льном бизнесе, когда никто ничего не строил. Я составлял сметы, когда еще никто не знал, что такое смета. А многие и до сих пор не знают. — Он бросил на Голда гневный взгляд. — Проверяльщик куриных яиц лучше, чем я?
— Разве я это говорил?
— Почему же тогда, — сказал Джулиус Голд, — ты работаешь на него, а не он работает на тебя?
Теперь Голд понял.
— Я не работаю на него. Я писатель на вольных хлебах. А он издатель.
Казалось, его отец испытывает злорадное удовлетворение.
— Это написал он или ты?
— Я.
— Он заплатил тебе или ты заплатил ему?
— Он мне.
— По мне, это и есть работа, — сказал его отец с бесконечным презрением. — Ты хочешь быть на его месте или ты хочешь быть на своем месте?
— На своем.
— А он хочет быть на своем месте или он хочет быть на твоем месте?
— Вероятно, на моем.
— Сид?
— Может, он и прав, па.
— Ты-то что понимаешь? — сказал старик, с отвращением тряхнув головой в сторону Сида. — Ты такой же идиот, торчишь, как дубина, на одном месте со своими стиральными машинами. Как и «Американ Тел энд Тел» — всё со своими телефонами. Ты никогда не имел никакого плана. Я тебе тысячу раз говорил, ты должен иметь план. — Его отец нащупал сигару. — По тебе, он может прав, а по мне, — его отец чиркнул спичкой, — деньги сами за себя говорят. Кто платит деньги, тот и заказывает музыку. Он платит, ты на него работаешь, значит, он лучше, этот сын поверяльщика яиц, когда я строил турели для «Бендикса», и никаких нет. Фартиг.
— Слушай, па, мне, черт возьми, сорок восемь лет, — сердито начал отбиваться Голд.
— Не смей ругаться. Я никогда не допускал таких выражений в моем доме.
— Это мой дом, и я допускаю. Я профессор университета, у меня докторская степень. Я пишу книги. Я выступаю по телевидению. Мне платят за выступления в университетах и на конференциях. А ты говоришь со мной так, будто я ребенок или какой-то слабоумный. Все вы так со мной говорите! А между прочим, в Вашингтоне есть люди, которые хотят, чтобы я туда приехал.
— Кем? — спросил отец с пренебрежительным смешком.
— Туристом, — пошутил Макс, и Голд почувствовал, как весь боевой задор оставил его. Ах, Макс, беззвучно проскулил Голд, неужели и ты?
— Посмотреть памятник Вашингтону, — сострил Милт таким громким голосом, какого никто из присутствующих у него еще не слышал. Он вполне освоился и чувствовал себя как дома в качестве ухажера Эстер.
В душе Голд готов был расплакаться. Скоро, уныло размышлял он, я буду давать рекомендации, бомбить или не бомбить. Здесь у меня нет никаких надежд.
— Хорошо, ты прав, а я нет, — униженно сказал он отцу, сдаваясь; тот незамедлительно закивал. — Лучше бы мы продолжали говорить о воде.
— Спроси Сида, — сказал его отец. — Если Сид о чем и знает, так это о воде.
Эстер послушно сказала:
— Иногда, глядя зимой из окна, я вижу, как лед идет вверх по реке, почему это, Сид?
— Это потому, что лед легче воды, — ответил Сид, — и он идет вверх, к истокам реки.
На мгновение Голд потерял дар речи. Кровь бросилась ему в лицо.
— Ты и правда считаешь, — с холодной яростью потребовал он ответа, — что лед идет вверх, к истокам?
— А разве нет? — спросил Сид.
— Ты и правда считаешь, что вверх это вверх? — выпалил Голд, сердито указуя на север.
— Разве вверх — это не вверх? — сказал кто-то.
— Конечно, вверх, — сказал кто-то еще.
— Что ж тогда, по-твоему, вниз? — задал вопрос кто-то третий.
— Я имею в виду на север, — выкрикнул Голд, поправляясь. — Вы что же, считаете, что то, что север — выше?
Сид хранил спокойное молчание, а остальные бросились на его защиту.
— Конечно, выше. У них ведь там горы, верно?
— Вот почему туда летом ездят.
— Там холоднее.
— Север на карте всегда выше, — заметила Ида.
— Я не говорю о карте.
— Вот почему вода всегда течет вниз, к середине карты, — обнаруживая поразительное невежество, сказал отец Голда. — Туда, где шире. Где больше места.
— И значит, — пошутил Голд, — если снять карту со стены и перевернуть ее вверх ногами, вся вода вытечет.
— Да нет же, дурачок, — сказала его невестка.
— На карте нет воды.
— Он думает, что на карте есть вода!
— Карта это только картинка.
— Я знаю, что картинка, — в ужасе воскликнул Голд. — Я пошутил! Я задал вопрос, я ничего не утверждал.
— А вот землю переверни вверх ногами, — с невинным видом предложил Сид в наступившем кратком затишье перед грозой, — и посмотри, что будет.
— Ничего, — рявкнул Голд.
— Ничего? — удивился Сид.
— Северный полюс станет Южным полюсом, — сказала Мьюриел. — Из ковша Большой Медведицы выльется вода.
— Чтобы прохладиться, мы будем ездить на юг.
— Ниагарский водопад потечет вверх.
— И он называет этого ничего.
— Ничего не случится! — услышал свой надрывный крик Голд. — Горы все так же будут стоять вверх макушкой. Черт возьми, когда мы говорим о планетах, то нет ни верха, ни низа, и я сейчас же ухожу отсюда, чтобы больше никогда не возвращаться… в чем дело, в чем дело, в чем дело? — в горячечном бешенстве пронзительно завопил он тому, кто постукивал его по плечу.
— Это тебя, — сказала Дина.
— Что меня?
— К телефону, — Дина мученически закатила глаза. — Это опять тот из Белого Дома. Можешь ответить из моей комнаты.
Желание жить покинуло Голда. Ему вдруг показалось, что Ральф и члены правительств всех держав мира стали свидетелями только что закончившейся отвратительной сцены. Ее зафиксировали телевизионные камеры. Вудворд и Бернстайн[50] напишут книгу. Он был повержен.
ДИНА помогла ему подняться на ноги. Ида поддержала его. Направляясь через кухню в спальню Дины, он молил богов о милосердии.
— Ральф?
— Минутку, дорогой, — сказал женский голос, теплый и густой, как текущий мед.
— Брюс?
— Ральф?
— Президент Соединенных Штатов окончательно решил, что хочет, чтобы ты с ним работал, — сказал Ральф. — Он примет тебя в Белом Доме завтра утром в семь тридцать. У вас будет возможность познакомиться.
— Я не могу приехать в Белый Дом завтра утром, — убитым голосом сказал Голд. — У меня в десять лекция.
— Ты успеешь вернуться, — сказал Ральф. — Встреча продлится только полторы минуты. Если ты сейчас же отправишься в аэропорт, то сядешь в последний «шаттл».
— Сейчас я не могу. Сейчас мы празднуем день рождения моей старшей сестры.
— Президент послал бы за тобой свой собственный самолет, но сейчас на нем полетела его жена — отправилась за покупками. Ты мог бы заказать себе специальный рейс.
— Я не знаю, как это делается. Ральф, а президент очень рассердится, если я не приеду завтра?
— Да нет, Брюс. Но он будет очень разочарован, сам того не зная. Просто в эти полторы минуты ему подсунут кого-нибудь другого, а он даже не заметит разницы.
— Я мог бы приехать в среду, — с мольбой в голосе сказал Голд.
— Он будет в Китае.
— Долго ты еще будешь занимать телефон? — Прошипела, как злобная гадюка, из дверей дочь Голда. — Я жду звонка.
— Пошла отсюда в жопу, — ответил он в тон ей, прикрыв рукой трубку, — или я тебя убью.
Она весело упорхнула.
— Они хотят, чтобы он приехал в Вашингтон, — пропела она.
— Но ты все равно приезжай, — решил Ральф, — мы поговорим. Андреа, вероятно, захочет пригласить тебя на обед. Остановись в лучшем отеле на тот случай, если тебя узнают. Если, конечно, кто-нибудь не захочет пригласить тебя к себе домой.
Голд на целых пять секунд затаил дыхание, а потом сказал, что остановится в отеле. В состоянии близком к ступору он вернулся в гостиную.
— Это что, и правда был президент? — шепотом спросила Роза.
— И он хочет, чтобы он немедленно приехал, — сказала Эстер присмиревшей Гарриет.
— Помощник, — сказал Голд.
— У президента много помощников, — грубо сказала Гарриет.
— Ужасно хочу навестить Брюса в Вашингтоне, — сказала Мьюриел, пепел с сигареты, торчащей из ее рта, рассыпался вокруг нее, а Голд при этих словах оцепенел от чувства, леденящего душу сильнее, чем ужас. — Может быть, мы сможем поехать все вместе, с детьми.
— Вот было бы чудно, — сказала Роза. — Правда, Макс?
— Может, он сумеет выхлопотать мне повышение.
— Брюс, — с укоризной сказала ему вдруг Ида, — если ты едешь в Вашингтон, то я должна сказать тебе кое-что. Мы все, Эстер, Роза, Макс, Ирв, Мьюриел, Виктор и я, считаем, что ты стал слишком уж худым.
— Он всегда был слишком худым, — пренебрежительно сказал отец Голда. — Я ему говорил — он никогда не слушал. Когда он надевает пижаму, там всего одна полоска.
— А помните, как Сид его дразнил? — спросила Эмма Бовари[51].
— Займись фехтованием, — сказала Эхо[52]. — Он был так тощ, что в него никто не смог бы попасть.
— А помните, когда ему не разрешали петь в школе, он приходил домой весь в слезах? — спросила Наташа Карилова.
— А какой смешной он был в очках? — вставила с не меньшей радостью Аврора[53], а Голд очнулся от своего забытья, поняв, что наделил именами Эммы Бовари, Эхо, Наташи Кариловой и Авроры своих сестер Мьюриел, Иду, Розу и Эстер. Их было охеренно много. Держа вилку, как кинжал, он грубо вонзил ее в последний кусок ростбифа, а Белл вместе с немногими добровольными помощницами уже принялась убирать со стола.
— Когда едешь? — спросил его отец.
— В среду, — буркнул Голд и принялся с серьезным видом жевать.
— Надолго?
— У него занятия в пятницу, — сказала Белл.
— Белл с собой берешь?
— Нет, — решительно сказала Белл. — Мне в среду надо быть в школе.
— Об этом еще рано говорить, — сказал Голд.
— И что у тебя будет за работа?