В такой атмосфере 18 сентября я вручил Никсону обстоятельный анализ, в котором подвел итог нашей вьетнамской дипломатии. Я подтверждал, что, если мы свергнем политическую структуру Южного Вьетнама или путем поспешного вывода своих войск, или излишними политическими уступками, друзья и враги смогут прийти к выводу, – испытав небольшой момент облегчения, – о том, что Америка отказывается от установившегося после Второй мировой войны лидерства после Вьетнамской войны. Бесславный конец во Вьетнаме оставит также глубокие шрамы в нашем обществе, разжигая вспышки взаимных обвинений и углубляя существующий кризис власти. Я продолжал считать, что нам необходимо уйти из Вьетнама на основании акта правительственной политики и с достоинством, а не в ответ на давление и крах воли.
Я соглашался с тем, что вьетнамизация помогла бы достичь этой цели, но ей была присуща непредсказуемость. Если ее можно было бы довести до конца, пришлось бы в любом случае подойти к деликатному моменту, когда выводы наших войск создали бы неопределенность относительно политического будущего Южного Вьетнама, подвергая угрозе все предприятие на финальной стадии. Урегулирование путем переговоров, которое давало бы Южному Вьетнаму хороший шанс на выживание, было гораздо предпочтительнее. Оно привело бы к окончанию войны на основе политического акта, и будущее Южного Вьетнама зависело бы от хода истории.
Однако, как я продолжил свой анализ, мы оказались в ситуации, когда наши переговорные активы стали истощаться. Вьетнамизация, несмотря на все мучения, вызванные протестами, помогла выиграть время за счет последовательного сокращения американских войск, потерь и расходов. И она создала два вида давления на Ханой. Во-первых, дозированный темп нашего вывода говорил северным вьетнамцам, что, если они хотят, чтобы мы ушли быстрее или полностью вывели войска, им следует заплатить за это. Во-вторых, вьетнамизация говорила о перспективе того, что, в конечном счете, усилившееся южновьетнамское правительство будет в состоянии действовать самостоятельно. К сожалению, как я рассуждал далее, наше первое преимущество почти все испарилось. Внутренние нажимы и отсутствие дисциплины среди бюрократического аппарата вместе взятые почти ежедневно и в обязательной форме говорили северным вьетнамцам о том, что мы скоро полностью уйдем из Вьетнама. Зачем же им платить за то, что само упадет им в руки? Вплоть до осени 1971 года казалось, что и наше второе преимущество – растущая мощь Сайгона – заставила Ханой серьезно призадуматься. Южновьетнамское правительство сохраняло в значительной степени свою стабильность. Ирония заключалась в том, что эта стабильность находилась сейчас под угрозой из-за несчастья, связанного с четырехлетним президентским сроком, который американцы помогали вписать в конституцию. В Южном Вьетнаме сочетание факторов президентских выборов, крупных партий уходящих американских войск и внутренних разногласий приводило к возобновлению разных течений беспорядков. Кое-кто внутри администрации Нгуен Ван Тхиеу и в армии начинал в порядке подстраховки делать ставку на Вьетконг и пытаться к нему приспосабливаться.
В Соединенных Штатах, как далее отмечалось в моей памятной записке, нарастал импульс к скорейшему прекращению нашего участия. Сейчас мы стояли перед реальной опасностью, состоящей в том, что законодательная деятельность конгресса установит обязательную дату вывода войск и, возможно, ограничит нашу помощь Южному Вьетнаму. Драматическим фактом в политическом и моральном плане являлось то, что многие в оппозиции переставали верить в существо вопросов. Чем больше они убеждались в том, что мы уходим, тем больше пытались навязать ограничительных условий на наш уход, чтобы приписать себе в заслугу то, что, как они и так знали, все равно произойдет. Было совершенно невозможно оставаться на острие импульса этих эмоций.
В силу всех этих причин я пришел к выводу о том, что, во-первых, нам необходимо прекратить ослаблять политическую структуру во Вьетнаме разного рода панацеями, принимаемыми из благих намерений, поскольку она оставалась почти что единственной имевшейся у нас на руках картой. Во-вторых, нам следует предпринять еще одно усилие на переговорах, прежде чем наши переговорные козыри не иссякнут окончательно. Обмен пленных на вывод уже был отвергнут Суан Тхюи, который настаивал на устранении Нгуен Ван Тхиеу и очистке политической арены в Сайгоне. Вьетнамизация, если ей следовать до конца, не вернет нам наших пленных. В любом случае мы стояли на пороге принятия ограничительных законов как в отношении вывода войск, так и объема помощи. И, в заключение, эскалация не подходила по внутренним соображениям, пока не произойдет какой-то потрясающей провокации.
Поэтому я предложил Никсону, чтобы он распорядился о новом предложении к переговорам по политическому вопросу, которое дошло бы до предела в том, что соизмеримо с нашими обязательствами, нашими жертвами и нашим достоинством. Я предложил внести коррективы в переданные мной 16 августа восемь пунктов, – которые были связаны преимущественно с военными вопросами, – выдвинув в качестве условия проведение новых президентских выборов в Южном Вьетнаме в течение полугода после подписания окончательного соглашения. Выборы должны были быть проведены избирательной комиссией, представляющей все политические силы, включая коммунистов, под международным наблюдением. За месяц до выборов президент Тхиеу подает в отставку, и его функции принимает на себя председатель сената. На тот момент оставшиеся американские войска будут выведены. Мы также сократим срок окончательного вывода с девяти месяцев до семи.
Никсон одобрил это предложение 20 сентября. Хэйг отправился в Сайгон 21 сентября. Нгуен Ван Тхиеу принял его 23 сентября, сказав Хэйгу, что он готов объявить также о том, что станет даже кандидатом на новых выборах, если мир будет достигнут. Мы это посчитали излишним; порекомендовали ему не принимать окончательного решения. Но Тхиеу объявил в открытом выступлении за три дня до его выборов, что, если мир будет достигнут, он вернется к гражданской жизни.
В прошлом мы всегда передавали каждое новое предложение Ханою на встрече. Теперь я полагал, что мы могли бы сэкономить время, если бы вручили его в письменном виде с просьбой о ней. И я хотел, чтобы наше предложение было включено в протокол на случай, если Ханой откажется от встречи и вместо этого начнет теперь уже совершенно очевидное наступление. 11 октября генерал Уолтерс повидался с северовьетнамским генеральным делегатом в Париже, чтобы запросить о встрече с Ле Дык Тхо на 1 ноября. Уолтерс зачитал сообщение, гласившее, что мы отвечаем на заявление Суан Тхюи от 13 сентября о том, что северовьетнамская сторона приветствовала бы, если бы американская сторона сделала общее предложение. Наше предложение было «единственной последней попыткой» добиться справедливого урегулирования до окончания 1971 года. (Предложение США от 11 октября прилагается в сносках в конце книги.)2
Но мрачные и неумолимые руководители Ханоя пошли бы на компромисс только в самом крайнем случае. Протяженная по срокам война была их профессиональным делом. Если бы им пришлось пойти на компромисс, они должны были бы доказать самим себе, что у них нет иного выбора, а они еще не достигли такого момента. Они были полны решимости сделать еще одну попытку урегулирования военным путем. Ханой ответил 25 октября – с обычным для него хамством, всего за шесть дней до предложенной даты встречи. Не было выражения доброй воли, никаких комментариев по нашему предложению, никаких ссылок на нашу готовность на урегулирование в любых конкретных временных рамках. В ответе холодно предлагалась дата 20 ноября, в качестве причины приводилась информация о том, что «специальный советник Ле Дык Тхо в настоящее время занят по работе в Ханое, а кроме того, министр Суан Тхюи по-прежнему находится на медицинском излечении». Ханой даже не соблаговолил охарактеризовать работу в Ханое как «важную». Уолтерс докладывал, что нота была передана в ходе самой короткой встречи за все время. «Никакой светской беседы и никакого чая», – пожаловался он, просто был зачитан готовый текст.
Мы приняли дату, ответив лаконичной нотой 3 ноября, а после этого ожидали обычное сообщение о том, что Ле Дык Тхо покинул Ханой. Такого сообщения так и не поступило. 17 ноября, или менее чем за двое суток до того времени, как, предположительно, я должен был бы отправиться в Париж, Ханой проинформировал нас о том, что Ле Дык Тхо не будет присутствовать, потому что он «неожиданно заболел». Не было предложено никакой альтернативной даты; в дополнение к посланию не было выражено готовности к урегулированию. По-прежнему не было никаких комментариев по поводу нашего крупного нового предложения – по отставке союзного нам руководителя – по прошествии месяца со времени нашей передачи этого предложения. Единственным приятным моментом, – который тоже носил признак этакого высокомерия, – было сообщение о том, что Суан Тхюи «по-прежнему согласен» встретиться со мной. Но было совершенно очевидно из истории всех предыдущих встреч, что Суан Тхюи не имел полномочий вести переговоры.
19 ноября мы дали обстоятельный ответ, в котором в обобщенном виде говорилось о статусе переговоров и подводился следующий итог:
«17 ноября 1971 года северовьетнамская сторона проинформировала американскую сторону о том, что специальный советник Ле Дык Тхо сейчас болен и не в состоянии принять участие во встрече 20 ноября. Американская сторона выражает сожаление по поводу болезни. При таких обстоятельствах встреча не имеет никакого смысла.
Американская сторона готова встретиться со специальным советником Ле Дык Тхо или каким-либо другим представителем северовьетнамского политического руководства вместе с министром Суан Тхюи для того, чтобы как можно скорее завершить войну на основе, справедливой для всех сторон. Она будет ждать рекомендаций от северовьетнамской стороны относительно подходящей даты».