вынуждены приближаться к нам. В этом суть почти физического закона неприсоединения. Короче, мы не поддаемся сентиментальной иллюзии относительно того, что неприсоединение стало результатом особенных жалоб или недопониманий. Но мы отдавали должное неприсоединению, конкретнее всего именно Югославии, признавая, что страны неприсоединения проводят серьезную политику. Югославию нельзя было расположить к себе признанием ее риторики, нельзя было и настраивать ее постоянно против себя, когда мы отстаивали собственные интересы.
Оценка Тито международного положения была лишена сантиментов, носила слегка доктринерский характер и всегда была интересной. Как оказалось, во время этого визита его главной озабоченностью был Ближний Восток. Он предупредил нас против ставок только на Израиль. Он считал Насера выдающимся руководителем в этом регионе; его смерть нанесла надеждам на мир чрезвычайно серьезный удар. Он сказал нам, что во время сентябрьского кризиса Советский Союз настаивал на том, чтобы Сирия и Ирак ушли с иорданской территории, что совпадало с нашей собственной информацией. Некоторые из его коллег стремились понять, как Америка будет реагировать на советское нападение на Югославию. Тито никогда не поднимал эту тему, вероятно, по той причине, что был слишком гордым, вероятно, по той причине, что он знал, что этого не случится при его жизни. Теперь Никсон посетил две столицы в Восточной Европе – Бухарест и Белград. Символичность была налицо. Соединенные Штаты будут обращать особое внимание на те восточноевропейские страны, которые проводят независимую внешнюю политику. Китайцы должны были отметить это, как я уже упоминал.
Другой заслуживающей внимания особенностью, характерной для нашего визита в Белград, было приобщение наших коммунистических хозяев к чудесам американского пиара. Постоянно озабоченный Холдеман в Белграде сталкивался с теми же проблемами, которые ему приходилось преодолевать в Риме: отсутствие «фотосессий» с участием толп людей. Его дилемма возникла из необъяснимого промаха передовой команды. Одной из неизменных церемоний с участием президента в любой стране является возложение венка к Могиле Неизвестного Солдата. Это чуткий жест; он не может не привлечь внимание толпы. Такое возложение венка было организовано в Белграде первым пунктом программы президента. К сожалению, в Югославии могила расположена примерно в 20 километрах от Белграда. Передовая группа, очевидно, не захотела сообщить об этом факте – или, возможно, расстояние просто не учитывалось. По мере проезда автомобильного кортежа все глубже и глубже в лесной массив, в котором никакие толпы не нарушали возможность поразмышлять, рации, которые были в руках всех членов передовой группы, потрескивали все более скептическими голосами Циглера и Холдемана, совместный гнев которых не знал границ. Но Холдеман справился с возникшей задачей. На обратном пути президентский лимузин неожиданно покинул кортеж и вместе с другими машинами за ним направился в центр Белграда, где встретился с обалдевшим полицейским эскортом. В очередной раз образовался грандиозный дорожный затор; вновь чувства застрявшей в пробках публики достигли небывалых высот. И Никсон прыгнул на капот своей машины и стал махать толпе, чем фактически вызвал прилив подлинного энтузиазма.
Как бы удовлетворен или не удовлетворен ни был Тито президентским визитом, он не мог быть в восторге от того, что следующим пунктом назначения был Мадрид, что мы отправлялись из столицы одного стареющего автократа в логово другого, который превзошел по срокам даже Тито. Франко пришел к власти во время господства фашизма в Европе. Он не позволил, чтобы долг, который имелся у него перед коллегами-диктаторами, помешал ему сохранять нейтралитет своей страны во время Второй мировой войны. Но когда фашистские империи рухнули, Франко оказался в атмосфере недружественного международного окружения. Ко времени визита Никсона он, однако, пережил всяческое давление с помощью исторической обособленности и гордого национализма своего народа. Он поощрял промышленную модернизацию Испании, постепенно ослабляя свое правление и закладывая основы для развития, после его смерти, более либеральных институтов. В 1970-е годы многие, реагируя на автомате, находили трудным для понимания тот факт, что Испания была менее репрессивной, чем любое коммунистическое государство и чем многие новые страны.
Теперь, страдающий старческим слабоумием, Франко правил судьбами своей страны на протяжении жизни более чем одного поколения. Испания как бы на время остановилась, в ожидании окончания его существования, чтобы она могла вновь включиться в европейскую историю. Ее географическое положение делает стратегическое значение Испании для Запада самоочевидным. Только по одной этой причине мы были озабочены тем, чтобы ее политика после ухода Франко эволюционировала в сторону умеренности – вопреки истории Испании. У нас был выбор: либо подвергнуть остракизму и выступить против существующего режима, либо, работая с ним, расширять наши контакты и тем самым наше влияние на постфранкистский период. Мы выбрали последний вариант.
Актуальной проблемой были наши военные отношения с Испанией. Начиная с 1950-х годов все подряд администрации от обеих партий заключали соглашения с правительством Франко относительно баз для наших стратегических бомбардировщиков и подводных лодок с ракетами «Поларис» на борту. По мере приближения его конца соглашения об аренде подписывались вновь и, подобно многим военным мерам в ту эру Вьетнамской войны, осуждались противниками как совершенно ненужные и морально несостоятельные договоренности с фашистской страной. Администрация не считала, что в ситуации сумятицы на Ближнем Востоке и опасности для наших других баз в Средиземном море мы можем себе позволить отказаться от испанских баз и составить впечатление глобального американского отступления. И мы не видели смысла в конфронтации со стареющим автократом, срок власти которого явно близился к концу, конфронтации, которая возбудит вошедший в поговорку испанский национализм и гордость.
Поддержка демократической Испании после Франко будет весьма сложной проблемой даже при всех самых благоприятных обстоятельствах. История Испании была отмечена некоей одержимостью конечным результатом, смертью и жертвенностью, трагедийным и героическим. Это породило грандиозное чередование между анархией и авторитаризмом, между хаосом и всеобщей дисциплиной. Испанцы, казалось, способны покоряться только экзальтации, но никак не друг другу. В испанской истории не было прецедента перемены, которая была бы умеренной и эволюционной, не говоря уже о том, чтобы быть демократичной, а не радикальной и насильственной. Международный остракизм был чреват риском превращения Испании в узника собственных страстей. На протяжении этого важного переходного периода мы поддерживали нашу дружбу с будущим королем Хуаном Карлосом и умеренными элементами в испанском правительстве и обществе. Поистине, вклад Америки в эволюционное развитие Испании в течение 1970-х годов был в числе крупных достижений нашей внешней политики.
Никсон был не первым американским президентом, который останавливался в Мадриде. Эйзенхауэр нанес триумфальный визит в декабре 1959 года. Одной из маний Никсона на самом деле было сделать так, чтобы толп было, по крайней мере, столько же, и он надеялся, что их будет даже больше, чем у его предшественника, которого он уважал и которому завидовал. Причин волноваться не было. Мадрид устроил Никсону великолепный прием, омраченный только прискорбным фактом, что контрольная башня в аэропорту не позаботилась закрыть посадочные полосы после его прибытия, и вой двигателей самолетов заглушал приветственные речи. Но, поскольку с обеих сторон они были верхом совершенства в своей банальности, история вряд ли ощутит их утрату. Во время церемониального маршрута в город даже Холдеман не мог пожаловаться по поводу великолепных и фотогеничных сцен, когда уланы на конях сопровождали по флангам его босса и Франко, стоящих в открытом лимузине, среди сцен необузданного восторга. Ему удалось умерить беспокойство Никсона по поводу неблагоприятного сравнения с приемом Эйзенхауэра мудрым комментарием о том, что поскольку толпы превысили несколько сот тысяч человек, то единственной проблемой было назвать правдоподобную цифру.
Из всех визитов этот был таким, во время которого символизм продолжающегося американского интереса был главным посылом. Переговоры о базах были завершены; послефранкистский переход был слишком деликатной темой для каких-то даже косвенных упоминаний. И разговоры с Франко не были ничем примечательны – по крайней мере, для меня – по совершенно иной причине. Когда Никсон, которого сопровождал я, нанес визит Франко для того, что было названо обстоятельными переговорами, мы нашли стареющего диктатора, утомленного длинной поездкой на автомобиле, с желанием подремать во время разговора президента. Это произвело на меня колдовской гипнотический эффект. Несмотря на мои отчаянные усилия внести вклад в испанско-американский диалог, по крайней мере, для того, чтобы не заснуть, я тоже задремал. Никсон остался один с Грегорио Лопесом Браво, испанским министром иностранных дел, с которым обменялся мнениями, пока Франко и я восстанавливали силы от перенесенных нагрузок. Я был приглашен на встречу как записывающий. Мы признательны за наличие исторической записи события на сегодняшний день бодрствовавшему генералу Уолтерсу, выступавшему в качестве переводчика.