Тина настояла на визите к индейцу. А-а-а, ничего интересного. Полумрак, развешенные по стенам фальшивые кипу[10], сделанные из бельевых веревок, коптящие на столе палочки, тяжелый воздух. Раскрашенное лицо колдуна вызывало скорее улыбку, чем священный трепет. Его жидкие седые волосы были стянуты узорчатой лентой, в которой криво торчало несколько перьев. Увидев меня, он забормотал что-то на «древнем языке». Стандартное действо, рассчитанное на простаков. Возможно, кому-то и помогает. Однако денег он содрал прилично. Единственное, что меня удивило — его фраза: «Над вами довлеет Луна». Откуда он узнал, что я работаю на космос? Впрочем, Солнце и Луну колдуны упоминают часто.
Однажды ночью, как раз перед дежурством, жук решил, что время пришло. Вообще-то я сплю хорошо, но тогда проснулся. Зеленые цифры часов показывали полвторого. Надо было сразу встать, а я понадеялся на чудо. Но чудес не бывает.
Первый импульс боли заставил меня сделать «мостик» на затылке и пятках. И застонать. Проснулась Тина.
— Что, началось? Спускайся вниз. Я сейчас.
Зажав левый глаз рукой, и чуть не сломав ноги на деревянной лестнице, я сбежал в гостиную и стал лихорадочно рыться в жестянке. Импульсы боли постепенно нарастали.
— Да высыпь же, — запахнув халат, Тина взяла у меня банку и опрокинула ее. — Я налью воды. — Цветные коробочки разлетелись по столу.
Тут я понял, что не знаю, какие таблетки принес, а какие уже были в банке. Разбираться? Проглотил две знакомые желатиновые капсулы, рухнул на диван. Тина гладила меня по руке.
Через двадцать минут пришло еле заметное облегчение. В глазах запрыгали черные мухи.
— Тина, — сказал я, — иди спать. Ты ничем не поможешь.
— Я посижу с тобой.
И взяла меня за руку.
Но сон свое берет, и через полчаса борьбы жена сдалась:
— Только не пей все подряд. Сегодня уж потерпи, а завтра я найду рецепты.
— Ладно.
Я остался наедине с жуком.
Импульсы боли с неотвратимостью маятника били в левый глаз.
Счастливчики не знают, каково это — сидеть одному в темноте, терпеть издевательства жука и знать, что НИКТО и НИЧЕМ помочь тебе не может? Страшная обида на несправедливость этого мира переполняет тебя… Хорошо, что у меня нет пистолета. Но праведный гнев никуда не денешь.
— Сейчас я тебя, — в тихом бешенстве пообещал я ненавистному насекомому.
Посмотрел правым глазом на россыпь препаратов, в одном из которых, возможно, заключалось спасение.
И выпил таблетку из коробочки золотистого цвета[11], а саму коробочку положил в карман халата. Выключил настольную лампу. Откинулся в кресле. Закрыл глаза. Боль стала постепенно стихать, я погрузился в полудрему, а прыгающие в глазах мухи стали медленно вытягиваться в качающиеся черные тени, протянувшиеся от камней и маленьких, с тарелку, кратеров.
Я шел по Луне.
Я ШЕЛ ПО ЛУНЕ!
Это даже нельзя назвать ходьбой, это нечто среднее между чудесным полетом и медленным движением водолаза по дну. Шаги-прыжки, в призрачном, сонном, беззвучном мире. Беззвучном? Я прислушался.
Нет, звук все же был. Но не шагов. Тихое, монотонное ворчание системы охлаждения скафандра и редкие вздохи клапанов подачи воздуха. Странное, незнакомое ощущение полета. Можно ли идти, если ноги неподвижны? Если тебя несут. Там, на Луне, шел кто-то другой, я лишь смотрел его глазами и слышал его ушами.
Невероятная картина затолкала боль куда-то в дальний угол сознания. Я открыл глаза и улыбнулся. Наш старенький, купленный еще к свадьбе, холодильник, монотонно урчал в своем углу; «вздохи» оказались просто звуками, к издаваемыми водопроводом: ночью давление воды снижали, пластмасса труб по-своему отвечала на это.
Боль отдавалась последними угасающими пульсациями; подобно уходящей грозе, они уже не были страшными. Я сидел в темноте и думал. Большинство людей, работающих на космос, в глубине души мечтают о полете. Непременно. И будут мечтать, пока полеты редки и недоступны, а значит, окружены почетом и романтикой. И я мечтал, о Луне, ведь я работал на «Грамман». Мечтал до тех пор, пока не погибла экспедиция.
Необычный кратер был обнаружен орбитером нашего производства восемь лет назад, во время картографирования Луны. Тогда ночью дежурил Вэн, а я его утром сменил. Мы первые и заметили феномен — кратер без пыли.
Шум тогда подняли фантасты и псевдонаучные журнальчики. Они всегда получают дивиденды с открытия, даже если его и не было.
Ученые же обсуждали новость в узком кругу.
Были предложены десятки гипотез, но ни одна из них не казалась убедительной. Споры до хрипоты, леса сломанных копий… Данных не хватало, все были единодушны в одном: необходима пилотируемая экспедиция. Потому что только люди смогут различить, было там что-то природное, или…
А заодно и собрать образцы. Если сильно повезет и обломки.
Для этого нужно всего лишь убедить Больших Людей дать Большие Деньги. Вот тут поднятый газетами шум пошел на пользу.
И очень быстро, всего через пять лет, полетели.
Что случилось там, никто не знает. И теперь уже не узнает. Ясно одно: экспедицию погубил «человеческий фактор». Записи телеметрии однозначно показали: аппаратура работала исправно до конца.
Боль, наконец, стихла, я поднялся в спальню и осторожно, чтобы не разбудить Тину, забрался под одеяло. Приступ мигрени вымотал меня, и, как бывает при сильной усталости, я не мог уснуть еще какое-то время. Я думал о Луне и погибших астронавтах. Зеленые цифры показывали полчетвертого.
Беспощадный будильник ударил по мозгам, отпустив на сон, казалось, минут пять. Я закрыл голову одеялом.
— Барни… — Тина гладила меня по плечу. — Барни, ты как?
— Сейчас. Встаю.
Тяжело работать, если полночи не спал. Хорошо, что дежурство выпало без происшествий; все подопечные спутники работали штатно, и даже связь с нашими плавучими базами, зависимая от капризов океанской погоды, ни разу не подвела.
У меня не выходила из головы ночная «прогулка» по Луне. Призрачные медленные шаги-прыжки ночью, вкупе с уходящей болью казались настолько притягательными, что хотелось испытать их вновь…
Наконец долгий день закончился. Пришел на ночное дежурство старина Вэн. Когда я передавал ему смену, заметил, что он был хмур — а это на него не похоже. И белок его правого глаза был весь в мелких красных прожилках.
— Что с тобой, Вэн?
— Ничего, — буркнул он, — голова полдня болела. Не поспал толком.
— Во! А у меня то же самое ночью! Может, шефу сказать? Вызовет кого-нибудь на замену.
— Еще чего! — Вэн сверкнул глазами. — Отдежурю, не впервой.
— Как знаешь…
— Ладно, иди, — Вэн сел на мое место и уставился в монитор.
— Я все перерыла, — сказала Тина, — весь дом. И не нашла. Смотри в машине. Больше быть им негде.
После недолгих поисков рецепты нашлись. Я сунул их, по привычке, в старый бумажник, а его — в отделение для перчаток. Тина ушла разбираться с лекарствами.
Переодевшись в домашнее, я налил два бокала сухого вина и сел рядом с женой.
— Вот, смотри, — сказала Тина, — Это наши лекарства. Ну, те, что были. Я их кладу в жестянку. А вот эти — твои. Кладу в аптечку.
— Ты купила аптечку? Умница…
— Ага… Вот эти капсулы — может, выбросить?
— Нет, нет, оставь… мало ли что…
— Ты же говорил, что от них мухи.
— Они помогают, хоть и плохо.
Я уже решил, что не буду ночью пробовать лекарства по одному, как советовал врач; золотистой коробочки на столе не было, значит, она по-прежнему в кармане халата.
— Я не нашла таблетки вот к этому рецепту, — сказала Тина.
— Они у меня в халате. Да не ходи, — я обнял жену за талию.
Медленно допил вино и заглянул ей в глаза:
— А что мы будем делать после ужина?
Тина улыбнулась.
Жук заворочался в час ночи. Но мой напуганный мозг был готов. Я проснулся за пять минут до приступа. Жук позволил мне тихо встать, спуститься вниз и сесть на диван. Я успел до начала пытки принять две капсулы и таблетку. Своими раскаленными жвалами жук схватил нежное нервное окончание. Четверть часа я молча корчился, прижав обе ладони к распухшему левому глазу. Жук играл со мной в жестокую игру: он точно знал предел моего терпения. Когда боль достигла апогея и я готов был глотать горстями любые лекарства, он чуть-чуть ослабил хватку. Должно быть, принятые мной препараты, наконец, возымели действие. В глазах запрыгали долгожданные черные мушки, а боль стала понемногу стихать.
И я поплыл над Луной. Фантастические шаги-прыжки, качающаяся панорама лунного ландшафта, видимая сквозь двойное стекло скафандра, были приятны, как приятна сбывшаяся во сне детская мечта о полете.
Шел тот, другой, а я, сидя у него в голове, смотрел на лунный мир его глазами. Впереди виднелась короткая гряда невысоких холмов.
«Кратер», — догадался я.
Мой астронавт направлялся туда. И вдруг я услышал искаженный аппаратурой голос:
— Джо, не спеши. За тобой не угнаться.
«Джо?»
Астронавт неуклюже повернулся. Я увидел спускаемый аппарат и человека в скафандре. От них тянулись резкие черные тени.
Я вновь услышал голос, уже другой:
— Поторопись, Генри! Пришельцы ждут!
Что? Джо и Генри? Джо Эмерсон и Генри Уоллс?
На борту лунного модуля надпись красными буквами: «Кондор».
Это они. Погибшая три года назад лунная экспедиция.
Астронавты расставляли приборы, соединяли их кабелями с центральным блоком, а его — с кораблем. Собирали образцы. Бурили маленькую скважину ручным буром. Генри зацепился ногой за кабель, и я видел, как он неуклюже пытается восстановить равновесие.
Боль уходила. Вместе с ней уходило волшебное видение. Лунные тени превратились в черных мушек; те незаметно исчезли.
Вздохи клапанов скафандра все больше стали походить на звуки водопроводных труб, а шум системы охлаждения — на кошачье урчание старого холодильника. Я отнял, наконец, руки от лица. Они подрагивали от слабости. Во рту пересохло. Жутко не хотелось вставать. Я посидел еще несколько минут, потом поднялся; стараясь не шуметь, достал коробку апельсинового сока. Холодильник приветливо ур