[36]. Он был единственным человеком, которого Никсон никогда не очернял за его спиной.
И Конналли был действительно самой выдающейся личностью в кабинете. Очень умный, великолепно сложенный физически, он выглядел и действовал так, будто был рожден руководить. Его телосложение соответствовало его представлениям о собственном я, – но те, кто стремится к вершинам, не должны подвергаться критике за это; они никогда не смогут руководить эффективно без чрезвычайной уверенности в самих себе. Его доброжелательная манера никогда не скрывала реальность того, что он не будет колебаться в преодолении любых препятствий на пути к намеченным им целям. У него было великолепное чувство юмора, но даже когда он смеялся, он никогда не производил впечатления, что данный момент довлеет над ним. Он не был ни пугливым, ни страдавшим недостатком храбрости. «Вас будут оценивать в этом городе, – сказал он мне однажды, – по количеству противников, которых вы уничтожили. Чем оно больше, тем значительнее будете казаться и вы». Джон Конналли никогда не боялся своих противников; он наслаждался сражениями в защиту своих убеждений. Что бы ни думали о его взглядах, он был лидером.
Подобно многим людям из Техаса, «сделавших себя сами», он предпочитал фронтальное наступление обходным маневрированиям. Он был убежден в том, что лучшим способом пересилить болезнь Вьетнама для наших руководителей было бы очевидное участие в твердой защите американского интереса. Он сразу же показал, что пресловутая «дворцовая стража» Никсона, которая заставляла членов кабинета выходить на президента через помощников Белого дома, не сможет выдержать испытания настойчивости со стороны кого-нибудь из членов кабинета. Он просто третировал Пита Петерсона по вопросам международной экономической политики. Он отказывался направлять памятные записки через него или получать от него указания. Если ему были нужны указания из Белого дома, он просто пересекал улицу из Министерства финансов и шел в Овальный кабинет. Он показывал, что влияние Белого дома, о котором так много было написано, отражало пассивное вынужденное согласие кабинета, равно как и формальную организационную структуру. Он отвел Петерсону роль наблюдателя даже еще до того, как Никсон покончил с агонией Петерсона, назначив его министром торговли, пост, который он занял с большим достоинством.
Конналли не видел никаких причин относиться к иностранцам с какой-то большей нежностью. Он полагал, что после полного и окончательного анализа все страны реагируют только на давление; у него не было доверия к консультациям, за исключением консультаций с позиции превосходящей силы. Его присутствие в качестве министра финансов гарантировало, что экономический диалог с Европой не будет скучным. Оно также гарантировало, что европейский вклад должен быть более солидным, чем ритуальные заверения в их благорасположении.
Таким было состояние аппаратных дел, когда весной 1971 года неизбежное вступление Великобритании в Общий рынок и давление на доллар неожиданно вновь поставили вопросы и выдвинули аргументы, которые стали типичными образчиками в политической сфере и в области безопасности. Точно так же, как необходимость «распределения бремени на оборону» стала эвфемизмом сокращения американских войск и политики экономии, так и новообретенная мощь промышленно развитых демократий была привлечена в качестве аргумента для структурных изменений в международной валютной системе. Обычно толчок делался в направлении к большей гибкости обменных курсов, что (поскольку становилось все яснее, что доллар был по-прежнему переоценен) фактически означало бы его дальнейшее падение. Все это сопровождалось новой тональностью звучания экономического национализма, даже более громогласного после ревальвации марки ФРГ.
В Мюнхене 28 мая Конналли говорил об ответственности европейцев и японцев в таком духе, который безошибочно можно было назвать вызовом:
«Мы сегодня тратим почти 9 процентов нашего валового национального продукта на оборону, – из которых почти пять миллиардов долларов приходится на расходы за границей, большая их часть расходуется в Западной Европе и Японии. Финансирование военного щита является частью бремени руководства; эти обязательства не могут и не должны быть прекращены. Но через 25 лет после Второй мировой войны возникают законные вопросы о том, как эти обязательства должны распределяться среди союзников свободного мира, которые пользуются этим щитом…
Экономика США больше уже не доминирует в свободном мире. И соображения дружбы, или потребности, или возможности, больше не могут оправдывать тот факт, что Соединенные Штаты несут такую огромную долю нашего общего тяжкого бремени.
И, чтобы быть совершенно откровенным, больше американский народ не может позволить своему правительству участвовать в международных делах, в которых настоящие долгосрочные интересы США не признаны со всей определенностью как интересы тех стран, с которыми мы имеем дело».
А 7 июня на встрече Организации экономического сотрудничества и развития госсекретарь Роджерс и заместитель госсекретаря Натаниэль Сэмюэлс придерживались такого же сравнительно напористого, хотя, может быть, более тактично сформулированного, подхода.
Такой лексики не было слышно со времен формирования наших союзов. Конналли потряс до основания наш бюрократический аппарат так же сильно, как и наших союзников, привыкших думать, что принцип проведения консультаций давал им право вето в отношении американских односторонних действий. Во-первых, произведенный Конналли взрыв вызвал споры в Вашингтоне. Пол Маккрэкен[37] хотел перевести дискуссии о нашей реакции на начинающийся валютный кризис в совет по международной экономической политике Белого дома, в котором были представлены все экономические ведомства (равно как и мои сотрудники). Конналли не нравилось, когда таким способом покушались на его авторитет и власть. Превосходство со стороны Конналли стало однозначным, когда Никсон решил обойти свою собственную систему и попросил Конналли внести рекомендации, основанные только на «консультациях» с Полом Маккрэкеном, Артуром Бернсом (главой федеральной резервной палаты), Джорджем Шульцем и Питером Петерсоном. Ни у одного из них не было бюрократического веса, позволявшего противостоять Конналли. Госдеп и минобороны были начисто исключены из этого процесса.
Экономические ведомства согласились с тем, что доллар переоценен и что это ухудшает наш платежный баланс. Они разошлись во мнениях относительно способа лечения. Шульц ратовал за продолжение «политики невмешательства в формирование валютного курса» доллара – фактически позволить ввести плавающий курс. Бернс был склонен к поднятию цены на золото. Маккрэкен настаивал на традиционном подходе многосторонних консультаций для достижения большей гибкости валютного курса. Каждое из этих предложений имело большие внешнеполитические последствия. «Политика невмешательства в формирование валютного курса» доллара могла бы быть истолкована другими промышленно развитыми демократиями как тактика преднамеренного давления. Поднятие цены на золото поставит в невыгодное положение такие страны, как ФРГ, которые пытались помочь нам в упоре на хранение их резервов в долларах, а не в золоте. Многосторонние консультации стали бы сигналом продолжать все по-прежнему; они накладывали вето любому значительному участнику. В то время Конналли выступал за существующую систему фиксированных обменных курсов: нестандартное мышление на тот период, которое сейчас не выглядит таким уж странным в свете опыта плавающих курсов.
К началу августа стали нарастать протекционистские настроения и разговоры об ответных мерах против дискриминационной торговой практики. Петерсон настаивал на введении импортных ограничений в отношении Японии, если последняя не ревальвирует иену. Конналли предлагал ввести дополнительный сбор. К тому времени, когда стали ясно обозначены внешнеполитические последствия, я созвал старшую группу анализа. Тут впервые Государственный департамент оказался официально вовлечен напрямую в формирование политики по этому вопросу. Дискуссия кончилась ничем, потому что все понимали, что у меня нет ни полномочий, ни действительных знаний для того, чтобы настаивать на какой-то конкретной политической линии. Каждое ведомство в силу этого предпочло воздержаться от высказывания своей позиции до встречи руководителей ведомств под эгидой Конналли, на которой должны были быть приняты окончательные решения. Тем не менее, я попросил старшую группу анализа подготовить к 17 августа свои предложения.
В течение нескольких дней события обогнали ленивый ход межведомственных рассмотрений. Кризис, который предсказывал Конналли и, возможно, даже в котором был заинтересован, обрушился на нас. В понедельник 9 августа доллар упал до своего самого низкого уровня по отношению к марке со времен Второй мировой войны. В среду спекуляции против доллара несколько поутихли. Тем не менее, в четверг европейские центральные банки были вновь вынуждены купить миллиард долларов США. Памятная записка, подготовленная сотрудниками СНБ, отмечала следующее:
«Маловероятно, что ситуация выправится сама по себе либо без ревальвации европейских валют (что является самым вероятным порядком действий для европейцев в условиях существующего кризиса), девальвации доллара либо без мер со стороны США по ограничению импорта иностранных товаров в нашу страну и поддержке экспорта США (на что потребуется соответствующее законодательство). Возможны также большие усилия со стороны европейцев по ограничению количества долларов на счетах их центральных банков и по применению других строгих мер против доллара».
Конналли теперь настаивал на том, чтобы Никсон принял серию радикальных мер; оказалось, что он ратует за все те меры, которые мои сотрудники предлагали в качестве альтернатив. В ту субботу, 14 августа, как раз перед отъездом на секретную встречу в Париж с Ле Дык Тхо, у меня состоялся разговор с Никсоном. По своей излюбленной привычке к сногсшибательным новостям, которые могли быть не по нраву его партнерам, Никсон был туманным и уклончивым. Он упомянул мимоходом, что выступит с важной речью по экономической политике следующим вечером. С тонко отработанным мастерством уходить от неприятных тем он опробовал запланированную им добавочную пошлину на импорт на мне так легко, что воздействие этого не затронуло меня до какого-то момента в будущем. Мне не следовало удивляться этому. Я видел, как он использовал такую же методику на Роджерсе дважды в течение последних месяцев, когда его государственный секретарь был исключен из обсуждения важных вопросов политики, – и он собирался использовать ее на Роджерсе еще раз в течение недели в связи с соглашением по Берлину, на этот раз выдвигая гениальный аргумент, что это смягчит реакцию наших союзников на его новую экономическую политику. Факт заключался в том, что решение важного внешнеполитического значения было принято, но не было проведено консультаций ни с государственным секретарем, ни с советником по национальной безопасности. Я задал несколько формальных вопросов относительно позиции конгресса, но не сделал каких-либо иных комментариев. В этом не было никакого смысла. Поскольку Никсон уже принял решение, смысла обсуждать его не было никакого. Для меня время высказывать мою точку зрения наступило бы, если бы внешнеполитические последствия оказались совершенно непреодолимыми.