Элинор немного подождала в передней. После ослепительной дороги глазам пришлось привыкнуть к полумраку. Все казалось Элинор таким бледным, хрупким, таким родным. Выцветшие коврики, выцветшие картины. Даже адмирал Нельсон в треуголке над камином производил впечатление пожухшей светскости. В Греции все напоминает о том, что было две тысячи лет назад. А здесь — всегда восемнадцатый век. Как все английское, подумала Элинор, кладя зонтик на узкий стол рядом с фарфоровой чашей, в которой лежали сухие розовые лепестки, прошлое кажется близким, домашним, родным.
Открылась дверь.
— Ой, Элинор! — воскликнула ее невестка, перебежав через переднюю в развевающемся летнем наряде. — Как я рада тебя видеть! Какая ты загорелая! Идем в холодок!
Силия проводила ее в гостиную. Рояль был накрыт белыми пеленками, в стеклянных банках мерцали розовые и зеленые фрукты.
— У нас все вверх дном, — сказала Силия, падая на диван. — Только что ушли леди Сент-Остелл и епископ.
Она начала обмахиваться листком бумаги.
— Но успех был полный. Мы устраивали базар в саду. Было представление.
Листок бумаги оказался программкой.
— Спектакль?
— Да, сцена из Шекспира, «Летняя ночь» или «Как вам это понравится?», не помню. Мисс Грин поставила. К счастью, погода не подвела. В прошлом году был ливень. Ох, только как ноги болят!
Высокое окно выходило на лужайку. Элинор увидела, что там переносят столы.
— Вот это дело так дело! — сказала она.
— Да! — Силия тяжело дышала. — Были леди Сент-Остелл, епископ, кегли и поросенок. Но я думаю, все прошло очень хорошо. Людям понравилось.
— В пользу церкви? — спросила Элинор.
— Да, на новую колокольню.
— Серьезное начинание.
Элинор опять посмотрела на лужайку. Трава уже высохла и пожелтела, лавровые кусты выглядели сморщенными. Столы были расставлены перед лавровыми кустами. Мимо прошел Моррис, неся стол.
— Хорошо было в Испании? — спросила Силия. — Видела что-нибудь интересное?
— О, да! — воскликнула Элинор. — Я видела… — она осеклась. Она видела много интересного — здания, горы, красный город на равнине. Но как описать это?
— Ты должна потом мне все подробно рассказать. — Силия встала. — А теперь пора привести себя в порядок. Только, боюсь, — она с болью на лице начала взбираться по лестнице, — я должна попросить тебя быть бережливее: у нас очень мало воды. Колодец… — Она не договорила.
Элинор вспомнила, что в жаркое лето в колодце всегда кончается вода. Они прошли по широкому коридору, мимо старого желтого глобуса, стоявшего под жизнерадостным полотном восемнадцатого века, запечатлевшим всех малолетних Чиннери в длинных панталонах и нанковых штанишках, собравшихся в саду вокруг отца и матери. Силия остановилась, взявшись за дверь спальни. Из окна было слышно, как воркуют горлицы.
— В этот раз мы поселим тебя в Синей комнате, — сказала она.
Обычно Элинор отводили Розовую. Она заглянула внутрь.
— Надеюсь, у тебя есть всё… — начала Силия.
— Конечно, у меня все есть, — сказала Элинор, и Силия покинула ее.
Служанка уже распаковала ее вещи. Они были разложены на кровати. Элинор сняла платье и, оставшись в белой нижней юбке, принялась умываться — тщательно, но экономно — ввиду недостатка воды. От английского солнца у нее все-таки щипало лицо — там, где его обожгло испанское солнце. Шея резко отличалась по цвету от груди — как будто ее выкрасили коричневой краской, подумала Элинор, надевая перед зеркалом вечернее платье. Она быстро скрутила в клубок свои густые волосы с проседью, повесила на шею кулон — красный камень, похожий на толстую каплю малинового варенья с золотой крупинкой посередине, и еще раз окинула взглядом женщину, которая за пятьдесят пять лет стала ей так привычна, что она уже не замечала ее, — Элинор Парджитер. Она стареет — это было очевидно: лоб пересекали морщинки, там, где кожа некогда была упругой, теперь появились впадины и складки.
Что же было моей сильной стороной? — спросила она себя, еще раз проводя гребнем по волосам. Глаза? Ее глаза усмехнулись в ответ. Да, глаза. Кто-то когда-то похвалил мои глаза. Она раскрыла их пошире. Вокруг каждого глаза было несколько белых лучиков — из-за того, что она щурилась, защищаясь от солнечного сияния в Акрополе, Неаполе, Гранаде и Толедо. Но все похвалы моим глазам в прошлом, подумала Элинор и закончила одевание.
Она задержалась у окна, чтобы посмотреть на выжженную лужайку. Трава была почти желтой, вязы начали буреть. Бело-рыжие коровы жевали жвачку за низкой изгородью. Все-таки Англия — не то, подумала Элинор. Она маленькая и приторная. Элинор не питала любви к своей родине — ни малейшей. Затем она отправилась вниз, потому что хотела повидаться с Моррисом наедине — если получится.
Но он был не один. При появлении сестры он встал и представил ее дородному седовласому мужчине в смокинге.
— Вы, кажется, знакомы? — сказал Моррис. — Элинор. Сэр Уильям Уотни. — Он с иронией слегка подчеркнул слово «сэр», что на мгновение смутило Элинор.
— Мы были знакомы когда-то, — сказал сэр Уильям, выйдя вперед и с улыбкой пожимая ей руку.
Она посмотрела на него. Неужели это Уильям Уотни — старина Даббин, который приходил на Эберкорн-Террас много лет назад? Да, он. Элинор не видела его с тех пор, как он уехал в Индию.
Неужели мы все такие? — ужаснулась она, переводя взгляд с покрытого пятнами, морщинистого, изжелта-красного лица того, кто был знаком ей юношей, а теперь почти совершенно оплешивел, на своего брата Морриса. Он лыс и худ, но ведь он сейчас в расцвете сил, как и она, разве нет? Или они все вдруг стали старыми развалинами, как сэр Уильям? Тут вошли ее племянник Норт и племянница Пегги со своей матерью, и все отправились ужинать. Старая миссис Чиннери ужинала наверху.
Как же Даббин стал сэром Уильямом Уотни? — дивилась про себя Элинор, пока они ели рыбу, которая была принесена ею в мокром свертке. В последний раз она видела его в лодке на реке. Они поехали на пикник и устроили ужин на острове посреди реки. В Мэйденхеде, кажется…
Говорили о церковном празднике. Крастер выиграл поросенка, миссис Грайс — посеребренный поднос.
— Вот, значит, что было в детской в коляске, — вспомнила Элинор. — Я встретила людей, возвращавшихся с праздника, — объяснила она и описала процессию. Разговор на тему праздника продолжился.
— Вы не завидуете моей золовке? — обратилась Силия к сэру Уильяму. — Она только что из поездки по Греции.
— В самом деле? — откликнулся сэр Уильям. — А где именно в Греции вы были?
— Мы посетили Афины, затем Олимпию, затем Дельфы, — начала Элинор, в который раз повторяя заученную фразу. Судя по всему, они с Даббином были дальними знакомыми — не более.
— Мой деверь Эдвард, — объяснила Силия, — устраивает эти прелестные экскурсии.
— Вы помните Эдварда? — спросил Моррис. — Вы не вместе учились?
— Нет, он поступил позже, — сказал сэр Уильям. — Но я слышал о нем, разумеется. Он… постойте… Он стал большой шишкой, да?
— О да, он достиг высот, — сказал Моррис.
Он не завидует Эдварду, подумала Элинор, хотя в голосе его прозвучала нота, по которой она поняла, что он сравнивает свою карьеру с карьерой Эдварда.
— В него все влюбились, — сказала она и улыбнулась, вспомнив Эдварда, читающего лекцию в Акрополе группе благочестивых учительниц. Они доставали блокноты и записывали каждое слово. Но он был очень великодушен, очень добр, все время заботился о ней.
— Вы встретили кого-нибудь в посольстве? — спросил сэр Уильям и тут же поправился: — Впрочем, там нет посольства, верно?
— Нет, в Афинах нет посольства, — подтвердил Моррис.
Беседа свернула на новую тему: в чем разница между посольством и дипломатическим представительством. Затем принялись обсуждать положение на Балканах.
— В ближайшем будущем там будет неспокойно, — сказал cэp Уильям. Он сидел, повернувшись к Моррису. Они обсуждали положение на Балканах.
Элинор отвлеклась от беседы. Чем он занимался, интересно? Некоторые слова и жесты напомнили ей Даббина тридцатилетней давности. Кое-что от того юноши в нем проступало — если прищуриться. Элинор прищурилась. Вдруг она вспомнила: это он похвалил ее глаза. «У твоей сестры на редкость ясные глаза», — сказал он тогда. Ей передал это Моррис. Они ехали в поезде, и она загородила лицо газетой, чтобы скрыть свое ликование. Элинор опять посмотрела на сэра Уильяма. Он рассказывал. Она прислушалась. Он казался слишком большим для тихой английской столовой. Его голос грохотал. Ему не хватало публики.
Он излагал какую-то историю, говоря рублеными, нервными фразами, каждая была будто окружена кольцом. Элинор нравилась его манера, но она пропустила начало. Его бокал опустел.
— Подлейте вина сэру Уильяму, — шепнула Силия робкой горничной. Со стороны буфета послышались возня и звон графинов. Силия раздраженно нахмурилась. Необученная девушка из деревни, заключила Элинор. Рассказ приближался к кульминации. Жаль, она упустила несколько эпизодов.
— …и вот я, в старых бриджах для верховой езды, стою под павлиньим опахалом, а все эти милые люди пали ниц, прижавшись лбами к земле. «Боже правый, — говорю я себе. — Если б они знали, каким ослом я себя чувствую!» — Сэр Уильям выставил бокал, чтобы его наполнили. — Вот так мы когда-то учились работать, — добавил он.
Он хвастался, конечно, но это естественно. Он вернулся в Англию после того, как управлял местностью «размером с Ирландию», как они всегда говорят. И никто никогда о нем не слышал. Элинор поняла, что за выходные прозвучит еще много историй, выставляющих его в выгодном свете. Но говорил он очень складно. В его биографии было много интересного. Вот бы Моррис тоже что-нибудь рассказал, утвердил себя, вместо того чтобы сидеть, откинувшись на спинку и время от времени проводя по лбу рукой с рубцом от пореза.
Надо ли мне было убеждать его идти в адвокатуру? — думала Элинор. Отец был против. Но что сделано, то сделано. Он женился, пошли дети, ему пришлось продолжать начатое, хотел он того или нет. Как все необратимо. Мы поступаем наугад, потом приходит их черед… Она посмотрела на Норта и Пегги — своих племянника и племянницу. Они сидели напротив нее, солнце освещало их лица — чуть загорелые, пышущие здоровьем, такие юные. Синее платье Пегги топорщится, точно накрахмаленное муслиновое платьице маленькой девочки. У Норта карие глаза, он еще совсем мальчик. Он слушает внимательно, а Пегги уставилась в свою тарелку. На ее лице — неопределенное выражение хорошо воспитанного ребенка, слушающего беседу взрослых. Интересно ей ил