Загадка этой странной картины заключается не в том, кто именно был ее автором (автором был именно Гойя, и никто иной). Загадка в том, что означает эта символическая фигура гиганта, голова которого теряется в небесах, а поза означает и настороженность, и опасение, и готовность к бою.
Кто он такой и на чьей стороне он будет сражаться, этот великан?
Исследователи биографии и искусства Гойи обратили внимание на то, что у этой символической картины есть поэтические аналогии. Популярный в те годы патриотический поэт Хуан Батиста Арриаса опубликовал в начале войны свою поэму под названием «Пиренейское пророчество». Здесь таинственный гигант, он же «дух Пиренеев», является самому Наполеону, когда последний идет со своей армией в испанские пределы.
А дальше этот самый «дух Пиренеев», воплощение самой Испании, грозит неосторожному завоевателю великими бедами и страшными карами, если тот осмелится нанести вред стране, которую «гигант» охраняет.
Испанский поэт-патриот изобразил в своей поэме «гиганта», который будет противодействовать французскому нашествию и обеспечит изгнание французов из страны. Может быть, наш Гойя имел в виду нечто подобное в своей картине, и его «Гигант» — это символ национального сопротивления, символ Герильи? Фигура «гиганта» в картине, в самом деле, отличается отчетливой простонародностью, это не классический атлет и не академический герой, а скорее наливающийся гневом «мужик», плебей, крепкий и вспыльчивый «махо», который сбросил с себя рубаху и сжал кулаки, чтобы ринуться на обидчиков примерно так же, как бросались на гвардейцев и арабов мадридские парни в день гнева — Второго мая.
Такова одна гипотеза, но существует и другая. Имеются поэтические тексты, связанные с испанской Герильей, и там тоже мы увидим символического «гиганта», и это будет иной персонаж.
В знаменитой испанской главе «Чайльд Гарольда» Байрон подхватывает тему Арриасы, словно откликаясь на вызов своего испанского сотоварища:
Он встал, гигант, как будто в скалы врос,
В ужасной длани молния зажата.
Волна кроваво-рыжая волос
Черна на красном пламени заката[8].
В поэме Байрона встающий над Испанией «гигант» — это не сила сопротивления Наполеону, а совсем наоборот. Это сама французская угроза. Это воплощение фатального и опасного наступления великой революционной силы, сошедшей с ума и ринувшейся насаждать свои светлые идеалы с помощью тотального насилия. Это, так сказать, наполеоновское безумие, выросшее до небес.
Кто же — или что — имеется в виду в картине Гойи «Гигант»? Идет ли речь о силе сопротивления врагу или об угрозе со стороны врага?
Мне представляется, что Гойя был не такой простак, чтобы прямолинейно иллюстрировать тот или иной тезис. Он хотел показать поднимающуюся на горизонте угрозу войны как таковой. «Гигант» — это не сопротивление врагу и не сам этот враг. Это воплощение большой беды. Она стояла у порога, когда была задумана и написана эта картина. Затем беда обрушилась на страну с новой силой. Большая армия под личным командованием Наполеона опять занимает Мадрид и победоносно шагает через большинство регионов Испании. Английские союзники и остатки регулярной армии испанцев рассеяны, вытеснены на побережье, уходят через португальскую границу, эвакуируются на британских кораблях. Начинается новая, затяжная, многолетняя партизанская война с переменным успехом.
Испания в огне. Каждый город сам решает, как жить в этом воюющем мире. Некоторые местные власти предпочитают установить корректные отношения с пришельцами-французами. Как правило, о том приходится вскоре пожалеть, поскольку ожесточение захлестывает враждующие стороны. Партизаны не щадят своих, если заподозрят их в сотрудничестве с оккупантами. Оккупанты, столкнувшись с безмерным ожесточением народных отрядов, теряют человеческий облик. Пожалуй, даже давнишняя Реконкиста имела более человечное лицо. Предательства, насилия и жестокость имеют место в каждой войне, но в старину, в средние века, хотя бы благородные сословия иногда вспоминали о законах чести, о правилах войны. По крайней мере, о том рассказывают средневековый эпос и народные песни. А может быть, это всего лишь красивые сказки о великих предках, и в действительности зверство предков было не менее чудовищным, нежели поведение потомков.
Испанская Герилья 1808–1814 годов совершила невозможное. Она показала образцы беззаветного патриотизма и героизма испанцев. Она воочию продемонстрировала, как близко связаны эти высокие достоинства с утратой человечности. История шестилетней борьбы против оккупантов в Мадриде и Сарагосе, в Кадисе и Витории, по всем провинциям, побережьям, захолустьям, горам и долинам страны задала Европе и миру загадку, которая становится в Новое время главной загадкой истории. Освободители — они, разумеется, освободители, но еще и поработители. Разум разумен, но еще и безумен. Справедливость священна, но она же и кошмарна. Месть насильникам и тиранам оправданна, но она же и чудовищна.
История вступила в эпоху тотальной турбулентности, как стали изысканно выражаться мыслители. Реальность усложнилась. А может быть и так, что реальность всегда была сложной, но теперь, наконец, развитие человечества привело его к тому, что люди научились думать сложно о сложном.
В годы Герильи Гойя писал сравнительно немного картин, а если писал, то главным образом для себя. Мы их вскоре рассмотрим. Он делал в немалом количестве рисунки и наброски для будущих произведений. Это было насыщенное, плодотворное сосредоточение на важнейшем деле. Происходила внутренняя работа, мастер готовился к той стадии, когда немыслимо трудный и почти невыносимый для человека опыт переживания немыслимо трудного времени выльется в картины, офорты, росписи стен, литографии.
С 1814 года начинаются последние полтора десятка лет жизни художника, когда он подводит итоги всей своей жизни и прежде всего пытается высказаться о том, что он видел и понял за годы Герильи.
ИСПЫТАНИЕ НА ИЗЛОМ
Всякое смутное время с трудом поддается описанию именно по той причине, что оно смутное. Там нет очевидных параметров и критериев, нет прямых линий и даже как будто нет причин и следствий. Карл IV отрекается от трона в пользу наследника Фердинанда, но затем дело поворачивается так, что Фердинанда вынуждают отказаться от королевских регалий французы; в итоге у власти оказывается все-таки Фердинанд, а не Карл. Но до того на троне успевает отметиться ставленник Наполеона и его брат, Жозеф Бонапарт. Ему приходится освободить место после того, как сам Наполеон отправляется в изгнание, а победившая коалиция монархов оставляет младшего Бурбона у власти в Испании. Вероятно, в нем видят наименьшее зло.
Трудно уследить, кто кого и когда вытеснил или предал, как интриговали разные придворные партии Бурбонов и как их переигрывал император Наполеон. Кто когда захватил какой город? Или отчего одни вдруг берут верх, а другие отступают? В общем, испанская Война за независимость включает в себя две войны (одна охватывает 1808–1809 годы, а вторая продолжается до 1812 года, когда Франция уже не может сопротивляться силам объединившейся против нее Европы). В ходе этих двух испанских войн насчитывается три оккупации страны наполеоновскими армиями.
Жозеф Бонапарт, старший брат Наполеона, то входит в Мадрид в качестве законной власти, то бежит подальше, спасаясь от вихрей войны, то возвращается обратно. Это происходит неоднократно, до тех пор пока новоявленный король, получивший в Испании официальное имя Хосе I, не исчезает в мутном, грязном и кровавом потоке беспорядочной войны. Ему повезло, что он, человек умный и продвинутый, прекрасно образованный и здравомыслящий, оказался родным братом могущественного императора. Ему не повезло в том, что он, превосходивший своими личными качествами всех испанских Бурбонов, вместе взятых, был назначен королем в то самое время, когда управлять Испанией не мог никто из пришельцев. Его насмешливо называли «королем-призраком», поскольку он исполнял свою роль формально — показывался на людях и издавал указы. Ему присягали мадридские чиновники и царедворцы. (Гойя также принес ему присягу.) И в то же время его фактически не было на троне, и мало кто в стране признавал его или подчинялся ему.
Чужих не хотели — никаких и ни за что, невзирая ни на какие достоинства. В результате получили своих в наихудшем варианте и вернули старые порядки в самом неприглядном виде. За что боролись, на то и напоролись. Может быть, Жозефу Бонапарту в конечном итоге все-таки повезло в том, что ему удалось унести ноги из пылавшей со всех концов страны, которая сделалась для него смертельно опасным местом. Легенда гласит, что при первом появлении этого чужака на земле Испании одна пожилая женщина «из простых», поглядев на проезжавшего мимо нового венценосца, громко сказала: «Красивый парень, а на виселице будет еще красивее». К счастью для Жозефа, он же Хосе, это народное пророчество не оправдалось. В этом пункте ему действительно повезло.
Как бы то ни было, старая Испания исчезла в этом мутном потоке, в этих причудливых поворотах событий. Франсиско Гойя проводил в небытие эту исчезающую Атлантиду саркастической картиной. Она называется «Время», Еl Tiempo, и попала в конечном итоге в музей французского города Лилля. На самом деле это своего рода большая карикатура, написанная масляными красками на холсте и изображающая двух отталкивающих старух. Эти две полуживые мумии еще пытаются делать вид, будто они живы и участвуют в процессах жизни. Нетрудно догадаться, кто они такие. Крючконосая старая ведьма в кокетливом кружевном платьице любовно держит в иссохших ручонках крошечную миниатюру, а в ее спутанных волосах мы мгновенно различаем ту самую бриллиантовую стрелу, которую подарил королеве Марии Луизе ее