Моряк! Что моментально снимало с министерских генералов всякую ответственность за поиски. Пригласив посла, они, едва сдерживая радостные улыбки, послали его не особенно и далеко — в Главный штаб ВМФ, объяснив, в общем, логично: они тут осуществляют, так сказать, общее руководство, а конкретными морскими делами занимается Главный штаб, ну, а поскольку, как выяснилось, речь идет о морском офицере…
Посол со всей возможной скоростью переместился в Главный штаб, куда уже успели звякнуть минобороновцы, в первую очередь поведавшие о Личном Указании. Каковое и в Главном штабе должно выполнять без промедления.
Никто и не медлил. Вмиг отыскали Мазура, на свое несчастье пребывавшего не в командировке и даже не в отпуске. И велели отправляться в соответствующее посольство — ну, разумеется, написав потом подробный отчет.
Он и отправился, предварительно нацепив в известной немногим гостинице без вывески, кроме «скромняги», еще и Звезду Свободы с Почетным легионом — дипломатии ради, по указанию начальства. Невезучая полицейская медаль так и осталась в столе — она, горемычная, вновь не сочеталась с двумя регалиями. Которых не видел ни один непосвященный глаз: на дворе стоял конец ноября, так что Мазур покинул свой номер и поехал в посольство в шинели. Поскольку парадную форму ему выдали новехонькую, от ботинок до кортика, он, прекрасно зная иных людей в погонах, сделавших неуемное любопытство профессией, всерьез подозревал: либо одна из пуговиц на его кителе с секретом, либо секрет скрыт в другом месте. Из списка подозреваемых следовало исключить лишь фуражку, которую пришлось бы отдать гардеробщику и встречаться с послом без нее.
А кончилось все, собственно говоря, пшиком. В своем кабинете его радушно встретил посол, в смокинге и при всех регалиях и в компании всех сотрудников посольства, имевших дипломатический статус. На стене над посольским столом висел парадный портрет Натали — в полный рост, в том самом светло-синем платье, в короне, с расшитой золотом алой лентой через плечо, — но Мазур едва скользнул по нему взглядом: все кончилось, лучше бы побыстрее забыть…
И без всякого интереса слушал переводчика, торжественно вещавшего: по случаю очередного Дня Независимости Ее Величество удостаивает господина генерала и графа высшей степенью новоучрежденного ордена Надежды Нации. Такие дела.
Под овацию присутствующих посол надел на шею Мазуру зеленую с черными и золотыми полосочками по краям ленту, на которой висел шестиконечный крест: лучи в зеленой эмали с золотой каймой и золотыми шариками на концах, медальон с золотой королевской короной, там и сям посверкивают маленькие бриллиантики. И приколол звезду, выдержанную в том же стиле. Диплом на месте имени и фамилии зиял пробелом: то же, память у Натали цепкая…
Все это было для Мазура невыносимо скучно, пожалуй, даже пошло, но он старательно выполнял указания начальства: ответил кратенькой речью с благодарностями и упором на дружбу между двумя державами, потом, когда появилось шампанское, немного побеседовал с послом. Как и следовало ожидать, ничего по-настоящему интересного он от прожженного дипломата не услышал: Ее Величество пребывает в полном здравии, окруженная всенародной любовью, и королевство под ее мудрым правлением процветает… А что еще можно было в такой ситуации услышать? Пробыв там ровно столько, сколько требовал этикет, Мазур с превеликим облегчением покинул посольство. Любопытные люди в погонах были чуточку разочарованы, но согласились, что ничего иного в такой ситуации Мазур и не мог услышать. Награду, по статусу следовавшую сразу за Звездой Свободы, начальство, нисколько не задумываясь, пустило «обычным порядком».
После этого Мазур почти ничего и не слышал ни о Натали, ни о тамошних делах. Он никогда не отслеживал, вернувшись, жизнь людей, с которыми его сводила судьба — начальство таких распоряжений не давало, а сам он предпочитал побыстрее забыть подробности очередного вояжа. Однако среди тех, с кем судьба сводила, иногда попадались персоны известные, либо ставшие таковыми впоследствии — так что порой он поневоле узнавал о них то и это — ему регулярно следовало интересоваться новостями, чтобы знать ситуацию в мире, в том числе в приказном порядке читать с полдюжины англоязычных газет…
Примерно год газеты практически ничего о делах небольшого королевства и не писали, поскольку там, надо полагать, царила тишь, гладь и Божья благодать, малоинтересные падкой на сенсации буржуазной прессе. А вот через год громыхнуло, и еще как.
Советские газеты о происходившем писали довольно скупо — не до того было, в стране поднялась такая свистопляска, что ни кому и дела не было до захолустного африканского королевства. Зато те самые полдюжины газет выходили с аршинными заголовками на первой странице…
Натали с небольшой свитой, неизбежными генералами и несколькими доверенными особами летела на какие-то торжества в Турдьевилль. Самолет по неизвестной причине упал в Саванне, погибли все, находившиеся на борту, в том числе начальник тайной полиции доктор Кумене, лейб-адъютант королевы полковник Зулеле (бедный, бедные болван…), командир лейб-гвардии ее Величества парашютного полка, дослужившийся уже до генерала (жаль, неплохой был мужик) и командир роты женского гвардейского полка, капитан Жюльетт Гаоре (Лаврик печально покривил губы). Остальные фамилии были неизвестны ни Мазуру, ни Лаврику.
О бомбе в самолете газеты и не заикались (крайне респектабельные издания, за непроверенными слухами не гонявшиеся), но легонький намек на такой вариант присутствовал. Просмотрев всю стопу (и почти не глядя на фотографии), Мазур все же ощутил легкую мимолетную грусть — будем откровенны, не более того…
А вскоре в стране все взорвалось, обрушилось, закипело. Все прежние трения и напряги достигли наивысшего накала, словно с цепи сорвались. На опустевший трон попытался было вскарабкаться какой-то смутно памятный Мазуру генерал, далеко не из больших фигур — упирая на свое дальнее родство с семейством Папы и Натали, пусть и по мужской линии. Черт его знает, как там у него на самом деле обстояло с генеалогией — но до коронации он не дожил, уже через две недели получив в затылок свинцовый привет от скромно оставшегося неизвестным снайпера.
У власти оказалось «революционное правительство» в составе полудюжины интеллигентов-оппозиционеров и нескольких генералов, без которых в Африке не обходится ни одна серьезная заварушка. Первым делом они упразднили монархию, придворные чины и дворянские титулы — так что Мазур с превеликим облегчением перестал числиться тамошним графом. Вот ордена, в том числе и новые, приукрашенные монархической атрибутикой, они сохранили все до единого — конечно же, предвидя, что вскорости ими можно будет награждать друг друга…
Они каким-то чудом ухитрились продержаться три месяца — а потом во время какого-то торжественного заседания в парламент, смяв охрану, ворвались две роты парашютистов из того самого, осиротевшего без командира полка, и с ходу, без лишней суеты, сноровисто перестреляли и революционное правительство в полном составе, и кое-кого из парламентариев, подвернувшихся под горячую руку (как выражался герой известного приключенческого романа, автомат — штука азартная…). Такие дела.
После этого наступила совершеннейшая анархия, бурная и буйная, но насквозь банальная для Африки. Фулу стали резаться с коси, оба племени к тому же раскололись на несколько враждующих группировок, возникло сразу шесть Национальных Фронтов, относительно крупных, и с дюжину махновцев помельче калибром, про которых сплошь и рядом неизвестно было, кто за ними стоит и стоит ли вообще, и чего они, собственно, хотят от жизни и от будущего. Все принялись воевать со всеми, иные провинции (очередная африканская банальность) объявили себя независимыми державами — в том числе и опекаемое одним из серьезных Фронтов Свободное Государство Фулу на севере — по какому-то стечению обстоятельств именно на его территории оказались те самые алмазные прииски, права на разработку коих вскоре получила скромная, незаметная компания под названием «Гэмблер даймонд»…
Французы, надо отдать им должное, первое время отчаянно пытались восстановить хоть какую-то стабильность, без колебаний бросив в бой и своих парашютистов, и части Иностранного легиона. Однако ситуация запутывалась все больше, четыре из шести Фронтов (и изрядное количество «махновцев») как раз против французов и дралось в первую очередь, громогласно швыряясь лозунгами о полном искоренении корней колониализма. В конце концов французы отступились, видя, что могут влипнуть здесь почище, чем в свое время в Индокитае. Такое впечатление, прокомментировал Лаврик, что они просто-напросто не нашли достаточно серьезной и сильной фигуры, на которую стоило бы поставить. Как бы там ни обстояло, французы через месяц вывели войска, предварительно эвакуировав и своих граждан, и большинство белых местных граждан (к которым примерно половина фронтов и фронтишек относилась с подчеркнутым дружелюбием, но вот другая половина рвалась устроить белым резню, и в паре мест это удалось).
После чего кровавый хаос раскрутился на всю катушку — но дальнейшие события Мазура уже нисколечко не интересовали, не то что в силу своей банальности, а оттого, что высокое начальство к ним не проявило ни малейшего интереса, а значит, не стоило и заморачиваться, в Африке постоянно где-то кто-то с кем-то воюет, так что тешить собственное любопытство совершенно ни к чему, есть более важные дела.
Он, выбросив газеты в мусорную корзину, лишь в который раз повторил мысленно фразу одного из своих любимых писателей…
Таков печальный итог.
Но, как потом оказалось, поторопился в суждениях…
Красноярск, март 2014