— Нет, нет… — Ирина подняла на Костырева глаза, полные невысказанной муки. — Не ему, я знаю…
— Откуда? Ведь Шиловская могла сохранить к своему мужу нежные чувства.
Ирина молчала. Костяшки ее пальцев, сжимавших платок, побелели от напряжения.
— Вы знаете, кому предназначалось письмо. Откуда?
— Нет, я не знаю.
— Но вы же сами сказали, что письмо предназначалось не вашему супругу, значит, вам известно, кого она имела в виду при написании этого письма.
Поняв, что ее поймали на слове, Ирина не поднимала головы. Лиля Анцупова чувствовала азарт, который ей все труднее было скрывать, — умело шеф припер к стенке эту воробьиху! Теперь она не вывернется!
— Вы ведь понимаете, Ирина… — Костырев заглянул в бумаги. — Валентиновна. Понимаете, что мы вас пригласили не для того, чтобы насладиться вашим молчанием.
Посетительница молчала.
— Вы не хотите рассказать нам, как вы провели утро двадцать шестого июня?
После долгой паузы напряженная тишина в кабинете разрешилась тихим потерянным голосом:
— Я была на работе.
— Позвольте вам не поверить. На работе вы утром не были, зачем же сочинять. Вы не были и у зубного. А где вы были?
Молчание.
— Не в ваших интересах молчать и дальше. Пора уже говорить. Если хотите, я расскажу вам, где вы были в то утро. Хотите?
Белые тонкие пальцы застыли над платком, и по щеке низко опущенной головы прокатилась быстрая слеза.
— Утром двадцать шестого июня вы, предварительно предупредив на работе, что задерживаетесь, отправились к Шиловской. Номер квартиры вы узнали у женщины, живущей в подъезде, соседнем с тем, где жила Шиловская, и это говорит о том, что вы намеревались посетить ее. Вас видели и опознали два человека, жители дома, — женщина, у которой вы спрашивали, и мужчина, обративший на вас внимание, когда вы сидели на скамейке во дворе.
Ирина судорожно дернула головой, подавляя всхлип.
— Вам теперь нельзя молчать, Ирина Валентиновна. Теперь вам надо рассказывать.
Тишина как-то сжалась и приложила платок к глазам.
— Только не говорите Алексею, — выговорила наконец она. — Он ничего не знает. Я расскажу.
Барьер молчания был сломлен.
— Он ничего не знает, — продолжала Ирина. — Я не хотела ему рассказывать, он бы испугался за меня. Он бы меня ругал…
Наблюдая за работой своего шефа, Лиля торжествовала. Конечно, вне сомнения, если Тишина признается в том, что действительно посещала Шиловскую утром в день убийства, то убийство — ее рук дело. Может быть, она помогала своему супругу. Сладкая парочка порешила актрису, которая мешала им жить. На месте шефа Лиля прямо спросила бы Тишину, пока она еще не успела опомниться: «Откуда вы взяли письмо Шиловской и зачем вы его подложили?» И тогда бы она через минуту как миленькая подписала бы признание в совершенном преступлении.
— Я действительно приходила в то утро к Шиловской… Хотела с ней поговорить, объяснить ей, что бессмысленно противиться нашему браку и надо согласиться на условия Алексея. Разбитую чашку не склеишь… Если бы она отказалась, я бы стала ее умолять, встала бы перед ней на колени, заклиная жизнью ее дочери. Я хотела вымолить у нее согласие не публиковать ту ужасную книгу, которая…
— «Голую правду»?
— Да, кажется, она так должна была называться… Алексей ходил весь черный последние дни, он был мрачнее тучи. И тогда я решила сама с ней поговорить. А если бы она не согласилась, тогда я…
— Что тогда?
— Не знаю… Я боялась к ней идти. Не то чтобы боялась, но как-то опасалась, ведь Алексей рассказал мне про нее много такого… Я не всему верила, ведь она, по его словам, получалась совершенным чудовищем. Но она была не такая, какую он описывал, — нежная, чувствительная. Трепетная, да-да, это верное слово — трепетная.
— Вы узнали номер квартиры, и что было потом?
— Я поднялась на этаж и позвонила… Я сразу узнала ее, хотя она была совсем иная, чем в кино.
— Она была одна?
— Да. Я сказала, что пришла поговорить, и она пригласила меня войти. Она была такая милая… Она улыбнулась, пожала мои руки и сказала, что догадывается, кто я. Что она именно такой и представляла меня. Она была такой сияющей в то утро… Сказала, что ей жаль, что она сейчас не может поговорить со мной по душам, потому что торопится, что я такая хорошенькая, и она одобряет выбор Алексея. Что надеется, что он наконец-то будет счастлив со мной.
— Она действительно торопилась?
— Да, она все время посматривала на часы. Я стала объяснять ей, зачем пришла. Она улыбалась и уверяла меня, что все недоразумения с затянувшимся разводом скоро будут устранены, пообещала мне, что с ее стороны уже никаких препятствий больше не будет. Сказала, что уже давно любит другого человека. Она была такая… Такая возбужденная…
Ирина задумалась, расширив глаза и уставившись в одну точку.
— Что же было дальше? — прервал молчание Костырев.
— Что дальше? — внезапно очнулась Тишина. — Ничего. Я поблагодарила ее, она поцеловала меня, и я ушла.
— И все?! — в изумлении подала голос Анцупова.
— Все, — обернулась на ее возглас Ирина. — Я ушла от нее совершенно счастливая. А она была такая… Как будто решилась на отчаянный шаг. Я не могла поверить, что уже в те минуты, когда разговаривала со мной, она задумала это сделать…
— Что?
— Самоубийство. Ведь Алексей мне все рассказал. Сначала он тоже думал, что ее убили, и чувствовал себя как-то неуютно. Но потом, когда Узнал, что она сама… Он успокоился и объяснил мне, что, очевидно, она решила покончить разом со всеми неприятностями. Я не совсем понимаю его, но если он так думает — действительно так оно и есть…
— Вы рассказали ему, что посещали Шиловскую?
— Нет, что вы! Он получил известие о ее смерти и был так взволнован. Я не хотела пугать его еще больше. Понимаете, для меня такое облегчение поделиться с вами… Наверное, я единственный человек, который видел ее незадолго до смерти, — меня эта мысль очень мучила.
— Вы чего-то боялись?
— Нет, ничего. Но я чувствовала себя виноватой в том, что не сумела понять, что она задумала, не сумела отговорить ее от этого шага, предотвратить его. Я могла объяснить ей, что жизнь прекрасна, если есть человек, которого она любит и который ее любит. Напомнила бы, что у нее есть дочь, ведь это такое счастье!
Ирина замолчала, глядя мимо Костырева.
— Когда вы были у нее, во что она была одета?
— Одета? — очнулась Тишина. — О, на ней был прелестный с розовым блеском пеньюар с ажурной вышивкой, он так подчеркивал ее свежесть!
— Вы не заметили на ней никаких украшений?
— Конечно заметила! У нее было прекрасное кольцо, Алексей мне о нем рассказывал. Старинное, чудное, ужасно дорогое. Я бы такое не смогла надеть — очень страшно носить на пальце целое состояние. Но Евгения Викторовна, конечно, была другое дело…
— Скажите, — задумчиво спросил Костырев, — когда вы уходили от Шиловской, вас кто-нибудь видел?
— Видел? Не знаю… Может быть… — Тишина пожала плечами.
— Во сколько вы ушли?
— Примерно в десять с минутами. Мы разговаривали минут двадцать.
— А что вы делали потом?
— Потом? Прошлась по магазинам, пообедала и пошла на работу.
— По каким магазинам вы ходили? Можете вспомнить?
— Сначала я зашла в «Арс», посмотрела на шубки.
— Примеряли?
— Нет, что вы, просто хотела прицениться. Потом зашла в аптеку, потом в продовольственный, потом в «Книги».
Когда Тишина вышла из кабинета, Лиля Анцупова скептически спросила Костырева:
— Неужели вы ей поверили? Но ведь все ясно как Божий день! У нее железобетонный мотив для убийства.
— Ты знаешь, как она это сделала? У нас даже ее «пальчиков» нет. Она может легко отказаться от своих показаний. И что тогда?
— Но ведь главное она уже сказала — что была у Шиловской! Вы, конечно, здорово ее разговорили, еще бы чуть-чуть — и признание было бы у нас в кармане.
— Хорошо, а что ты скажешь насчет письма?
— Инсценировка.
— Тебе не кажется, что ей было бы трудновато, впервые придя в дом Шиловской, убить ее, отыскать письмо и не оставить при этом ни одного отпечатка пальцев, сохранив идеальный порядок после поисков? Тишина не производит впечатление физически сильного человека, вряд ли она справилась бы с Шиловской. Да и время не совпадает. Разница в два часа — огромный срок.
Костырев тяжело вздохнул и произнес сухо и официально:
— Вот что, лейтенант Анцупова. Завтра вы отправитесь по магазинам, на которые указала Тишина, и опросите продавцов, видели ли они ее и когда. Точное время — самое главное. Ведь если они видели ее до двенадцати часов, а я в этом почти уверен, то их показания почти стопроцентное доказательство того, что Тишина говорила правду. Да я и так в этом почти не сомневаюсь. Задание понятно? Идите выполнять.
— Есть! — Лиля развернулась на каблуках и вышла, хлопнув за собой дверью чуть более громко, чем следовало. Таким образом она выражала свой безмолвный протест.
В глубине души Лиля надеялась, что ожидания Костырева насчет того, что продавцы вспомнят неприметную покупательницу, которая неделю назад заходила в магазин, окажутся обманутыми. И тогда уж она возьмется за нее всерьез!
Глава 24ВЗРЫВ
Звонок раздался в четыре часа, когда Костырев, борясь с послеобеденной сытой дремой, просматривал материалы дела. Накопленная за год напряженной работы усталость давала о себе знать — он чаще, чем мог себе позволить, поглядывал в окно, на золотые от яркого пополуденного света купола, на город в сиреневой дымке выхлопных газов, глухо бурлящий резкими трамвайными звонками, гулом машин и страстным голубиным воркованием, которое звучало как прелюдия к вечерней тишине.
Глухой голос в трубке отдаленно пророкотал, будоража память знакомыми интонациями:
— Здравствуй, Михаил Аркадьевич. Буркин тебя беспокоит по поводу твоего клиента.
— Какого клиента? — Костырев очнулся от созерцания урбанистического пейзажа и с заметным усилием сосредоточился.