Голд, в который раз смирившись с судьбой, издал фаталистический вздох. — Теперь это в моде. Разве ты не знаешь?
— Люди будут думать, что мне нет чем тебя кормить.
— Хоть что-нибудь во мне может оказаться тебе по вкусу?
— Нет.
С почти явственной неохотой Сид сказал:
— Я узнавал об этом кондоминиуме. — Он поднялся, тяжело дыша, и сел в кресло поближе к отцу. — Кажется, это будет неплохое приобретение.
— В Лодердейле?
— В Холландейле.
— Мне нравится Майами-Бич.
— И там тоже есть один неплохой.
— Ну так что? — Старик принялся рыться в кармане в поисках спички, чтобы закурить свою сигару. — Купи его.
— Я имею в виду для тебя.
— Для меня? — По неподдельному удивлению отца можно было подумать, что он слышит об этом предмете впервые. — Что ты лезешь ко мне с кондоминиумами? Найди мне хорошую квартиру в аренду. Как всегда.
— Гораздо разумнее иметь собственный дом, па.
— Собственный дом? — в голосе его отца слышалась издевка. — И сколько же акров участок?
— Тридцать пять тысяч, — сказал Голд.
— И сколько из них будут мои?
— А сколько тебе нужно? Ты что, пшеницу собираешься выращивать?
— Без всяких акров, па, — снова вступил Сид. — Это квартира в доме. Но она будет принадлежать тебе и Гусси. Ты сможешь оставаться во Флориде сколько захочешь. — Сид покрылся испариной вовсе не от солнечных лучей.
— Я и сейчас остаюсь там сколько хочу. А мои деньги вложены в доходные акции. Возьми сам и купи.
— Я бы купил, если бы жил во Флориде, — сказал Сид.
— Я там не живу, — резко ответил его отец. — Я туда езжу на отдых. — Более мягким тоном он сказал: — Ну, профессор, а ты что скажешь?
— Я бы сделал, как говорит Сид.
— Я съезжу посмотрю, — согласился Джулиус.
— Когда? — полюбопытствовала Гарриет.
— Когда поеду. Здесь пока еще тепло.
— Па, начинаются холода, — принялся уговаривать отца Сид. — Два года назад, когда ты просидел здесь до ноября, у тебя было воспаление легких.
— Бронхит.
— Это было воспаление.
— Это был грипп.
— А кончился он воспалением. Па, это все равно что вкладывать в акции. Этот кондоминиум — чистое золото. — Тут засвистел чайник. Гарриет прошла следом за Гусси в дом. — Па, только не говори Гарриет, — торопливо сказал Сид. — Я заплачу. Попробуй. Если тебе понравится, выкупишь у меня. Если цена вырастет, получишь прибыль. Если цена упадет, убытки понесу я. Ну, что скажешь?
— Это было бы справедливо, — сделал вывод старик. — Я должен обдумать твое предложение.
Голд еле сдержал улыбку при непроизвольном вздохе Сида.
— Па, — взмолился Сид, — мы должны найти для тебя место.
— И я получу деньги?
— Получишь.
— Тогда я сделаю то, что ты говоришь, Сид, — покорно и доверчиво капитулировал Джулиус. Голд даже испытал что-то вроде сочувствия к смирению старика. — Но сначала мы должны съездить посмотреть, да? Мы поедем вместе?
— Вместе, — пообещал Сид. — Когда?
— Когда скажешь. Когда последний звонок?
Сид был ошеломлен.
— Какой звонок? — спросил Голд.
— У твоей дочери, идиот. — Женщины сразу же вернулись, привлеченные этим полным презрения возгласом. — У моей любимой внучки. У Дины. Ты хоть помнишь ее? Когда она кончает школу?
— Через пять лет, — сказал ему Голд ледяным голосом. — Если ее не выгонят.
— Разве теперь, не меняют школы в тринадцать лет?
— На частные это не распространяется. А эта красотка так далеко может и не пойдет. Твоя любимая внучка звезд с неба не хватает.
— Ну, тогда, — сказал его отец, — нужно будет съездить взглянуть. Но я не обещаю, что куплю. Сид, ты назначь день. Мы поедем в любое время, когда ты скажешь, после праздников. — Вейз мир[42], затосковал Голд. Опять праздники? — И никаких нет! Мы с Гусси… мы не собираемся садиться в самолет перед еврейскими праздниками.
Голд так и взвился.
— Какие еще праздники? — вопросил он. — И вообще, когда этот твой Шмини Ацерет?
Его отец испепелил его взглядом. — Он уже прошел, идиот. Кончился неделю назад перед Симхат Тора[43].
— Тогда о каких праздниках ты говоришь? Чего ты теперь ждешь?
— Шаббос Берешит[44].
— Шаббос Берешит? — Голд был ошарашен. Даже в его собственных устах эти слова звучали невероятно.
— Конечно, ты, тощий шейгец[45], — размеренным голосом начал тираду его отец. — После Симхат Тора наступает Шаббос Берешит, осел. И вот таких приглашают работать в Вашингтон? Ты не знал Симхат Тора? Ты хотел засунуть меня в самолет перед Симхат Тора? А теперь ты хочешь, чтобы я оставил мою семью перед Шаббос Берешит? Хороших сыночков я имею. Их хаб дем бадер ин бад.
— Кажется, — сказала мачеха Голда, — я не очень хорошо понимаю местный идиш.
— Он нас обоих имел в ванной, — дословно перевел Голд, стараясь не обращать внимания на Сида, который с огромным удовольствием наблюдал за его фиаско. — Па, ты же атеист, — запротестовал Голд. — Ты даже не позволил Сиду и мне пройти бар мицва[46].
— Но я еврей, — ответил его отец и поднял вверх большой палец. — Я еврейский атеист.
— Ты не позволял маме зажигать свечи в пятницу вечером.
— Иногда позволял.
— А теперь ты вдруг знаешь все праздники. Что еще за Симхат Тора? И вообще, что значит этот твой Симхат Тора?
— Симхат Тора, — холодно ответил его отец, — это когда, наконец, кончают чтение всей Торы в храме.
— А что тогда Шаббос Берешит?
— Шаббос Берешит, — с улыбкой ответил старик, попыхивая сигарой, — это когда ее начинают читать снова.
Крик, который издал Голд, шел из самого сердца:
— И сколько они ее читают?
— Год, — сказал его отец, стряхивая пепел своей сигары за перила. — А когда заканчивают, снова наступает…
— Шаббос Берешит?
— Ну вот, ты и сам знаешь, Голди, сынок. Но ты можешь не беспокоиться, — добавил его отец, элегантным прыжком вскакивая на ноги, — я не буду портить вам зиму. Вы что думаете, я собираюсь весь год провести в этом вонючем городе, когда я могу купить кондоминиум во Флориде? Вы хотите, чтобы я вкладывал в недвижимость? Так я вложу в недвижимость.
— Когда? — снова спросила Гарриет.
— После следующей субботы. Шаббос Берешит. Обещаю. Поехали есть. Гусси, мои туфли. Смени шляпку.
Гусси вернулась в засаленной фетровой шляпке со сломанным индюшачьим пером; она была похожа на Робин Гуда. От запаха моря у Шипсхед-Бей у Голда начиналось усиленное слюноотделение в предвкушении моллюсков на разъятых раковинах, креветок, омаров или жареной камбалы или окуня.
— Поедем к Ландиз[47], — предложил он. — Это недалеко. Нам дадут по хорошему куску рыбы.
— Что уж в ней такого хорошего? — сказал его отец.
— Ну ладно, — желания спорить у Голда не было, — по плохому.
— Зачем ты хочешь кормить меня плохой рыбой?
— Черное, — сказал Голд.
— Белое, — сказал его отец.
— Белое, — сказал Голд.
— Черное, — сказал его отец.
— Холодно.
— Жарко.
— Высокий.
— Низкий.
— Низкий.
— Высокий.
— Я рад, — сказал Голд, — что ты не забыл свою игру.
— Кто сказал, что это игра?
Голд почти пожалел, что рассмеялся, потому что Гарриет насквозь пронзила его злобным взглядом. Он посмотрел на Сида, который еле сдерживал смех. Сид, не обращая внимания на Гарриет, заговорщицки подмигнул Голду.
— Сид, — озабоченно сказал Джулиус Голд, мелкими шаркающими шажками направляясь к машине, — ведь ты будешь делать заказ? Дай официанту сразу приличные чаевые. Пусть знает, что мы важные шишки. Скажи ему, что всю свою жизнь, даже когда я был беден, я терпеть не мог есть с треснутой посуды.
В ДЕНЬ рождения Розы Голд был как натянутая пружина, ему хотелось, чтобы последние из его гостей начали уходить еще до того, как пришли первые.
— Я хочу сказать тост, — весело заявил отец Голда. — За моего гостеприимного хозяина и младшего сына. Сид сказал, что неприлично оскорблять тебя перед твоей женой и дочерью, поэтому я буду молчать. — Все, кроме Голда, рассмеялись. — Ты и правда собираешься бросить учить?
— Незамедлительно.
— Уверен, это чувство взаимно. — Его отец упоенно наклонил голову, восхищаясь собственным остроумием, и начал напевать.
— Я рада, что я не в его классе, — язвительно сказала Гарриет.
— Он заваливает студентов, — с благоговейным трепетом сказала Дина.
— Уже не заваливаю, — сказал Голд. — Проще позволить им сдать экзамен, чтобы больше никогда их не видеть.
Он поздравил себя с тем, что догадался устроить бар в холле. Он топтался там в одиночестве до тех пор, пока это не стало неприлично, потом почти до краев наполнил бурбоном низенький широкий бокал и бросил туда кубик льда.
— НАМ всем здорово повезло, — начал размышлять вслух Сид, когда Голд появился в комнате, — что мы оказались на планете, где есть вода, правда?
Голд почувствовал, как в груди у него все сжалось и замерло, он увидел, как на его тарелке аппетитный ломтик осетрины с отливающими бронзой краями превратился на мгновение в нечто, вызывающее отвращение не меньшее, чем сырая сардина.
— Почему? — спросил Виктор.
— Слушайте Сида, когда он говорит о воде, — сонным голосом наставительно сказал отец Голда. — Если Сид о чем знает, так это о воде.
Голд бросил взгляд на отца, но никаких свидетельств его соучастия не обнаружил. Он перенес вилку от осетрины к горке красной икры. Он был уверен, что может рассчитывать на поддержку Иды, даже Ирва, если захочет загнать Сида в угол, возразить, что мы вовсе не «оказались» на планете, где есть вода, что мы бы просто не смогли развиться как вид, если бы воды не было.