ОТ ЭТИХ мыслей Голда оторвала мисс Плам, сообщившая, что за дверью толкутся четыре журналиста в надежде услышать от него слово истины.
Трудно было вообразить кого-нибудь моложе этих журналистов; прилетев сюда словно мотыльки на свет, они теперь окружили его, как погасшую лампочку. Среди них была высокая хорошенькая девица с маленьким личиком и прямыми светлыми волосами; брюзгливым, неуважительным тоном и с раздражением, какого Голду еще не случалось ни у кого вызывать, она спросила, что́ он и остальные собираются врать о результатах своей работы. Голд решил ее соблазнить.
— Откровенно говоря, моя дорогая, я не знаю, — начал он скромно-обезоруживающим тоном, в котором набил руку, но дальше этого пойти не смог. Они улетели.
— Это было ужасно! — стала строго выговаривать ему мисс Плам с паническим ужасом, от которого ее чувственный рот принял форму вытянутого уродливого эллипса, а на щеках и на лбу выступили капельки пота. — Вы никогда не должны так говорить!
— Великолепно! — подбодрил его Ральф по телефону, успев перехватить Голда еще до того, как тот выскользнул из здания, чтобы в одиночестве пережить свой позор. — Телеграммы с компьютерной шифровкой твоего заявления уже ушли в наши посольства.
— Какого заявления?
— Теперь твой девиз — стержень официальной политики.
— Какой девиз?
— Твой инстинкт безошибочен, твои слова поэтичны, твоя скромность очаровательна. Брюс, у меня от тебя чердак дымится. Теперь ты должен сломя голову нестись на наш следующий брифинг для прессы. Поступила директива, согласно которой ты сможешь туда просочиться.
— Вы были замечательны, — воскликнула мисс Плам, придвигаясь к нему поближе, но Голд больше не любил ее и знал, что уже никогда не захочет прижать ее к своему члену.
ОН ПРИБЫЛ на организованный Белым Домом брифинг для прессы, не опоздав ни на секунду, и нашел себе место у стены, откуда без всяких помех мог видеть трибуну, и в этот же момент пресс-секретарь сказал:
— У меня есть заявление. Как вам известно, этот президент привержен открытости и абсолютной откровенности. В соответствии с этой политикой я должен заявить, что у меня нет никаких заявлений. Со вчерашнего дня ничего не произошло.
Последовала ошеломленная пауза, и наконец один из ветеранов прессы спросил:
— Ничего?
— Совершенно. Сегодня нет никаких новостей.
— Никаких новостей?
— Никаких.
— Абсолютно?
— Абсолютно ничего такого, о чем стоит говорить.
— Это касается только Вашингтона, Рон? — спросил голос сбоку. — Или и всей остальной страны тоже?
— Только Вашингтона. Остальная страна нас не интересует.
— Вас не интересует остальная страна?
— Совершенно верно.
— Это означает, что в газетах ничего не будет о президенте?
— Точно. Если только вы не захотите раздуть из этого историю. Мы можем продолжать?
— Ваше заявление, Рон, приводит меня в некоторое замешательство, а потому позвольте мне вернуться на пару лет в прошлое. Некоторое время назад бывший шеф ЦРУ Ричард Хелмс[83] был уличен в том, что солгал под присягой по крайней мере одной комиссии Конгресса. Тем не менее, ему позволили остаться на службе и отправили послом в Иран вместо того, чтобы предать суду за это преступление. Вы можете прокомментировать это?
— Нет. Эта администрация считает неуместным комментировать дела, находящиеся на расследовании.
— Вы хотите сказать, — быстро спросила какая-то женщина, — что это дело находится на расследовании?
— Я этого не говорил.
— Но разве это не вытекает из того, что вы сказали?
— Не знаю.
При этом ответе по залу пронесся всеобщий вздох изумления, а за ним последовал оживленный ропот, в котором, наконец, один голос зазвучал громче других.
— Что вы сказали?
— Не знаю.
— Вы не могли бы повторить?
— Не знаю.
— Вы не знаете?
— Я правда не знаю.
— Вот блин! Рон, Рон, будьте добры, повторите еще раз в микрофон. Я хочу быть абсолютно уверен, что это записалось.
— Пожалуйста. Не знаю.
— Спасибо, Рон. Это было здорово.
— Этот ответ можно давать со ссылкой на источник? Вы готовы к тому, что вас будут цитировать?
— Не знаю.
— Вы хотите сказать, что не знаете, готовы ли вы позволить цитировать ваше заявление о том, что вы не знаете?
— Верно.
— А это мы можем процитировать?
— Не знаю.
— Рон, есть ли кто-нибудь еще, занимающий ответственный пост в правительстве или где-нибудь в другом месте, кто когда-либо говорил «Не знаю»?
— Не знаю. Эти слова принадлежат доктору Брюсу Голду, который преподает в колледже в Бруклине, штат Нью-Йорк, и который, возможно, скоро будет работать в администрации.
— Рон, в каком качестве доктор Голд будет работать в администрации?
— Не знаю. Пойдем дальше?
— Вы ведь помните Генри Киссинджера? Что вы о нем думаете?
— Второй сорт.
— Таким было его мнение о Ричарде Никсоне, верно?
— Тогда третий.
— Меня это всегда приводило в недоумение, Рон. Если Ричард Никсон был второй сорт, то кем же тогда нужно быть, чтобы это был третий?
— Генри Киссинджером.
— Вы ставите Генри Киссинджера ниже Ричарда Никсона?
— Только по интеллекту и сообразительности. По характеру и искренности они приблизительно равны.
— Что касается искренности, Рон. Вы помните, как Ричарда Клайндьенста уличили в том, что он лгал под присягой при его назначении генеральным прокурором? Значит, это было клятвопреступление. Тем не менее ему позволили признать себя виновным всего лишь в мелком правонарушении и продолжать работать юристом. Вы не можете нам сказать, почему с Ричардом Клайндьенстом, как и с Ричардом Хелмсом, обошлись столь мягко, тогда как к другим преступникам обычно не проявляют подобной снисходительности?
— Не знаю.
— Это немного подозрительно, правда?
— Чертовски подозрительно.
— Это можно дать со ссылкой на источник?
— Конечно нет. Кто следующий?
— Теперь, по прошествии значительного времени, не могли бы вы нам сказать, каковы были истинные причины — я понимаю, тут у нас затесалось слишком много Ричардов с уголовным оттенком, но я надеюсь, вы извините меня, Рон, — вынудившие Джеральда Форда[84] простить Ричарду Никсону все сексуальные преступления, совершенные им во время президентства?
— Разве Никсон совершал сексуальные преступления?
— Не знаю. Но разве такой вывод не напрашивается из того, что Никсон был прощен за все преступления, совершенные им во время своего президентства?
— Не знаю.
— Эта администрация решила бороться с инфляцией, поднимая цены, чтобы снизить спрос, чтобы сбить цены, чтобы увеличить спрос и вернуть инфляционно высокие цены, которые мы хотим снизить уменьшением спроса, чтобы увеличить спрос и поднять цены. В этой формуле заключена вся ваша экономическая политика или есть что-нибудь еще?
— Не знаю.
— Рон, вы уверены, что не знаете, или вы только высказываете такое предположение?
— Я абсолютно уверен, что не знаю.
— Какой прогноз вы готовы сделать относительно безработицы и состояния экономики на ближайшее время?
— Не знаю.
— Вы не знаете, каким будет ваш прогноз?
— Совершенно верно.
— А кто-нибудь в правительстве знает?
— Каким будет мой прогноз?
— Я снимаю вопрос.
— По поводу наших заокеанских союзов. Если в основе почти каждого из них лежит подкуп, нажим, подрывная деятельность и прочая коррупция, то какова будет стабильность этих союзов в условиях настоящего кризиса или при смене правительств?
— Господи, да откуда ж мне это знать?
— А есть кто-нибудь в администрации, кто все же знает?
— Что?
— Что-нибудь.
— Не могли бы вы повторить вопрос?
— Что-нибудь.
— Разве это вопрос?
— Разве это ответ?
— Не знаю.
— Я забыл свой вопрос.
— Я снимаю свой ответ.
— А как насчет президента? У него есть какое-нибудь разумное представление о том, что будет происходить в стране и за рубежом?
— Не знаю.
— Рон, пожалуйста. Умоляю. Повторите это еще раз для телевидения. Я хочу сделать наезд как раз перед вашим ответом. Отвечать начинайте, когда увидите, что мы наехали.
— Конечно. Не знаю.
— Потрясающе.
— Рон, я обязан задать вам этот вопрос о президенте. Вы и правда не знаете или просто не хотите говорить?
— Не знаю.
— Вы хотите сказать, что не знаете, знаете вы или нет?
— Совершенно верно.
— Спасибо, Рон, — сказал пожилой корреспондент в первом ряду. — Вас нужно поздравить. Это был самый откровенный и информативный брифинг для прессы, на котором мне довелось присутствовать.
— Ах, не знаю.
РАЛЬФ позвонил на следующее утро, когда Голд готовил завтрак, и сообщил, что президент хочет его видеть, чтобы поздравить лично.
— Он пытался дозвониться до тебя в отеле, но на коммутаторе ему сказали, что ты не принимаешь звонков.
— Я остановился у Андреа, — сказал Голд. — А зарегистрировался в отеле, чтобы обезопасить себя.
Ральф уважительно присвистнул.
— Какая глубина, Брюс. Именно этим способом мы все и должны пользоваться, чтобы защитить наши жизненно важные секреты. Приезжай в Белый Дом в одиннадцать. Подъезд для прислуги.
Голд последовал указаниям Ральфа, и его провели вверх по лестнице через кладовую в приватную приемную, и в этот момент из приватного внутреннего кабинета на цыпочках появился Ральф и повел его назад. Аудиенция была отменена. Президент спал.
— Он прилег вздремнуть, — прошептал Ральф.
— В одиннадцать утра? — воскликнул Голд.
— Президент, — объяснил Ральф, — очень рано встает. Каждое утро в пять часов он уже на ногах, он принимает две таблетки от бессонницы и транквилизатор и снова ложится в постель и лежит, пока не проснется.
— Когда же он работает? — спросил Голд.