красных дивизий, блистательно бездействует.
В Красной Армии нет ничего похожего на эту бестолковщину. Здесь твердая, определенная военная система, четкая координация боевых действий, установление ударных фронтов, подталкивание отстающих, жесткая борьба с малейшими признаками партизанщины. Всюду — могучая воля Ленина, и армия дерется за понятные всем труженикам лозунги — «За землю, за фабрики, за лучшую жизнь!»
Далее. Только четверть трехсоттысячной армии неприятеля находится на фронте, остальные три четверти болтаются в тылу.
Настроение противника следует характеризовать как весьма неустойчивое. Войска, потрепанные в предыдущих боях, постоянно оглядываются на малочисленные проходы через Уральский хребет, боясь окружения и удара по своим тылам. В белых дивизиях множество людей, ненавидящих Колчака, не верящих ему. Это, прежде всего, акмолинцы и минусинцы после подавления их восстания. Они массами переходили и переходят к нам, давая все необходимые сведения о своих бывших частях.
Конечно же, на уральца у адмирала еще меньше надежд! Это — особый тип русского человека. Уралец внешне суров, малословен, но он — добрая душа, как всякий сын труда, знающий, почем фунт лиха и насущный кусок хлеба. Его характер выкован беспрестанным трудом, огнем его печей и кузниц, кнутовьем Демидовых и Расторгуевых, каменной горбатой его землей.
К разговору присоединился Смирнов.
— Кстати, не забудьте, товарищи: мы идем теперь по земле башкир, и они требуют от нас уважения и забот, ибо незнание их души, их труда и богов — почва для обид, которых не должно быть. Простите, Михаил Николаевич, я перебил вас. Прошу, продолжайте.
— Напротив, Иван Никитович, Мы вместе постарались нарисовать образ уральца. Теперь, естественно, о коммунистах Урала.
Война — это всегда жертвы, и, к нашей величайшей беде, партийному подполью Урала нанесен ужасный удар. Весной этого года провокатор выдал руководителей челябинских коммунистов, и многих из них зверски казнили в уфимской тюрьме. Такая же трагедия потрясла Екатеринбург. Разумеется, подполье восстановлено, но все же… все же…
У нашей армии, конечно же, прочные связи с партийными людьми края. И потому именно мы не можем допустить ошибки, забыв о классовой стратегии войны. Вот о чем она говорит. Мы толковали с вами о трудностях нашего прорыва вдоль железной дороги Уфа — Златоуст. Но разве можно запамятовать — этот путь идет по славным рабочим местам, где встретят нас любовь и помощь. Не потому ли Каппель то и дело озирается на свой тыл и выделил из корпуса целую дивизию и несколько иноземных отрядов для охраны коммуникаций. Более краткое и удобное направление на плато по Бирскому тракту — увы! — таит для нас известные опасности: здесь, в станицах, немало противников Советской власти.
— Мы учитываем это, — заметил Гончаров.
— Настоятельно обращаю внимание комиссара на следующее обстоятельство, — снова вступил в разговор Смирнов. — Полки будут наступать в глуши отвесных скал Урала, во мраке горной тайги, и только рев зверей и тревогу птиц услышат наши люди на этом многоверстном пути. Нет соседей, нет охранения, и мгла неизвестности впереди, — такое не всем по плечу, и слабые люди могут настроиться на похоронный лад. Это касается в первую очередь новобранцев, и вам поручается, Николай Кузьмич, пояснить бойцам, куда и зачем они идут и ради чего, возможно, принесут жертвы. Ибо дух людей — единственное, что поможет им одолеть каторжную дорогу и частокол вопросов.
Гончаров кивнул головой, молча записал несколько фраз в тетрадку и откинулся на спинку стула.
— Я совершенно уверен, что нам удастся Златоустовская операция, — продолжал командарм, убедившись, что член РВС больше не собирается говорить. — Но для того, чтоб совершился полный успех, вы, Генрих Христофорович, и вы, Марк Семенович, должны вывести свои колонны на плато, а затем — к станциям Кропачево и Мурсалимкино. А начальник 27-й дивизии свои войска — к станции Сулея.
И Тухачевский, и Смирнов видели, что краскомы 26-й дивизии, пожалуй, уже поверили в успех рейда, и все же в их глазах читались сомнения.
И, словно подтверждая эту догадку, Эйхе спросил:
— Как относятся к прорыву по Юрюзани комвост и штафронт?
— Они знают наш план в деталях и верят в него, — ответил командарм. — В десятых числах июня я говорил с товарищем Каменевым по прямому проводу и привел расчеты рейда. Речь шла о реке Уфе, точнее — о том ее участке, где есть ряд полуостровов, способствующих форсированию водной преграды.
Как только дивизии нашего левого фланга перепрыгнут Уфу, начнется наступление по Юрюзани и Бирскому тракту. Конечно же, командующий фронтом испытывает волнение за успех сложного и рискованного марша по долине реки.
Впрочем, его депеша со мной… Одну минуту…
Командарм достал из планшета телеграмму, пробежал глазами ее текст, прочитал главные места вслух:
— Вот… Номер ноль тридцать девяносто один… Из Симбирска…
«Считаю долгом напомнить вам о необходимости самого тщательного налаживания связи и тыла для колонны, направляемой вдоль Юрюзани… Комфронта С. Каменев. Член РВС Лашевич… Начштаба Лебедев».
Спрятав телеграмму в сумку, командарм спросил, есть ли вопросы, и, узнав, что нет, передал начдиву приказ на рейд № 229/Н, требующий от полков «крайнего напряжения сил».
— Я совершенно верю в успех, — повторил он свою мысль, пожимая краскомам руки.
Уже через минуту Тухачевский и Смирнов быстрыми шагами направились к машинам, где ждали шоферы и охрана.
Вскоре за каменистым поворотом дороги растаяли звуки моторов, и Эйхе сказал с легким вздохом:
— Ну, что ж — за работу, товарищи…
Еще не успела осесть пыль, поднятая автомобилями, на которых уехали Тухачевский и его спутники, а в штаб дивизии начали собираться командиры бригад и полков, комиссары и начальники штабов и служб, снабженцы, врачи.
Офицер мировой войны Эйхе знал окопную и кочевую жизнь действующей армии не по бумажкам. Выпускник Петергофской школы прапорщиков, он с августа пятнадцатого года мотался по дорогам сражений, командуя то пешей разведкой, то пулеметной командой, то взводом пехоты. В конце октября семнадцатого года штабс-капитан Эйхе стал председателем военно-революционного комитета полка.
Короче говоря, Генрих Христофорович понимал и умел выполнять приказы, нравятся они или нет, с той особой напряженной тщательностью, которая отличает фронтовика. Ибо в бою всякая небрежность или равнодушие, как известно, имеют почти всегда один исход — кровь.
Еще молодой коммунист (он вступил в партию в декабре семнадцатого года), Эйхе уже отменно знал силу большевистского слова. Потому, обсудив все военные вопросы, устало кивнул Гончарову:
— Твой черед, Николай Кузьмич.
Комиссар поднялся с места. Сказал:
— Все помнят, какое значение придает Владимир Ильич Уралу. Ленин требует вернуть Республике край до зимы.
В противном случае Красная Россия погибнет, и мы будем отвечать перед историей за ее гибель.
Из этого следует только одно: каждый боец обязан усвоить жесткую истину: он лично, именно лично, отвечает за будущее.
Никаких розовых красок, никакого подслащивания в разговорах с людьми. Весь путь — смертельная опасность, и мы измотаем свои силы до предела, мы будем мечтать о сне, только мечтать. Мы должны вынести и вынесем это, ибо грандиозна цель, указанная нам.
Каждый боец должен подготовить себя к исполнению долга. Смерть или победа, иного нам не дано. Смерть или победа!
Это все, что надо сказать.
— Немедля в части, — распорядился начдив. — Через три дня — рейд.
ГЛАВА 7В ГЛУШИ ОТВЕСНЫХ СКАЛ УРАЛА
26-я дивизия Генриха Эйхе нетерпеливо готовилась к прыжку через реку Уфу и выходу на Юрюзань. Красным предстояли — никто не сомневался — встречные бои, неизвестность, изнурение маршей, ночи без сна и еда на ходу. Люди, кони, винтовки, пушки, боеприпасы, плоты, лодки — все было, как пружина, сжатая до предела в ружье бойца.
В свое время штабы армии и дивизии условились: форсируя Уфу, они запутают Колчака ложными переправами и именно к ним постараются притянуть главный белый огонь.
Имитация переправ у деревень Тураевой и Каганского была тяжелым и рискованным делом. Для того, чтобы дивизии Каппеля поверили в красный бросок именно здесь, Эйхе обязан был сосредоточить на этих берегах немалые силы и послать их через реку почти открыто. А такие подлоги всегда окрашивают кровью гребни военной воды. Но еще важнее было узнать, не зря ли они, жертвы ложных переправ, то есть поддался ли на обман неприятель?
В ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое июня шесть полков дивизии и кавалерия начали бросок. Пушкари 26-й непрерывно терзали снарядами восточный берег, в который зарылись дивизии Каппеля. С особой силой грызла артиллерия белую оборону напротив Каганского и Тураевой, наводя противника на мысль, что именно здесь главный удар большевиков.
Цена ложных переправ хорошо известна фронтовику всякой войны. Здесь все не так, как в обычном бою; чем больше ты притянешь к себе войск и оружия, чем пристальнее, важнее и тревожнее внимание чужих к тебе, тем лучше замыслу и победе. Ибо, вызвав огонь на себя, ты исключаешь солдат врага, его снаряды и пули с того участка, где совершится главный прыжок.
И белые, и красные отменно знали реку Уфу, разделявшую их. Самый крупный приток Белой, она мчится на юг меж крутых утесов, в щетине пихт, елей и сосен, в округлой зелени душистых лип и берез.
Всюду на пути наступающих темнели провалы карста, исчезали в промоинах известняков и доломитов речки и ручьи. Однако теперь на всю эту прелесть природы глядели глазами наступления и главного вопроса: как очутиться на восточном берегу ценой самой малой крови?
Почти везде левый берег господствовал над правым, и белые, чай, благодарили бога за эту выгоду. Глубина Уфы порой достигала трех, а ширина в низовьях — ста пятидесяти сажен, что опять же было на руку белым.