— Один охранник убит, а другой жив.
— А куда ранили?
— В плечо. От госпитализации отказался — боится нового покушения в больнице.
Машина въехала в тихий зеленый дворик. В нем, среди новейших иномарок, маслено блестевших под дождем гладкими боками, уже стояли два милицейских «уазика», казавшиеся скромными золушками среди престижных моделей, — дом был явно не для простых людей.
Костырев вышел из машины, закутавшись в плащ. Зонта у него не было, и сразу частые мелкие капли точечными уколами захолодили кожу головы, и по лицу потекла влага. Отделившись от сырой кирпичной стены, к ним подошел человек и вежливо представился:
— Каленков. Отдел по борьбе с организованной преступностью.
Миновав пустую стеклянную коробку дежурного при входе в подъезд, мужчины стали подниматься вверх по лестнице.
На пятом этаже светилась распахнутая кабина лифта, изрешеченная аккуратными круглыми дырочками. На площадке пол был усыпан черным порошком, там заканчивал свою работу эксперт. Горка осыпавшейся штукатурки и отбитые куски фанеры свидетельствовали о перестрелке.
— Как только лифт подъехал, раздались выстрелы, — начал рассказывать Каленков. — Убитый охранник стоял лицом к двери и получил первую пулю. Две другие срикошетили и задели Барыбина. Второй охранник успел толкнуть своего клиента на пол лифта и открыл ответный огонь. Нападавшие скрылись, очевидно без особого ущерба для себя. Они были в масках.
— Во сколько это произошло? — хмуро спросил Костырев, оглядывая место происшествия. Он был мрачен — с делом об убийстве постепенно сплеталось и другое дело, с криминальным подтекстом и с громкими внешними событиями.
— Барыбин ночевал на даче, — продолжал Каленков. — А утром, в восемь тридцать семь, заехал домой за бумагами. Заметил, что вахтера на месте не оказалось — его связали нападавшие и бросили на пол. Как только лифт остановился, раздались выстрелы. Пока охранник оказывал первую помощь своему клиенту, соседи вызвали милицию.
— Ясно, — меланхолически заметил Костырев, хотя ничего ясного в утреннем нападении не было.
Дверь в квартиру Барыбина была приоткрыта. Она казалась изящной, тонкой, сделанной из теплого дерева, но по тому, как тяжело и медленно она отворилась, по тому, как пальцы, коснувшиеся гладкой поверхности, ощутили холод толстого металла, стало понятно — она бронированная. Толкнув ее, Костырев оказался в просторном холле, уставленном дорогой респектабельной мебелью.
Навстречу им вышел все тот же вездесущий Буркин.
— А, доброе утро, Миша, — радушно приветствовал он своего старого знакомого. — Как жизнь молодая?
— Да какая у нас жизнь, — хмуро отозвался Костырев.
Оставляя на паркете мокрые следы, он прошел в комнату. На низкой тахте лежал Барыбин. Его темные глаза светились затаенным, тщательно подавляемым беспокойством. Навстречу вошедшим вспорхнула Ирина Тишина и, умоляюще сложив руки на груди, тихо взмолилась:
— Прошу вас, не надо… Врач сказал, ему надо уснуть.
— Как раненый? — деловито осведомился Костырев вместо приветствия.
— Кость, слава Богу, не задета, — лихорадочно шептала Ирина.
Небольшая комната, затененная плотными портьерами, была обставлена старинной мебелью, впрочем беспорядочно подобранной. Старинные золоченые часы с пузатыми амурчиками, поддерживающими земной шар, болезненно хрипели, отсчитывая время. У секретера из мореного дуба местами откололась позолота, и он был похож на сильно обветшавший бабушкин сундук. Огромная хрустальная люстра Бог весть какого века нависала над посетителем, грозя обрушиться на голову. Из-за ее навязчивого блеска комната казалась еще меньше и ниже, чем была на самом деле, — все свободное пространство заполняла антикварная мебель.
На полках, на круглом низком столе из темного дуба стояли безделушки, выцветшие от иссушающего действия веков, — фарфоровые купидончики с отбитыми носами, пастушки с бесцветными лицами, голубые фарфоровые кошки с розовыми глазами, бронзовые кони, застывшие в вечном прыжке. Обивка стульев, тоже явно старинных, потемнела и вытерлась. Даже сама тахта, на которой в томной позе раненого героя лежал Барыбин, походила на старую кровать, вытащенную из пыльного чулана и заботливо выставленную для обозрения.
Со всей этой старинной, разнородной мебелью диссонировали современные картины в помпезных рамах. Они являли собой мешанину расплывчатых пестрых мазков; на низком дубовом столике между фарфоровыми фигурами лежал радиотелефон, серый погасший экран раскрытого ноутбука отражал беглые огни хрустальных подвесок люстры. Но более всего с обстановкой комнаты диссонировал сам хозяин, простертый на тахте. Своим видом он олицетворял пошлость нынешнего времени, возведенную в закон.
— Ну что, приступим? — вопросительно произнес Костырев, распахивая полы сырого плаща и свободно откидываясь на спинку скрипящего стула.
Он смотрел на темное, осунувшееся лицо Барыбина и чувствовал, что сегодня они наконец узнают все. Или почти все — былое беспокойство, соединенное с уверенностью в своих силах, у Барыбина внезапно уступило место страху и усталости.
— Вас видели около дома вашей бывшей жены перед ее гибелью, около одиннадцати утра, — спокойно произнес Костырев. — Советую вам рассказать все.
Барыбин повернулся на тахте, попытался приподняться на локте и тут же мучительно сморщился — давало знать о себе раненое плечо.
— Хорошо… Я расскажу…
Заметив его красноречивый взгляд, Тишина вышла.
— Утром двадцать шестого, как я уже имел удовольствие рассказывать вам, я поехал в офис, как всегда к девяти часам утра. Оттуда попытался позвонить Евгении, чтобы предложить ей продолжить наши переговоры, но никак не мог дозвониться — никто не брал трубку. Очевидно, домработница еще не пришла, а для Евгении Викторовны встать в такую рань всегда было немыслимым подвигом…
— Для чего вы хотели увидеться с Шиловской?
— Я намеревался еще раз обсудить с ней обстоятельства развода. — Барыбин поджал губу и продолжал: — Примерно в девять сорок пять я выехал на совещание в «Оним-банк». Там могут подтвердить мое присутствие. На совещании я находился примерно до одиннадцати. Мне должны были подготовить некоторые документы, поэтому появилось полчаса свободного времени, и я решил потратить эти полчаса для выяснения отношений с бывшей женой. Из банка мне звонить не хотелось, к тому же ее дом находится неподалеку, и я решил пройтись пешком.
— Итак, вы вышли из банка и?..
— И пошел к Евгении. Я поднялся по лестнице и позвонил в дверь.
— Вы никого не встретили в подъезде?
— Нет, никого.
— Что у вас было в руках?
— Ничего.
— Пакет? Цветы? Бумаги?
— Нет, правда ничего, — заверил Барыбин. Его севший голос звучал напряженно и глухо.
Брови Ильяшина удивленно приподнялись, что означало: «Неужели не Барыбина видела около квартиры Шиловской та симпатичная девчонка в мини с шестого этажа?»
— Сколько вы пробыли у Шиловской? — Костырев сосредоточенно вертел в руках фарфоровую безделушку.
— Минут двадцать, не больше.
— Расскажите как можно подробнее весь ваш разговор.
Костырев почувствовал, как напрягся его собеседник. Его ответы стали односложными, короткими, сжатыми. Возможно, он устал, но, скорее всего, за куцыми, с трудом выжатыми фразами стояли мучительные переживания и страх.
— …Мы стали с ней спорить, — продолжал Барыбин. — Она выталкивала меня, требовала, чтобы я ушел… Я понял, что разговора не получится, а в банке мне надо было быть через каких-то двадцать минут. И решил, что лучше уйти. И ушел…
Он замолчал. От волнения он с трудом сглатывал, его кадык жалко дергался. Лицо сморщилось — рана в плече напоминала о себе тянущей болью.
Ильяшин недоумевал: Барыбин вел себя странно, он признавался в том, что посещал свою бывшую жену перед ее смертью, признавался, что они ссорились, что она его выталкивала из квартиры, он признавался во всем, но не в том, что смерть Шиловской — дело его рук. Не дурак же он, должен понимать, что это почти равносильно признанию в убийстве, за которое могут припаять добрый десяток лет, несмотря на целую когорту самых дорогих адвокатов, которых он сможет нанять.
— Итак, вы поговорили с Шиловской и ушли от нее, оставив свою бывшую супругу в добром здравии и без малейших признаков того, что она намеревается распроститься с жизнью, не правда ли? Отдаете ли вы себе отчет в том, что на вас падает подозрение в причастности к ее смерти?
— Да, отдаю.
— Вы говорите об этом так спокойно. Вы считаете, что это не будет иметь для вас никаких последствий?
— Я просто надеюсь на то, что вы опытный человек и сможете отыскать того, кто стал истинным виновником гибели моей бывшей жены. Вы не из тех молодчиков, которые по вечерам с дубинками наперевес патрулируют улицы города. Но думаю, что в МУРе не держат дознавателей, которые готовы повесить на первого попавшегося человека обвинение в убийстве.
Костырев еле заметно усмехнулся — этот тип считает, что он ведет хитрую и осторожную игру. Или он действительно предполагает, что Костырев станет носом рыть землю после его комплимента? Если это только лесть, то прием, что и говорить, дешевый. Странно видеть, что им пользуется бизнесмен, имеющий репутацию опытной финансовой акулы.
— Никому другому, только вам была в достаточной степени выгодна смерть жены, — сказал Костырев. — И только она помогла бы разрубить затянувшийся узел ваших отношений.
— Нет, — покачал головой Барыбин. — За четыре дня до гибели Евгении я забрал исковое заявление из суда и отказался от развода. Я пошел на попятный, решил, что бесполезно бороться с ветряными мельницами, и если Евгения не хочет развода, то его не хочу и я.
— Все сказанное вами обращается против вас, — пожал плечами Костырев. — Я могу так объяснить этот факт: вы забрали заявление потому, что решили расправиться с бывшей женой более действенным методом. Это не меняет дела.
— Но я не мог убить ее, понимаете? — возбуждаясь, проговорил Барыбин. — А если бы даже и решился на убийство, то не стал бы самолично лезть в петлю — вы же знаете, что для таких случаев существует масса людей, которые за сходную цену готовы избавить вас от обременительных хлопот, связанных с разводом. Я не хочу хвастаться, но я не бедный человек, и у меня на примете есть несколько людей, которые были бы готовы пожертвовать некоторой толикой совести во имя кругленькой суммы.