— Заходите, — бесцветным голосом вымолвил штабс-капитан, продолжая сидеть. — Павел Прокопьевич просил извиниться: немного задержится. Приказано занять вас чем-нибудь.
Придвинул к себе папку, полистал, предложил внезапно:
— Садитесь в уголок, поскучайте. У меня — масса дел.
Он куда-то позвонил, велел привести к нему арестованного Черемянина, и пока того доставляли в отделение, снова занялся папкой, готовясь к допросу.
Подследственный был по виду пожилой рабочий, однако Юлия Борисовна не стала бы утверждать, что верно определила его возраст: лицо темнело кровоподтеками и ссадинами, а разбитые губы припухли.
— Ну-с, голубчик? — спросил Крепс. — Вспомнили имена сообщников или станете упираться?
Он усмехнулся:
— Все лисы в конце концов встречаются у скорняка, не так ли?
Поглядел на истерзанного арестанта взглядом безразличия и злобы, стал закипать:
— Итак? Имена?
— Я не знаю имен, — угрюмо отозвался Черемянин, — зря меня мордуете, капитан. Мало прока.
— Гм-м… Но позволь знать мне — прок или не прок.
Постучал ребром ладони о стол, сказал глухо:
— Ты — мой враг, и я поступаю с тобой, как с врагом. Попади я в ваши руки…
— Мы не стали бы пачкать своих рук, господин штабс-капитан.
— Вон что! Как прикажешь понимать?
— Как хотите.
Желваки на физиономии Крепса закаменели. Однако он, вероятно, помнил, что рядом княжна Урусова. Пытаясь сдержать себя, ухмыльнулся.
— Не надувайся — лопнешь.
Черемянин в упор глядел на контрразведчика, и Крепсу казалось: он хохочет разбитым ртом.
Внезапно штабс-капитан побелел, на лбу у него задергалась синяя жила, и он закричал, раздражаясь и взвинчивая себя:
— Говори, хамово отродье!
— Я уже сообщил все, что знал. Это была касса взаимопомощи стрелочников. Не более того.
— Это был тайный сброд большевиков. Под крышей кассы работало пятьсот красных.
— Вот видите, вы знаете больше меня. Какой же смысл в допросах?
Крепс молчал, и глаза его налились кровью.
Юлии Борисовне почему-то казалось, что офицер специально и заранее придумал всю эту сцену, дабы княжна сразу увидела грязь их работы и тотчас простилась с мыслью здесь служить. Впрочем, возможно, Урусова ошибалась, и Крепс действительно занимался своими будничными делами, не обращая внимания на пришлую девчонку.
— Что можешь сказать о Семене Зачепе и Иосифе Яросе? — наконец нарушил паузу Крепс.
— Я уже говорил: это члены кассы взаимопомощи стрелочников.
Штабс-капитан облизал сухие губы, погрыз кончики своих воинственных усов.
— Я отдаю должное твоей выдержке и мужеству, Черемянин. Но оцени и мою настойчивость: я выбью истину. Любым путем. Запомни это.
— Бить умеете. Отдаю должное.
Крепс снова побледнел.
— Тогда можешь еще раз убедиться в этом.
Он крикнул в сторону приемной:
— Поручик! Уведите красного и вразумите его!
Вошедший в кабинет Вельчинский умоляюще посмотрел на Крепса. Этот взгляд без труда можно было прочесть. Он звучал приблизительно так: «Зачем же при княжне… что же ты со мной делаешь, скотина!..»
— Поторопитесь, поручик! — отчетливо услышав его немую речь, прикрикнул штабс-капитан. — И запомните, это не тот случай, когда стрелочники, согласно поговорке, ни при чем.
Он подождал, когда Черемянин и побагровевший Вельчинский ушли, откинулся на спинку стула и с вызовом сообщил княжне:
— Это наша работа, мадам.
— Я так и представляла себе. Однако кулак…
— Гм… да… конечно… благодарю вас. В следующий раз я буду толковать с красными в галстуке и белой сорочке. Я стану задавать вопросы, то-ва-ри-щи будут молчать, и мы разойдемся большими друзьями. Затем они поймают меня, вас и прочую «белую сволочь», натянут наши шкуры на барабаны и примутся стучать революцьённый марш. Не правда ли, занятно?
— Как поступят красные — еще неведомо. А как поступаете вы — я вижу.
Крепс усмехнулся.
— Я в полном замешательстве, княжна.
— То есть?
— Зачем вы пришли к нам? Читать нотации?
— Отнюдь.
— Зачем же?
— Мой долг — нанести врагу как можно больший урон.
— Тогда позвольте полюбопытствовать: кто ваш враг?
— Болтуны и демагоги — раньше всего.
— Вы забываетесь, Юлия Борисовна. И я не тот человек, какого можно третировать.
— Помилуйте, Иван Иванович, — забеспокоилась Урусова, — я совсем не имела в виду вас.
— Кого же?
— Демагогов и болтунов. Надеюсь, вы не относите себя к их числу?
Крепс не успел ответить на вопрос.
Дверь открылась, и два солдата втащили арестованного в кабинет. Ноги Черемянина волочились по ковру, и княжне казалось: по красному ворсу тянется черно-красная полоса крови.
Вельчинский вошел через минуту, укрылся в дальний от Урусовой угол и переминался с ноги на ногу.
— Вспомнил? — спросил Крепс Черемянина. — Иль беспамятлив, что кукушка? Так я подскажу.
Подследственный молчал.
Штабс-капитан достал из стола папку, раскрыл ее, сказал вяло:
— Вот протоколы допросов. Все преступники признали свою вину. Ты видишь, мы все знаем. И оттого, что назовешь имена, ничего не изменится.
Арестованный безмолвствовал, уронив голову на грудь. Внезапно он спросил, не меняя позы:
— Кто признался? Фамилии?
— Тимофей Кузнецов, Михаил Шабалин, Андрей Марченков. — Кивнул солдатам. — Посадите на стул. Господин Черемянин будет отвечать.
Убедившись, что его распоряжение выполнено, штабс-капитан позволил себе небольшую речь. В ней он сообщил арестанту, что подвалы контрразведки находятся по соседству с адом, что здесь пытают каленым железом, ломают пальцы, срывают ногти и прочее, прочее, прочее.
Черемянин сказал хрипло:
— Не тратьте времени зря. Это известно всем.
Он облизал сухие губы.
— Не поймав птицу — теребишь, господин штабс-капитан. Никто ничего не сказал.
Крепс поднялся со стула, подошел к Черемянину и вдруг с огромной силой ударил его кулаком в лицо.
Арестант отлетел в угол, и на его почерневших губах появилась кровь.
Он поглядел невидящим и ненавидящим взглядом на своего палача, прохрипел с трудом:
— Наши придут — вдвадорога заплатишь, падла…
— Унесите, — распорядился Крепс и повернулся к Вельчинскому. — Заставляете меня, Николай Николаевич, выполнять вашу работу. Не хотите ли сменить штаб Западной на боевые линии войны? — Даже не делая вид, что собирается услышать ответ, заключил желчно: — Вы свободны. Как всегда.
Лишь только дверь за Вельчинским закрылась, Крепс уселся напротив Юлии Борисовны, ожесточенно потер руки носовым платком, осведомился:
— Вы еще не раздумали служить у нас, княжна?
— Нет.
— Вы мне начинаете нравиться.
— Это небольшая победа. Но я польщена.
— Я уже, кажется, научился не обижаться на вас.
— Гм… надеюсь, еще многому научитесь от меня.
— Вы имеете в виду нахальство?
— Нет. У вас собственного хоть отбавляй.
— Право, вы славная бабенка, Урусова. Жаль, что на дворе не тринадцатый год и княжеский титул ровно ничего не значит. Впрочем, один бог знает, чем кончится потасовка. Может статься, ветер и вернется на круги своя.
— А я-то думаю: отчего такая учтивость!
Вот так, то злобясь, то, пожалуй, даже одобрительно поглядывая друг на друга, перебрасывались они фразами и с опозданием заметили, как резко, от толчка, открылась дверь.
В комнату вкатился, отдуваясь, похлопывая себя по бедрам, толстый, усатый низкорослый офицер, упал в кресло напротив княжны, закричал басом, который никак нельзя было предполагать в его рыхлом теле:
— Княжна Юлия! Боже мой! Как выросла! Похорошела-то как!
Вскочил с кресла, обнял Урусову, послюнявил ей лоб губами, вымолвил с искренним огорчением:
— Бедный, бедный князь Борис! Погибнуть в сорок лет! За что!
Он приложил платок к глазам, потер им сухие веки, пробасил:
— И матушка ваша преставилась? Ах, какое несчастье! Какое несчастье!
Говоря все это, он протянул княжне ее медальон, затем сообщил, что вместо справки, выданной в Совдепии, Юлии напишут вполне форменную бумагу и в заключение заявил, что удочеряет Урусову, это его долг, он не может оставить дитя своего друга без поддержки и даже просто без средств существования.
Княжна улыбнулась Гримилову (его нетрудно было угадать в этом круглом, как луковица, человеке), и ее глаза заблестели.
— Благодарю вас, Павел Прокопьевич, — сказала она, в свою очередь доставая платок. — Однако — как же моя просьба?
— Просьба? Какая просьба? Ах, служба! Позвольте обрадовать: вы станете вести у нас делопроизводство, если, разумеется, эта конторская работа не будет вас тяготить.
Гримилов не поленился сам отправиться к госпоже Крымовой, обнаружил в приемной Вельчинского, и, поручив его заботам новую сотрудницу отделения, вернулся к Крепсу.
— Бедная, бедная Юля, — бормотал он, присаживаясь к столу, — я знал ее вот такой (он чуть раздвинул руки, показывая, какой он ее знал) и вот теперь — удочеряю.
— Вы это уже говорили, Павел Прокопьевич, — с досадой отвечал Крепс. — Но вы уверены, что это — княжна?
Гримилов усмехнулся.
— Право, работа в отделении ожесточила вас, Иван Иваныч. Нет, понимаю: в нашем деле не обойтись без подозрений. Но мне-то вы верите или нет!
Крепс хранил молчание и хмуро косился на Гримилова. Павел Прокопьевич, не услышав ответа, спросил:
— Узнали, как устроилась госпожа Урусова?
— Да. Дом купца Кривошеева. Флигель во дворе.
Добавил со вздохом:
— Установлено негласное наблюдение за домом. Если все хорошо, то…
— Не надо. Вы, право, несносны, Иван Иванович.
— Слушаюсь. Хотя…
— Нет, вы положительно… Снять наблюдение.
— Как вам угодно.
— Ну, вот и хорошо. Как подвигаются стрелочники? Говорят?
— Нет. Правду выбиваем по слову.
— Да, именно — «выбивать». Эта красная компания стрелочников и кухаркиных детей полагает, что от нас можно отделаться молчанием, пустяками, ссылками на свою плохую память. Помогите им вспомнить все, что нам важно знать. Постарайтесь, пожалуйста. Я на вас весьма надеюсь, весьма, Иван Иваныч.