Мы улетели и остановились на завтрак в Чекерсе, загородной резиденции британских премьер-министров, для первых бесед Никсона с Эдвардом Хитом. Отношения с Хитом были из числа самых сложных за период президентства Никсона. Не было ни одного иностранного руководителя, к кому бы Никсон относился с бо́льшим уважением, особенно в сочетании с сэром Алексом Дугласом-Хьюмом, министром иностранных дел Хита, к которому Никсон относился с большим пиететом. Во время избирательной кампании в Великобритании Никсон был твердым сторонником тори. Несмотря на свидетельства опросов и вопреки мнению всех его советников, включая наше посольство в Лондоне, Никсон был уверен в том, что Хит выиграет. Когда его предсказание сбылось, он так обрадовался, что позвонил мне четыре раза за ночь в Мехико, где я был на чемпионате мира по футболу 1970 года, чтобы выразить свою радость и получить от меня подтверждение точности его предвидения. Он ничего так не хотел, кроме как тесного сотрудничества того типа, который он не гарантировал бы ни одному другому иностранному руководителю. Наконец-то, как он сказал, будет работать родственный дух в одной крупной стране, будет группа руководителей, которые не полагаются всецело на нас, кого нам не надо будет постоянно поддерживать и от кого мы могли бы научиться многому.
Наши отношения никогда особо не процветали. Подобно паре, которой все говорят, что они должны-де любить друг друга, и которые изо всех сил стараются, но безрезультатно оправдать эти ожидания, Никсон и Хит так и не смогли установить личные отношения, чего Никсон, по крайней мере, жаждал так сильно в самом начале. Они оба были довольно суровыми людьми, ранимыми и жаждущими признания, но не способными на акт милосердия, который соединил бы два эти одиночества. Из всех британских политических лидеров Хит был тем, кого я знавал лучше всех и кто мне нравился больше всех, когда я приступил к работе. Мы оставались хорошими друзьями, несмотря на некоторые разногласия в мнениях, когда оба были во властных структурах. Он был одним из способнейших мировых лидеров, которых я когда-либо встречал. Он не был свободен от комплексов, налагаемых классовой историей Великобритании; начав со скромного уровня, он возвысился до лидера партии, пропитанной аристократическими традициями Англии. Беспощадность, необходимая для достижения его целей, не была естественным для него явлением, и стала так заметна именно по этой причине. Его знаменитая замкнутость была больше видимостью, чем по-настоящему присуща ему. Он был сердечным и мягким человеком, который, ожидая отказа, отражает его с официальной вежливостью (отмечаемой часто смехом, который отличало отсутствие веселья). Во многих отношениях он оказался самым нетипичным из всех послевоенных британских руководителей. Его теоретические взгляды приближались к взглядам остальной части континентальных европейцев, что придавало его идеям некие абстрактные формы, порой граничащие с доктринерством и слепым следованием догмам.
И из всех британских лидеров Хит, вероятно, был менее всего эмоционально привязанным к Соединенным Штатам. Это не означало, что он придерживается антиамериканской позиции, скорее свидетельствовало о равнодушии к сентиментальным проявлениям такой привязанности, выработанной в двух мировых войнах. Для большинства английских руководителей, несмотря на сугубо географические факты, Америка ближе, чем «Европа». Это пережиток времени, когда Англия стремилась выполнить свое предначертание за океаном, а континент был источником опасности, так никогда и не реализовавшейся. Хит, однако, считал, что будущее Великобритании в Европе и что Великобритания должна присоединиться к Европе и отнюдь не неохотно и расчетливо, а с полной уверенностью в этом плане. Он был главным британским представителем на переговорах в усилиях Макмиллана по вступлению в Общий рынок, прекратившихся в результате вето де Голля в 1963 году. Будучи почти убежденным в правильности аргумента де Голля о том, что главным препятствием являются «особые отношения» Великобритании с Соединенными Штатами, Хит как премьер-министр был полон решимости не повторить ошибку Макмиллана. Его приверженность Европе была глубокой: Соединенные Штаты являются дружественной иностранной страной, имеющей право, чтобы ее рассматривали как влиятельную и важную, но «особые отношения» были препятствием признанию Великобритании в Европе. Хит хотел, чтобы отношение к нему в Вашингтоне было таким же, как к другому европейскому руководителю. На самом деле он почти что настаивал на том, чтобы у него не было преференций.
Парадокс заключался в самом процессе. Вильсон, которому Никсон не доверял, добился более легких и более личных отношений, чем Хит, которым Никсон очень восхищался. Лейбористская партия, внутренняя философия которой была достаточно далека от любой республиканской администрации, установила более близкие отношения, чем это делали консерваторы, которые в каком-то смысле были партиями-побратимами. Что-то из этого шло от личности и убеждений самого Хита, что-то выносило на поверхность глубинные течения в мышлении представителей тори. Консервативная партия остро чувствовала падение глобальной роли Великобритании, с которой ее исторически всегда ассоциировали. Некоторые из ее составных частей были не без критики роли Америки в процессе деколонизации, от ограничений, установленных Франклином Рузвельтом во время Второй мировой войны, до Суэцкого кризиса 1956 года.
Какой бы ни была причина, Хит держался от Вашингтона на расстоянии. Ему ни за что ни про что был предоставлен привилегированный статус в консультациях, ради которого его предшественники боролись так терпеливо и настойчиво, а ему даже не понадобилось прямой лести. Он предпочел не воспользоваться такой возможностью, и, сделав свой отказ достоянием гласности, с одной стороны, облегчил вступление Британии в Европу, а с другой, осложнил отношения с Вашингтоном. Сразу после избрания Хита не было немедленной встречи между президентом и премьер-министром, как на это рассчитывал Никсон и как этого всегда хотел каждый из предыдущих послевоенных британских руководителей. Совсем мало было личных телефонных звонков, хотя Никсон ясно дал понять тем, кто отвечал за его телефонные звонки, что его отказ принимать «несекретные» звонки не относится к британскому премьер-министру, и даже несмотря на то, что я постоянно просил британского посла Джона Фримана поддерживать такой вид контакта. Новый британский премьер-министр, таким образом, претворял в жизнь то, что американские сторонники европейской интеграции проповедовали, когда Никсон пришел к власти, и что потом было открыто отвергнуто. Действительно, приглашение Никсона остановиться накоротке в Чекерсе – даже в самой сердечной атмосфере – работало на цели Хита, состоящие в откладывании официальной встречи для консультаций в течение еще нескольких месяцев. Это давало Хиту возможность представить эту встречу своим европейским коллегам как неформальный визит вежливости, во время которого ничего существенного не могло быть заключено из-за недостатка времени, и проконсультироваться с его европейскими коллегами перед тем, как запустить трансатлантический диалог.
Будущие историки должны решить, было ли определение Хитом европейского настроения правильным. Надо ли было ему на самом деле платить такую цену по отношению к близости с Вашингтоном для того, чтобы получить доверие европейцев, особенно в то время, когда Брандт и Помпиду двигались в противоположном направлении от укрепления отношений их стран с нами? Заплатил ли он фактически свою цену за небольшое изменение в обстановке? Хит проводил долгосрочную политику с видением будущего и с завидным упорством. Могут утверждать, что сделав англо-американские отношения более официальными, он приспособил их к неизбежной реальности. Так или иначе, жаль, что такой большой и привлекательный человек имел такие пробелы в вопросе о важности нематериальных ценностей.
Внешне встреча в Чекерсе не могла пройти лучше того, что было. Никсон по-прежнему объяснял относительную отчужденность нового британского правительства необходимостью твердо встать на ноги, – путая британскую практику с американской. (Британские администрации, с наследуемой постоянной государственной службой и наличием круга партийных лидеров, имеющих через парламент хорошее знакомство с проблемами, обычно не требуют длительного периода утряски.) Переговоры были проведены в два раунда. Перед завтраком Хит встретился с Никсоном; секретарь кабинета министров сэр Берк Тренд и я также присутствовали. Во время официального завтрака Роджерс и сэр Алек присоединились к нашей группе. Всего было отведено менее двух часов на беседы. Примечательно, но Европа не обсуждалась вообще, за исключением общего замечания Никсона, что мы готовы негласно оказать содействие в британских переговорах с Европейским сообществом, предложение, которым не воспользовались. Все разговоры касались международных проблем: Вьетнам и Африка до завтрака, Ближний Восток – после. Хит был хорош в такого рода диалоге – проницательный, решительный и дальновидный. Он также в основном разделял наше восприятие международных дел. Он привлек наше внимание к стратегической важности Африки и Индийского океана в то время, когда эти темы еще не были в числе высоких приоритетов в нашей повестке дня. Он согласился с нами в том, что то, как мы разделаемся с Вьетнамом, будет оказывать воздействие на мир за пределами Юго-Восточной Азии: «Если Советы почувствуют, что вы отступаете и вас унизили, они вновь активизируют свою политику в Европе». Под видом информирования о его участии в похоронах Насера, сэр Алек попытался мягко подтолкнуть нас к большей активизации на Ближнем Востоке, особенно на четырехсторонних переговорах. Никсон возражал, считая, как и я, что радикальные силы еще не выдохлись. Он полагал, что неизбежны новые кризисы, что бы мы ни предпринимали. Не было времени на решение проблемы, поскольку наш график вынуждал нас отправляться в Ирландию, если мы не собирались прибыть слишком поздно для излюбленной «фотосессии». Встреча была полезной, дружеской, даже теплой, но до странности безрезультатной, предвестник более сложного будущего.