Мы так никогда и не получили ответ. Северные вьетнамцы, находясь на последних стадиях планирования своего крупного военного наступления 1972 года, направили всю свою энергию на это последнее испытание на прочность.
Такому решению Ханоя содействовало много факторов, включая психоз всей жизни. Но, на мой взгляд, самым большим фактором были расхождения внутри самой Америки. Северные вьетнамцы могли только прийти к выводу о том, что еще один военный рывок мог бы заставить нас пойти на, по сути, безоговорочную капитуляцию. Политбюро знало, что конгресс навяжет вывод войск, если они предложат освободить пленных; им было нечего терять в своей попытке вынудить нас завершить их победу демонтажом Сайгона. Ни одна встреча с северными вьетнамцами не завершалась без цитирования заявлений нашей внутренней оппозиции. Однажды, когда Ле Дык Тхо утверждал, что мы будем вынуждены дать слабину из-за нашей оппозиции, я не выдержал: «Г-н специальный советник, вы являетесь представителем одного из самых тоталитарных государств. Вы жестоко уничтожили любой признак оппозиции в вашей стране. Будьте добры, оставьте трактовку оппозиции тем, кто терпит таковую, и не истолковывайте дела, в которых вы ничего не смыслите». После этого «Душка» стал давать меньше ссылок на наше общественное недовольство, но мы никак не могли помешать ему учитывать его в своих расчетах.
Наши критики, разумеется, были не в курсе всех предложений, которые мы внесли. Это была, вероятно, совершенно ненужная цена, которую мы платили за секретность, являвшуюся, на наш взгляд, существенной для серьезных переговоров. Но концепция Ханоя «политического урегулирования» была официальной; не требовалось большого аналитического навыка, чтобы определить, что она сводится к захвату власти коммунистами. Факт оставался фактом, но большинство противников войны на тот момент совсем не были озабочены конкретными спорными вопросами; они просто желали прекращения войны. Несмотря на множество намеков в открытую со стороны Никсона о том, что мы ищем решение, считалось, как представляется, само собой разумеющимся, что администрация, которая устроила встречи на высшем уровне с Пекином и Москвой в течение трехмесячного периода, была такой вялой с Ханоем. 17 ноября «Нью-Йорк таймс» опубликовала редакционную статью следующего содержания:
«Президент неоднократно ссылался на свое постоянное желание достичь урегулирования путем переговоров. …Но он не сделал никаких новых шагов для восстановления прямого канала, который у него уже был с Ханоем в Париже. Не предпринял он также никаких усилий для того, чтобы ответить на возможности, открывшиеся в июле в результате предложений Вьетконга из семи пунктов, которые остались, по большому счету, не отвеченными в течение более четырех месяцев».
А 3 января 1972 года сенатор Макговерн затронул эту же тему:
«Просто неправда – и президент знает, что это неправда, – что наши переговорщики в Париже когда-либо обсуждали с северными вьетнамцами вопрос о полном американском выводе из Индокитая в увязке с освобождением наших пленных»[56].
Все это время множились резолюции конгресса, требующие вывода всего лишь в обмен на возвращение пленных. Сенат принимал их регулярно; палата представителей постоянно отклоняла их, но в постоянно уменьшающейся прогрессии. 1 апреля одна была отклонена с результатом 122 к 260, 17 июня – 158 к 254, 28 июня – 176 к 219, 19 октября – 192 к 215. Все очевиднее приближался тот день, когда конгресс примет закон об окончательном сроке. 13 октября сенатский комитет по международным отношениям проголосовал за ограничение американской помощи Камбодже 250 млн долларов, а число американцев, которым разрешалось работать в Камбодже, ограничил 200. В итоге 5 ноября участники переговоров от палаты представителей и сената по вопросу о подготовке законопроекта договорились пойти на компромисс по поправке Мэнсфилда. Новая формулировка гласила, что она представляет собой «политику Соединенных Штатов», требующую прекращение военных операций и «немедленный вывод из Индокитая», при условии освобождения всех американских военнопленных и учета пропавших без вести. Хотя изначально фигурировавший в поправке Мэнсфилда полугодовой срок вывода был вычеркнут, в резолюции настоятельно просили президента установить дату и на переговорах достичь соглашения относительно поэтапного вывода войск параллельно с поэтапным освобождением наших пленных. Ханой отныне знал, что они вполне могут себе позволить сделку «вывод за пленных».
Полный коллапс не произошел только потому, что северные вьетнамцы тоже достигли своего предела. Наверное, у них осталось еще достаточно сил для того, чтобы совершить один большой прорыв, однако их военные ресурсы были напряжены до предела. Их логистическая система оказалась разрушенной; наша дипломатия с Москвой и Пекином не давала им возможности на полную мощь мобилизовать расхождения в обществе. Всемирная пропагандистская кампания, предназначенная для того, чтобы продвигать семь пунктов мадам Нгуен Тхи Бинь от 1 июля 1971 года, сошла с первых полос в результате нашего объявления о Китае двумя неделями спустя. Ханою отнюдь не по нраву оказалось сообщение русских 12 октября о встрече на высшем уровне с Никсоном в Москве. Одобрение деятельности Никсона в обществе оставалось на уровне выше 50 процентов во второй половине 1971 года. Мы заставили две великие коммунистические державы сотрудничать с нами в деле предохранения нашего фронта от развала.
Когда начался сухой сезон, крупное наращивание северовьетнамской логистической системы оставило мало сомнений в том, что приближается военное наступление коммунистов. Было существенно важно, что мы захватили инициативу. В декабре мы бомбили комплексы снабжения к югу от 20-й параллели в течение двух дней, что вызвало ярый гнев в прессе и в конгрессе. Мы направили жесткие ноты как в Москву, так и в Пекин, в которых подводился итог наших обменов с северными вьетнамцами и содержалось предупреждение о том, что наступление вызовет самые серьезные ответные меры. Мы не считали, что та или иная столица окажется полезной для переговоров, но полагали возможным, что у них есть собственные цели по защите предстоящих встреч на высшем уровне и что в силу этого они, по всей вероятности, передадут наше предупреждение. Никакого ответа не было получено из Китая, – что само по себе было знаковым символом размежевания со стороны страны, что до того времени считалась столицей мировой революции. Добрынин совершил новый поворот. Во время наших периодически проводимых обзоров положения в мире он попытался возложить несговорчивость Ханоя на Китай. Как он сказал, о моем приглашении в Пекин стало известно в Ханое только за 36 часов до объявления о нем. Это привело в такую ярость Ханой, что тот решил повременить с переговорами, чтобы показать, что мир должен достигаться с ним, а не быть навязанным великими державами.
После того как эйфория объявления о Китае поутихла, по мере приближения года выборов в США и с учетом все более неизбежного характера северовьетнамского наступления наше положение внутри страны непременно должно было попасть под очередной удар. Мы не смогли бы выдержать этот шторм, если бы ясно не прочувствовали необходимость предпринять всяческие усилия, чтобы добиться на переговорах прекращения войны, сделав для этого все возможное. Кандидаты на пост президента и другие критики ухватились за насквозь лживую тему о том, что мы не отреагировали на семь пунктов мадам Нгуен Тхи Бинь, когда на самом деле мы ответили на них, – и частично приняли, – параллельные девять пунктов Ле Дык Тхо на секретных переговорах. На нас постоянно оказывалось давление с тем, чтобы установить окончательную дату нашего вывода, когда мы уже предложили это на секретных встречах и получили отказ. В силу этого Никсон решил выложить нашу историю переговоров перед американским народом 25 января 1972 года.
Этому решению предшествовали некоторые чувствительные встречи в Сайгоне, потому что, хотя Нгуен Ван Тхиеу и одобрил наше предложение, он не знал, что мы фактически передали его Ханою до планировавшейся встречи с Ле Дык Тхо 20 ноября[57]. Имели место некоторые острые моменты, когда Тхиеу понял, что положение о взаимном выводе выпало из нашей открытой позиции. Он знал о – и одобрил – предложении от 31 мая, в котором уже его не было; теперь он утверждал, что любое открытое официальное изменение ослабило бы его внутреннюю ситуацию. (Это был предвестник споров позже в 1972 году.) В итоге Тхиеу согласился с речью и подтверждением в ней переговорной позиции США, потому что знал, что мы, так или иначе, будем уходить, и, вероятно, еще и потому, что считал, что Ханой, не ответив даже на сделанное в секретной обстановке предложение, вряд ли согласится с тем, которое было сделано открыто.
Речь Никсона была одной из его самых драматических и впечатляющих речей. Он выложил всю историю переговоров на моих 12 секретных встречах с северными вьетнамцами. Он раскрыл, что мы предложили 31 мая 1971 года установить окончательный срок вывода, но нас отвергли. Он подтвердил наше предложение от 11 октября 1971 года, которое формулировало политическое урегулирование – свободные выборы под международным контролем, с участием коммунистов, и готовность Нгуен Ван Тхиеу уйти за месяц до выборов. Он даже внес коррективы в наше последнее секретное предложение, сократив окончательный срок вывода с семи до шести месяцев. Никсон подтвердил, что «этот план не делает только одно – не присоединяется к нашему противнику в свержении нашего союзника, что Соединенные Штаты Америки никогда не сделают. Если противник хочет мира, он должен признать важное отличие между урегулированием и капитуляцией».
Реакцией было ошеломительное удивление как нашей длительной историей предпринимаемых усилий, так и масштабом нашего нового предложения. Лидирующий претендент сенатор Эдмунд Маски назвал этот план «заслуживающей высокой оценки инициативой». Хьюберт Хамфри отреагировал с характерной для него кипучей энергией: «Ну и что, есть множество других вопросов» – имея в виду, что речь устранила Вьетнам как политический вопрос