В ГОСТИНОЙ Голда ждал еще один удар, потому что Белл дала Эстер несколько экземпляров либермановского журнала, и Эстер только что закончила раскладывать их у каждой второй тарелки, раскрывая на странице, где крупным шрифтом было набрано: «Сокрушительные успехи, или Все, что намечено, не сбудется» и где была помещена его отвратительная темная фотография, которой Либерман всегда предварял его статьи, потому что купил ее много лет назад у какого-то пьяного ханыги-фотографа всего за двенадцать долларов и восемьдесят пять центов. Увидев журналы, Голд понял, что в буквальном смысле означает желание провалиться сквозь землю. Голова у него закружилась, и он обеими руками ухватился за спинку стула, потому что почувствовал, как у него подгибаются ноги. Ах уж эта Эстер, бедная, темная дурочка, горестно подумал он с жалостью и снисходительностью. Когда беспокойные перешептывания достигли его ушей, он отвел глаза от ее счастливого лица и седых волос.
— Это новый рассказ Брюса, — отвечала Эстер на все похрюкивания любопытствующих.
Последовавшие аплодисменты могли бы быть бурными, если бы к хлопкам Эстер присоединился кто-нибудь еще. Рот ее подрагивал в каком-то необычном тике, который, казалось, снова и снова сотрясал ее нижнюю челюсть, придавая ее мертвенно-бледному лицу выражение необыкновенной застенчивости. Нижние ее зубы были в основном частью моста. Старый Милт поглядывал то на Голда, то на Эстер, и весь его вид явно свидетельствовал о том, что он в любое мгновение готов прийти к ней на помощь; наконец он занял оборонительную позицию рядом с ней.
— Чудно, правда? — Роза тоже захлопала в ладоши. Белл, перехватив взгляд Голда, только беспомощно пожала плечами. Дрянная девчонка Дина не спешила уходить к себе, как с ней было договорено.
— Еще один винтик потерялся, — объяснила мачеха Голда отцу Голда.
А ты, старая жопа, съехала еще на один шарик, подумал Голд. Некоторые из сидящих за столом уже успели перевернуть последнюю страницу и погрузились в объявления с призывами о сексуальной помощи в конце журнала.
— А после обеда, — сказала Эстер, — если мы попросим, он всем нам подпишет наши экземпляры.
— Прошу тебя, Эстер, — с мольбой в голосе сказал Голд. — Ты вгоняешь меня в краску.
— И тогда уж, — продолжала Эстер, усевшись, наконец, на стул, — все мы дома должны будем ее прочитать.
— Держи карман шире, — сказала Гарриет.
— Кто-нибудь передаст мне кусок индейки? — сказал Голд.
— Скоро нам всем придется купить еще по книжному шкафу, — сказала Мьюриел. — Где пепельница?
Ида снизу вверх бросила на Мьюриел сердитый взгляд и помахала рукой в воздухе, разгоняя табачный дым. — По крайней мере на сей раз его напечатали ближе к началу, — заметила она.
— За это больше платят? — спросил Ирв.
— За что? — Голд был немногословен.
— За то, что ближе к началу?
— Нет, — сказала Белл.
— А что, ему еще и платят? — спросил Виктор.
— Да, — сказала Белл. — Виктор, возьми ростбифа. Ешьте, пожалуйста. Прошу вас.
— На обоих концах стола есть все, — проинструктировала Ида. Под самым носом Голда она держала блюдо только что нарезанного ржаного хлеба, усыпанного черными зернышками. — Возьми хлеба, Брюси. Это твой любимый.
— Мне помнится, когда ему исполнился двадцать один год, ты нам запретила называть его Брюси, — поправила Иду Мьюриел.
Голд, покачав головой, отказался от хлеба, хотя призывный аромат этих поджаристых черных зернышек надрывал ему сердце. Придется ему воздержаться и от жареной картошки с желтоватыми маслянистыми бочками, чуть загоревшими на сковородке, с прилипшими к ним темными лоскутками сочного жареного жирного лука, впитавшего в себя все запахи острых приправ, смешанных в подливке к первосортной, редкого качества говядине. От самоограничения, как и от самоистязания бега трусцой, у него возникало ощущение собственной непорочности и чувство крайней раздражительности.
— Что-то я не понимаю, — сказал Макс в задумчивом сомнении. — Я имею в виду заглавие.
— Мне кажется, — отважилась Дина, — что это просто явная ошибка. — Она ела стоя. Целую неделю она твердила, что с этими людьми не собирается оставаться, а теперь явно не могла от них оторваться.
— Конечно, — сказал Милт. — Это ошибка. Я думаю, ты хотел сказать «сокрушительные поражения». Верно?
— Нет, — сказала Белл.
— Я хотел сказать, — сказал Голд, облачаясь в уютную плюшевую тогу нравоучающего профессора, — что только неудача в конечном счете обречена на успех. Если брать дальнюю перспективу, то единственное, что мы можем предсказать с уверенностью, так это неудачу.
— Я не могу брать дальнюю перспективу, — сказал его отец. — У меня маленький рост.
— Ты не мог бы развить это, профессор? — с набитым ртом попросил Сид.
— Если возьмешь на себя труд прочитать то, что я написал, — начал Голд, жуя.
— Господи, папа, — прервала его Дина, — никто это не будет читать.
— Дина, ты, кажется, собиралась убраться отсюда к чертям собачьим, а?
— Никто не ест лапшевник Эстер, — сделала отвлекающий маневр встревоженная развитием событий Белл.
Словно ковши экскаваторов, руки одновременно потянулись через стол за порциями лапшевника Эстер.
— Еще никто не попробовал моего блюда, — сказала Мьюриел.
— А я ничего не принесла, — сокрушалась Роза.
— Вот сейчас Гарриет возьмет пирог, — сказала Белл.
— И Белл от нее не отстает, — сказала Ида.
Теперь Дина исчезла.
— Ты хочешь меня убедить, — допытывался Ирв, рука его замерла с блюдом сладкой картошки, которую ждал Голд, — что если я просверлил пациенту зуб, чтобы поставить пломбу, то я потерпел неудачу?
Голд был само терпение.
— Ирв, ты ведь не ставишь пломбы только потому, что тебе нравится сверлить зубы. А если ты ставишь пломбы, чтобы заработать деньги на автомобиль, который заглохнет сегодня ночью в тоннеле, когда ты будешь возвращаться в Бруклин, то как ты можешь утверждать, что намеченное сбывается?
— Ну, это притянуто за уши, Брюс.
— Конечно, я не пломбирование зубов имею в виду. Ты мне передашь эту картошку?
— Я думаю, — сказала Ида, — справедливость требует, чтобы мы все прочли статью, прежде чем высказывать о ней мнение.
— Черта с два, — сказала Гарриет. — Если это случится, я поверю, что он едет в Вашингтон.
— Гарриет, ты можешь заткнуться? — взмолился Голд. — Хоть раз в жизни, а?
— Я тебе всегда говорила, что его избаловали, — сказала Гарриет Сиду.
— Я его не баловала, — хвастливо заметила Мьюриел. Это сообщение было излишним. Мьюриел приняла предложение руки и сердца Виктора, первое, полученное ею, успев всего восемь месяцев проработать продавщицей у Мейси, и с тех пор у нее и мысли не было баловать кого-нибудь, кроме себя.
— И никакой Брюс не избалованный. — Поспешность, с которой Ида приходила на выручку Голда, всегда повергала его в состояние глубокой тоски. — Ему были даны некоторые преимущества, так как было видно, что он лучше других воспользуется ими. Как и я. И нечего за него стыдиться только потому, что он пишет вещи, которых никто не понимает.
Щеки Голда горели огнем растущего гнева.
— Ирв, черт побери, ты мне передашь наконец эту проклятую картошку? — Он нанизал на вилку ломоть ростбифа. — Виктор, подбрось-ка мне солонины. И две этих жареных картофелины, с луком. Ида, дай мне пару кусочков хлеба.
Виктор, готовый услужить, сказал:
— Она приготовила солонину из самой нежной филейной части.
Голд умирал от голода, и у него не было никакого аппетита. «Если я женюсь еще раз», — в отчаянии подумал он… но тут его прервал отец, который, кашлянув, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание, наклонился к нему и сердито заявил:
— То, что вы сделали с этим типом, вы нанесли оскорбление мне и всей семье. Он что, был богат?
— Что сделали? — Голд был ошарашен.
— С этим типом. — Вид у отца был суровый.
Сначала Голд моргнул. Потом сказал:
— С каким?
— Сам знаешь, с каким, — начал разглагольствовать его отец. — И не спрашивай меня, с каким. Я ему объясню с каким, этому идиоту. Ты с ним в школу ходил. Что, нет?
— С Либерманом?
— А с кем же еще, шут гороховый? И я еще должен ему объяснять, с каким! — Виктор захихикал, а Сид с одобрительной улыбкой наблюдал за развитием атаки на Голда. — Почему же, — в этот момент Джулиус Голд принял изящную позу, закинув голову далеко назад с единственной, казалось, целью — взирать на всех горизонтально над горбылем своего носа, — почему же тогда они жили на Кони-Айленде, если уж они были так богаты?
Голд был озадачен.
— Они не были богаты.
— Его отец был лучше меня? Чем он занимался?
— Проверял куриные яйца на свет. Он был в яичном бизнесе.
— Я имел фабрики, — продолжал отец. — Я строил турели на войне для «Бендикса». Я работал на оборону. — Он помедлил, покачивая головой. — Один раз я был награжден грамотой за эффективность, маленькой грамотой, потому что у меня была маленькая фабрика. Я работал по пошиву пальто и я работал по торговле недвижимостью. У меня был бизнес по выделке кож, и я смог уйти на покой, увеличив свое состояние. Спроси Сида. С незапамятных времен я работал по мехам, специям, пароходам, импорту и экспорту. — Взгляд его устремился вдаль, и казалось, что он бредит. — Я имел отличный многоквартирный дом в плохом районе, но банки отняли его у меня. Я владел портновской мастерской, всегда одной и той же, но с ней было трудно разбогатеть, и поэтому я все время избавлялся от нее. На Мермейд-авеню я имел большую бакалейную лавку до того, как она закрылась. Я опередил время с супермаркетом. Один раз я имел медицинский магазин для людей после операции, и я знал, что им сказать, уж можешь мне поверить, я знал, что нужно говорить, чтобы сбыть товар. «У меня для вас есть такая ручка!» — говорил я одному. — «Кто продал вам такой глаз?» — спрашивал я у другого. Мне не было равных во всем мире, но я не мог заработать на жизнь, а поэтому я занялся финансами и был распространителем акций на Уолл-Стрит во время Депрессии, когда никто не мог продать ни одной акции, даже я. Я был в строите