После того, как закрыл дверь, не было ни звука, ни скрипа. Простоял у кровати какое-то время, готовый в любую секунду защищаться, кинжал держал в правой руке, вытянутой перед собой. Затем лег на постель. В какой путь мне отправиться?
Ощущал присутствие кого-то еще в комнате. Или я бредил, или мне послышался его хрип? Закрыл глаза. Не ожидал, что смогу в этой обстановке спокойно уснуть. Отключился.
Когда открыл глаза, по-прежнему ничего не видел, кроме черноты. Подошел к столу. Выпил воды. Перекусил.
– Гой, подойди, – послышался голос старика из соседней комнаты.
Не спеша направился на голос.
– Присядь на кровать.
Сел на край кровати. Не видел своего собеседника.
– Гость приходил в мой дом. Гость увидел, что гибелью болен ты. Не телом. Что гибель стоит позади тебя не только здесь, но и в Коробке. С самого рождения и по сей день.
– Кто этот гость? Как он выглядит?
– Если посчитает нужным, сам объявится. Показал мне, что зла мне не желаешь. Расскажи мне об этой болезни, гой.
– Быстро ты вернулся из другого места, отец. Думал, на несколько суток пропадешь. Если не до Рассвета.
– Сколько суток, по-твоему, прошло?
– Не больше суток.
– Болезнь твоя.
– Никогда бы не подумал, что то, что ношу в себе с самого рождения, станет видимым для другого. Катарсис не перестает меня удивлять.
Болезнь моя мучительна. Дуру принимал как обезболивающее. Не знаю за других, мне приходится создавать противоядие каждые два-три года, бывает, чаще. Если вовремя не принять – не живу. Дышу, жру, сру, сплю – и не живу. Не жить – страшно, но страшнее не жизни – привыкание к тому, что не живешь. Не создать противоядие – значит, подвергнуть себя пыткам. Мне трудно объясниться понятнее, старик, сам не до конца понимаю, что это такое и за что я несу такую ношу.
– Дети гибели. Катарсис – отец отцов наших, бог отцов наших. Другое место тебе не дом. Иной отец тебе не учитель.
Дай духу своему пищи: любви и знаний. Пусть этим питается он.
– Знания – хорошая пища, отец. А первое где взять?
– Как ты думаешь, кто я?
– Ты – пророк, – без раздумий сказал я.
– Пророк.
– Почему так? Почему не с ними?
– Я больше не играю по их правилам. Я сделал достаточно для того, чтобы мне позволили создать собственный мир в их мире.
– Мне нужно спасти Амена.
– Он слышит тех, кто говорит в его присутствии. Амен. Мне не нужно быть знакомым с Аменом, чтобы знать, как открыть ему глаза. Твой ход, гой. Чем я не прав, не живя среди гоя?
– Думал над этим. Много думал. Твой мир идеален не только для тебя, но и для меня. В нем идеально все, кроме Ночи, от нее веет опасностью. Похоже, нужно привыкнуть, что здесь она способна быть другой, и гостя твоего незнание порождает страх. Ты мог бы передавать свои знания гою, нести пользу жизнью своей. Ради чего ты живешь сейчас, старик?
– Не во благо Коробке. Не во благо создателям Коробки. Не во благо потребителям Коробки. Не во благо жителям Катарсиса. Не во благо кому-то, кроме себя. Во благо себе служу я теперь, гой.
– Чем ты не демон, старик?
– Демонами управляют.
– Тобою – нет?
– Катарсис способен оказывать воздействие и менять ход событий. Выше горы – Катарсиса только иные горы – Катарсисы. А гои выше гор, только пока стоят на вершине самой горы.
– Что такое Катарсис?
– Разыщи фолиант. Представления о нем неверны. Он не существует в виде цельной книги. Обрывочные знания из него спрятаны по всему Катарсису. Так же неверны и представления о самом Катарсисе у гоя нового времени. Дети гибели и дети спасения – вы об одном и том же, но имеете разные представления.
– Кто будет бороться за наши души, батя?
– Вам лишь бы лежать навзничь. Чтобы за вас боролись. А сами способны создать ценность, за которую стоит бороться? Настоящую ценность, которая будет иметь вес и через год, и через десятилетие, и через века? Потому и неизученной болезнью погибаете ты и подобные тебе, создавая временное, существуя во временном. Алмаз – твердый. Золото – твердое. Там, в Коробке, ценится настрой твердый. Дары Коробки. Здесь, в Катарсисе, самое ценное – не твердое. Вода, плод, фолиант, цветы. Дура, свойств которой вы не открыли. А те, кто открыл, скрывают от вас. Это только то, что тебе известно, гою нового времени. Ценностей гораздо больше на землях, куда еще не ступала ваша нога.
– Не ступала. Будет Рассвет, будет пройдена и новая тропа. Болью твердость свою приобрели.
– Потому и не стремитесь целого увидеть, воспитанники боли. Затем узники ее. Только болью можно себя воспитывать – только ее превознося?
– Я не смог уберечь непомнящих в граде Покоя. Все до единого – на погосте. А я здесь, сижу в темноте. Вижу Ночь, от которой не закрывают на засов двери. Я выберусь отсюда, пророк. Еще до наступления Ночи думал о том, что в твоем мире лучше, чем в мире общем. Что твой Катарсис гораздо ближе мне, чем гойский. Пообещал своему другу я, когда стрелой раздробил иллюзию былого, что можно вернуть невозвратимое. Пообещал больше себе самому, чем памяти о нем, что передам знания: его, мои – тому, кто будет нуждаться в них, и подниму нуждающегося. В Катарсис придут другие гои. Может, я однажды приду. Или в другой Катарсис. Кто знает, тот не сказал. Нужно оставить после себя знания, чтобы они не заблудились. Чтобы сам не заблудился, придя с ними. Пока еще рано у отца богов наших подобного твоему мира просить. Не пришло время.
После моих слов наступила тишина. Затем заскрипела кровать, Негоди встал и пошагал в ту часть комнаты, где расположена входная дверь. Вышел из дома. Думал, нужду справить побрел старик. Когда он вернулся, то встал передо мной:
– Протяни открытую ладонь.
Сделал, как он сказал.
– Это «истома». Передашь ее тому, кто Амена оставил в Коробке. Амен откроет глаза. Есть такой дар в Катарсисе, называется Логос…
Мы проговорили с хозяином до самого Рассвета. Трижды выходил в Ночь по нужде. Пили, ели. Негоди рассказал мне о свойствах Логоса, и когда попросил меня протянуть левую руку с открытой ладонью, вложил в нее Логос. Я получил от пророка то, за чем пришел, но ключ, чтобы выйти из его мира, старик не спешил отдавать. Был уговор.
Радовался Рассвету, как когда-то в детстве радовался тому, что родители на выходные разрешали остаться на ночь у бабули. Детство. Как в речке купался, в теплой воде под палящим солнцем. Как нырял под воду, а на берегу стояли мать и отец, разговаривали, поглядывая на меня – как я ныряю. Рассвет принес еще один дар в Катарсис – новый день. Я поделился с хозяином этим наблюдением, он кивнул головой.
Я вышел в Рассвет. Посмотреть на мир старика. Ноги привели меня к дуре. Долго наблюдал за дурой, не понимая, зачем она нужна. Когда вернулся в дом и прилег отдохнуть, случилось то, чего не случалось со мной никогда.
Часть пятаяЛогос
Я проснулся парализованным. Ни встать, ни пошевелиться. Не смог издать ни звука, ни хрипа. Старик меня обнаружил спустя много часов. Я лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Слышал шаги Негоди. Видел, как наклонился он у моей головы, разглядывая глаза.
– Вот оно как, – только и сказал хозяин. Затем ушел к себе в комнату.
Начались видения. Сами меня нашли. Я их не искал.
Видение первое
Амен
– Здравствуй, Амен. Здравствуй, сын.
Мужчина осторожно дотронулся рукой до лба сына. Погладил его коротко и убрал руку. Это было несвойственно ему.
– Не знаю, как себя вести и что говорить. Я вернулся из мира, в котором живут гои. Это другой мир, не такой, какой ты видел ранее, за пределами этих стен. Его прозвали Катарсисом. Ты меня не слышал больше года по времени этого мира, я же с тобой не разговаривал гораздо дольше.
Отец замолчал. Не сразу продолжил. Задумался о своем.
– Когда тебе было меньше, чем сейчас, мы постоянно ругались с твоей матерью. И… Ты стоял рядом все это время. Слышал. Я не… Там, в Катарсисе, Ночь длится шесть суток. И она другая, нежели здесь. Амен, если слышишь меня, жизнью своей клянусь, больше не оставлю тебя. Ни ногой в другой мир. Здесь останусь насовсем, чтобы с тобой видеться чаще. Я приму чужого человека в вашем доме, как должное приму его присутствие в этих стенах, как неизменное приму. Ты сказанного мною, возможно, не поймешь: отравленное здесь все, кроме тебя. Мать твоя умерла для меня и как будто неживая она, как иллюзия. Гадко оттого, что вижу ее перед собой. Я бессилен вытащить ее с того света, или, может быть, неживой я сам, когда вижу ее? Гадко было переступать порог этого дома, только ты, Амен, здесь для меня. Мой. Свой.
Мужчина положил на подушку возле лица сына камень. Синий камень. Вытянутой формы. Логосом звался тот камень.
– Катарсис, открой глаза моему сыну. Я положил камень у его головы.
Отец молча смотрел на ребенка. Чуда не произошло. Он просидел у сына до самой ночи, не произнося ни слова. Его вежливо попросили покинуть дом и позволили прийти в другой день. Мать Амена была на позднем сроке, вынашивала ребенка от нового мужа.
Гой пришел к сыну на второй день и на третий. И на пятый.
– Здравствуй, сын.
Осваиваюсь здесь. В вашем мире. Сегодня узнавал, сколько стоит вшить в голову тот мир, что внутри вашего мира. Нужно вшить, живя среди других внутри этой системы, изгоем быть уже не смогу. Сопьюсь. Так хоть шанс у меня будет стать своим среди здешнего люда, изучая их интересы. Здесь теперь мой дом. Ты – мой дом. Ни одной библиотеки в городе нет. Уверен, что книги спрятаны в домах у тех, кто не вшил себе в голову, но где мне найти их? Они сливаются с другими на улице, чтобы выглядеть, как остальные. Чтобы спрятаться за чужими спинами, нося внутри изо дня в день протест. Я не способен больше быть таким, как они, живя в мире, где подавляющее большинство – другие. Не способен. Сопьюсь. Этого здесь на каждом шагу. В каждой коробке по три-пять алкомаркетов. Хоть залейся. Амен, если слышишь – хочу верить, что слышишь – прости меня, дурака. Алкоголика. Неуравновешенного человека. Драчуна и эгоиста. До сих пор для меня загадка, как мне еще голову не отбили?