— Я столько раз спрашивал, где я, но мне так никто и не ответил. Откуда я мог знать?
Слезы душили меня, голова лопалась от боли. Я изо всех сил старался взять себя в руки. Вдруг я снова увидел моих однополчан. Капитана — мы вместе с ним вытаскивали из воронки Низара… Рядом темнели очертания скалы. Мы дрались. Не щадили себя. Шли в атаку, я ощущал сердцем победу…
Снова раздался голос мужчины:
— Теперь ты все узнал. Итак, твое имя?
Я взглянул на него: шляпа надвинута на лоб, под ней глубоко запавшие глаза, искривленный в насмешке рот.
— Мухаммед аль-Масуд, — произнес я.
Он задавал новые вопросы. Я не торопился с ответами, старался спрашивать сам:
— Как я попал в плен?.. Мои товарищи живы?.. Они тоже в плену? Где, собственно, я нахожусь?.. Что с Гола нами?..
Выговаривал слова, а сам думал: «Неужто опять покидают родные деревни наши женщины, старики, дети, чтобы примкнуть к тысячам и тысячам изгнанников, ютящихся в палатках? Что сделал я, все мы, чтоб не допустить этого? Наши дети, будущие поколения — какое наследство оставим мы им? Горечь позора и унижения? Новые оккупированные земли?»
Я заплакал невольно. Вдруг черной молнией мелькнула мысль: «гости» мои явно злорадствуют, глядя на меня. Так оно и было.
— Не надейся, — сказал мужчина, — разжалобить нас слезами. Твою участь могут облегчить только точные, исчерпывающие ответы. Слушай меня внимательно. Итак, какое у вас оружие? Третий, и последний, раз задаю тебе этот вопрос. Не ответишь, пеняй на себя…
Я и не заметил, как «отключился». На обычные вопросы — мое имя, имя отца и матери, местожительство и прочее — я отвечал без запинки. А сам тем временем ждал: когда же они начнут допытываться о более важных вещах? И вот прозвучали вопросы о вооружении и численности моей части. На них отвечать я не стал. Я понял: солдат и в плену солдат, защитник отечества. Мой долг — ни за что не открыть врагу сведения, которыми он мог бы воспользоваться во вред нашей армии и родине. Долг священный! Выходит, я могу еще послужить отчизне, бороться с врагами даже здесь, в их логове. Тяжелораненый, искалеченный, я буду сражаться, буду вести свою войну. В меня словно влились новые силы…
Взяв себя в руки, я твердо взглянул на мужчину и ответил решительно:
— Вопросы эти ни к чему! Сами знаете, на них не принято отвечать.
— Твое упрямство дорого тебе обойдется! — крикнул блондин с яростью. — Мы сумеем узнать все, что нам нужно. Увидишь, ты скоро расколешься и заговоришь как миленький.
— А я умею терпеть и молчать. Делайте со мной что хотите.
Весь мир преобразился, стал каким-то неузнаваемым. И я вроде напрочь выпал из него. Иногда я ненадолго приходил в сознание. Тогда мне казалось, будто я сплю, но вот-вот Должен проснуться. Я даже привык к этому ощущению, только весь съеживался, как бы желая вырваться из сжимавших меня тисков, готовых раздробить мне череп.
Временами меня посещали грезы. Вот Зейд скачет на белом коне, он проносится мимо меня, легкий, как ветер, точь-в-точь безвинный ангел на светозарном скакуне. Зейнаб, улыбаясь, бежит по лугу, я бегу следом, хочу догнать ее и никак не могу. Вот мы уже с нею на прекрасных улицах Дамаска, мы бежим, бежим по городу, похожему на райский сад. Да, этот дивный сад разбили горожане в честь павших в боях за родину и замученных в плену. Теперь наши ноги по щиколотку в воде реки Барады, опоясавшей Дамаск серебряным кушаком. Тополя в саду будто юные девушки; гора Касийун похожа на многоцветное пламя. Мы снова шагаем по улицам, счастливые и радостные. Рядом с нами мои товарищи по оружию. Люди — я узнаю вдруг в них своих земляков — глядят на нас с гордостью и любовью…
Я жил в диковинном мире — в мире грез. Сон — великий художник, он облагораживает все окружающее нас, скрашивает его пороки. Во сне все прекрасно… Всякий раз, когда мне было плохо, когда я сталкивался с ложью, лицемерием и прочими мерзостями, я засыпал, и тоскливая чернота сменялась фейерверком красок, я попадал в иной мир — светлый, чистый, сверкающий всеми цветами радуги.
Я уверен: рано или поздно победа будет на моей стороне. Я страстно стремлюсь к ней. Пора красивых снов пройдет, часы забытья останутся лишь в глубине памяти, наступит время борьбы — настоящей схватки с силами зла.
V
В ту ночь сон так и не нашел дороги к глазам Зейнаб. Она обнимала сына, нежно прижимая его к груди. Все глядела и глядела на него. Керосиновая лампа освещала комнату мягким красноватым светом, по дому плыл приторный дух дешевого керосина. Зейнаб смотрела на сына и узнавала черты отца — глаза и лоб, нос и рот отцовские. Теперь вся надежда на ее первенца. Обняв его напоследок, она уложила сына поудобнее на кровати и предалась воспоминаниям, горьким и мучительным.
— Где сейчас Мухаммед? — чуть слышно шептала оно. — Что с ним? Был бы только цел и невредим. Раз написали «пропал без вести» — плохо дело. В армии часто о погибшем говорят «пропал без вести».
Но мысль о том, что ее Мухаммед мертв, не укладывалась в сознании. С Мухаммедом в ее душе жила теплота, нежность и сладкое волнение любви. Он для нее символ мужества и верности, привязанности к дому, любви к детям. Да, Мухаммед — настоящий мужчина. Им можно гордиться, ведь он никогда ни перед кем не склонял головы. Выносливый, терпеливый, находчивый, добрый, искренний. С ним испытала она в жизни и радость и горе. Но как бы ни было трудно, они всегда жили достойно, честно. Однажды в разгар лета в Кувейте он с товарищами решил пересечь пустыню; когда сломалась машина, все, кроме Мухаммеда, не вынесли страшного зноя и жажды и угодили в больницу, а он двинулся дальше на другой машине. Куда бы ни уезжал Мухаммед, он всегда возвращался к ней еще более нежный, любящий и верный. За годы их супружества у них почти не бывало размолвок. Нет, невозможно поверить, что ее Мухаммеда нет в живых. Она знала — он выживет, пройдет сквозь все испытания и вернется домой. Зейнаб будет ждать его сколько угодно.
Стоило ей подумать об этом, и у нее сразу поднялось настроение, она улыбнулась. Сердце гулко забилось, кровь забурлила в жилах, словно вновь возвратилась юность. Она вдруг ощутила, как в теле ее закипает жизнь, бутоном прорастает желание. Коснулась ладонями грудей, живота, провела вдоль талии. И как бывало давно, в ту пору, когда ее переполняло счастье, Зейнаб принялась восстанавливать в памяти каждое мгновение первых дней их семейной жизни.
А вдруг Мухаммед сейчас спешит домой?! — подумала она. Тоска по любимой заставила его вырваться на денек-другой, вернуться домой, в свою постель, стоило ему раньше лишь прикоснуться к ней, и усталости, хандры как не бывало… Все очень просто: его не увидели сразу после боя и решили, мол, он погиб, объявили пропавшим без вести. А он жив и тем временем спешит домой, ведь Мухаммед так ее любит. Для него быть подолгу вдали от нее — сущая пытка. Сколько раз Мухаммед сам рассказывал Зейнаб, как мучительна, невыносима разлука с родиной, с семьей, каково ему было без нее на чужбине. Вспоминал, как его сжигал стыд и чувство вины, когда ему удавалось посылать домой только двадцать сирийских лир. Конечно же, для семьи это жалкие крохи. Заветной мечтой его было съесть вместе с ними по кусочку муджаддары[7]. Ведь она куда вкуснее бурды, именуемой «томатным соусом» с кусочками батата[8]. Ему приедалась чужая пища, вдобавок ее нередко подавали в горшке, один вид которого отбивал аппетит… Конечно, Мухаммед истосковался по пище, приготовленной ее руками. Зейнаб теперь остается только ждать его прихода. Вот он отворяет дверь. Запыленное лицо его сурово и тревожно.
Они бросаются друг другу в объятия и замирают, потом целуются, плачут от счастья…
Эта мысль расцвела в ее душе и стала расти, как растут деревья весной, овладев всем ее существом. Ей чудилось, будто она видит мужа где-то далеко-далеко на дороге. Он идет пешком, разбитая обувь натерла ноги, он снимает ее и идет босиком, а земля, усеянная камнями и колючками, беспощадна, безжалостна. Ему больно, но он идет, кровь выступила на израненных ногах. Споткнувшись, он ударяет большой палец о камни, срывает ноготь. Крик боли застревает у нее в горле. Мухаммед идет домой и все время твердит ее имя… Вот он уже на пороге. Тоска в его глазах сменяется радостью, счастьем. Она обнимет его, вымоет ему ноги теплой водой, вытащит впившиеся в подошвы шипы, смажет целебной мазью раны… Все изменится с его возвращением. Дети будут играть с ним и веселиться, и старый дом радостно запляшет. Каждая вещь обретет свой истинный смысл, вкус, цвет. Жизнь станет жизнью, дом — домом, люди — людьми.
Девушкой она ждала его годами, скрывая от окружающих свою любовь, терпеливо выслушивала ворчание родителей, требовавших, чтобы он заплатил наконец калым и купил дом. Ожидание было тяжким бременем для них обоих, но другого выхода не было, оставалось работать и ждать. Любовь помогает человеку преодолеть любые испытания, дает ему силу творить чудеса. Зейнаб любила Мухаммеда с детства. Они выросли в одной деревне, встречались постоянно — то на улицах, то на свадьбах односельчан, — и взгляды их были полны тайного смысла. А когда выросли, поняли: сердца их бьются в лад. Тяготы и горечь повседневной жизни легче перенести рядом с любимым и ради него. Сколько отрадных, счастливых мгновений минувшей юности припоминала Зейнаб! Как отчаянно ревновал ее Мухаммед к каждому, кто смел посвататься к ней! А разве не любовь, вопреки обоюдному их желанию, увела его на чужбину за заработком, чтобы они могли наконец воссоединиться? Зейнаб вспомнила и тот день, когда Мухаммед бросил гневные слова в лицо ее отцу, отказавшемуся выдать дочь за неимущего. Нескончаемой вереницей тянулись перед ней картины прошлого… Но вот она снова представляет себе, как Мухаммед подходит все ближе к деревне. Вон он идет в темноте по улице совсем рядом с домом. Стук ее сердца заглушает шаги Мухаммеда. Она сбрасывает одеяло, тихонько, чтобы не потревожить спящих малышей, встает, подходит к двери, готовая в любую секунду распахнуть ее и встретить мужа у родного порога.