Я созвал заседание старшей группы анализа на 24 января с целью рассмотрения просьб генерала Абрамса. Никто не горел желанием возобновлять налеты на Север. Белый дом считал, что это повлияет на поездку в Пекин; Государственный департамент опасался, что это разрушит перспективы переговоров; минобороны не очень хотело брать на себя новое бремя бюджетных расходов. Каждый страшился криков со стороны общественности, которые начнутся, если мы возобновим бомбардировки Севера, даже в ограниченном районе. Кое-кто прибег к приуменьшению угрозы, с которой мы сталкивались, довольно частый способ избежать необходимости принятия решения. Консенсус группы был достигнут в отношении того, что нападение произойдет в Центральном нагорье; разногласие возникло из-за озабоченности генерала Абрамса по поводу концентрации сил противника как раз за демилитаризованной зоной. 26 января Мел Лэйрд нашел классический компромисс. Он рекомендовал, чтобы президент позволил Абрамсу выполнить часть запрошенного, кроме бомбардировки Севера. Он одобрил вместо этого усиленную активность в воздухе на Юге и установку большего количества сенсоров в демилитаризованной зоне. Разумеется, сенсоры скажут нам, имеет ли место нападение. Но они не предотвратят его или не нарастят нашу способность дать ему отпор. Я согласился с отказом Лэйрда дать согласие на новые нападения на Север по двум причинам. Во-первых, представлялось глупым так поступить за две недели до визита Никсона в Китай. И во-вторых, я полагал, что бомбардировки имели бы смысл только в том случае, если бы они носили длительный характер, чего не могло быть, кроме как в ответ на сокрушительную по мощи провокацию. Нам следует постараться нейтрализовать тех, кто готов обвинять собственное правительство в каждом кризисе. В силу этого я ратовал за то, чтобы отложить предоставление полномочий на возобновление бомбардировок до того времени, пока мы не определим масштабы какого-либо наступления.
Я ратовал за использование этого периода ожидания для укрепления наших собственных сил до максимально возможной степени. Я убедил Лэйрда изменить структуру наших выводов так, чтобы мы сохранили как можно больше вертолетов для обеспечения мобильности. Я также рекомендовал нарастить количество наших самолетов В-52, наших всепогодных самолетов и наших авианосцев. Для выполнения этих целей Никсон созвал заседание СНБ на 2 февраля, на которое пригласил министра финансов Джона Конналли, как поступал во всех случаях, когда становилась вероятной оппозиция сильному курсу и требовалась поддержка. Курс президента отражал тезисы, которые я приготовил (не смог найти стенограмму заседания):
«Я не потерплю никакого провала, который мог бы быть отнесен на счет недостатка доступной помощи со стороны США или недоработок в нашем руководстве или нехватки решимости. Мы должны предпринять все возможное для того, чтобы оказать содействие южным вьетнамцам, и обеспечить так, чтобы они имели как средства, так и желание решить проблемы с Ханоем в этом году.
В конечном счете, мы не можем рассчитывать на то, что противник станет вести серьезные переговоры с нами до тех пор, пока он не убедится в том, что он ничего не добьется продолжением войны. Это потребует всеобъемлющих усилий с нашей стороны во время наступающего сухого сезона. Я не представляю более решающего периода в этом болезненном конфликте и рассчитываю на то, что каждый из вас представит в срочном порядке на мое рассмотрение любое предложение из имеющихся для принятия дополнительных шагов, которые должны быть предприняты для достижения гарантированного успеха».
Никсон принимал решения на заседаниях СНБ только в самых редких случаях. Он хотел избегать случаев оказания на него давления, когда находился в зале заседания. Ему не нравилось утверждение о том, что СНБ играет какую-либо иную роль, кроме как рекомендательного органа. В силу этого он подождал до второй половины дня и приказал принять меры по усилению: дополнительный авианосец, больше В-52-х и дополнительное количество всепогодных самолетов.
Тем временем мы столкнулись с противоречивыми потребностями нашей внутренней обстановки. Они подрывали, по крайней мере, часть наших подготовительных мер. 13 января даже в то время, когда северовьетнамские войска стали стягиваться, мы посчитали необходимым объявить о выводе еще 70 тысяч американских войск к 1 мая. Менее чем за три года мы вывели 480 с половиной тысяч из 545 тысяч военных, которые оказались во Вьетнаме на время нашего прихода к власти. Мы так поступили, улучшая военную обстановку и расширяя зону контроля правительства Южного Вьетнама. Но аппетит в отношении вывода был ненасытным; отступление превратилось в самоцель. Таким образом, к началу марта, когда становилось очевидным приближение решающего наступления, мы оказались в ненормальном положении, увеличивая силы, которые не учитывались в потолке численности войск – В-52-е, авианосцы, – продолжая обещанные выводы наземных войск и планируя объявить о следующем раунде выводов, который ожидался в районе 1 мая. Ни Никсон, ни я не считали, что мы можем рисковать наиболее разумным решением, которым была остановка выводов, когда крупное наступление было неизбежно.
Таким образом, март превратился в период ожидания и принятия решений, отражавших общенациональную шизофрению: выводы сопровождались укреплением; угрозы ответными мерами чередовались недолговечными моментами надежды на то, что, может быть, на сей раз Ханой блефует. Мы и не волновались, и не были уверены, а скорее смирились с событиями. Генерал Адамс, ожидавший одновременных нападений через демилитаризованную зону и в Центральном нагорье, начал теперь обдумывать дальнейшую возможность третьего одновременного броска противника через камбоджийскую границу, выходящую на третий военный округ. 10 марта я сказал Никсону, что ожидаю нападения в пределах 10 дней на трех фронтах в Южном Вьетнаме. Я убеждал его воздержаться от каких бы то ни было действий против Севера до тех пор, пока какой-нибудь справедливый человек не сможет увидеть сам, что это не мы стремимся помериться силой оружия. А потом нам следует ударить всей нашей мощью. Тем временем только что прибывшее пополнение воздушных сил должно быть использовано для того, чтобы прервать наращивание сил противника в Южном Вьетнаме, Лаосе и Камбодже и мешать началу наступления как можно дольше. Никсон предложил то, что он рассматривал как некую «стратегию Черчилля»: отменить состояние боевой готовности для всей нашей авиации в Юго-Восточной Азии на несколько дней, а затем использовать ее всю одновременно в одном массированном ударе. Я не увидел в ней ни вреда, ни здравого смысла. Лэйрд согласился сделать это. В течение двух дней все самолеты оставались на земле, а на третий день они все вылетели. Не знаю, изменилось ли что-то в результате; это, несомненно, свело с ума аналитиков разведки Ханоя, которые пытались понять, что мы предпринимаем. Какой бы ни была причина, в силу ли воздушных налетов, или наших наступлений двух предыдущих сухих сезонов, дата наступления постоянно откладывалась. Наша разведка наращивала информацию день ото дня, утверждая, что оно наступит в полной мере, пока не пройдет очень много недель.
Как северовьетнамские военные подготовительные меры угрожали трем фронтам во Вьетнаме, так и мы были активны на трех дипломатических фронтах – с Ханоем, Москвой и Пекином. Мы продолжали стратегию, обнародованную Никсоном в его речи 25 января, когда он сообщил о наших секретных переговорах с Ханоем, чтобы дать понять американскому народу, что его правительство использовало все возможности для достижения мира, и дать понять Ханою, что вариант с переговорами по-прежнему остается открытым. Как я сказал на пресс-конференции в Белом доме 26 января, на следующий день после речи президента:
«Теперь вопрос стоит так. Должен ли произойти еще один виток военных действий? Мы считаем, что можем сдержать наступление, и что даже вполне возможно, может быть, даже вероятно, что причина, по которой они идут на наступление, является предпосылкой для последующих переговоров. Таковым, по крайней мере, был образец их действий в 1954 году, и таковым он был в 1968 году. Поэтому сделаем попытку сказать им в очередной раз: «Нет необходимости это делать. Давайте покончим с войной сейчас».
Позже в тот же день я обратил внимание на эту же тему в беседе с еще одним журналистом. Я сказал ему, что северные вьетнамцы, вероятно, «отыграют свое» в военном плане позже, в конце года и, если их усилие провалится, пойдут на переговоры на основе, близкой к нашему нынешнему предложению.
И Никсон, и я, мы оба стремились закончить войну как можно скорее. Но существовал один нюанс, который отличал наши подходы в отношении стратегии достижения этого. Моей целью было сплести сложную сеть, которая дала бы нам как можно большее количество вариантов. Выступая за мощную военную реакцию, я никогда не хотел опираться на одну только силу или, собственно говоря, уповать на одни только переговоры. На мой взгляд, дипломатия и стратегия должны поддерживать друг друга. Я всегда ратовал за упреждающий или, по крайней мере, параллельный военный шаг наряду с дипломатическим, даже когда оценивал шансы на успех как низкие. В случае отказа предложение к примирению помогало бы получить поддержку нашему военному усилию у нашей общественности. Упреждая обвинения критиков в упущенных возможностях, мы укрепили бы нашу выносливость и могли бы добиваться почетных условий – что и было самым главным во Вьетнаме. Бесспорно, наши обмены с северными вьетнамцами были секретными. Но я всегда проводил их с учетом возможного максимального воздействия на общественность. Если на нас начнут давить слишком сильно, у нас есть вариант обнародовать их, как мы это сделали в речах Никсона 3 ноября 1969 года и 25 января 1972 года.
Никсон в целом подозрительно относился к переговорам. Он был меньше заинтересован в увеличении наших запасных вариантов, его больше волновало воздействие поражения на общественность. Он боялся, что Ханой – как, впрочем, и его консервативный электорат – мог бы принять наши переговоры за нашу слабость. Я соглашался с ни