Голд, или Не хуже золота — страница 71 из 86

— Э-гей, дети мои, але, але, але, — радостный крик Коновера был слышен еще до того, как он появился, удерживая на ладони готовый вот-вот упасть пустой стакан. — Как мне не хватает моих дорогих и любимых! Проклятье и тысяча чертей, как жаль, что их нет здесь. Андреа, радость моя, ты больше никогда, никогда не должна оставлять меня наедине с этим потливым глухонемым. Надеюсь, он понимает. Это видно по его отвисшей челюсти. Поверь мне, чтобы из него хоть одно слово вытянуть, нужно целый день трудиться в поте лица. И он не дает мне моего лекарства. — Здесь его жизнерадостный тон сменился на жалобный, и Голд понял, что его ждут новые испытания.

Андреа не восприняла отца всерьез.

— Я тебе дам.

— Пусть Шварц даст. Он хочет произвести хорошее впечатление. Скажи мне еще раз, что вас привело сюда и чего вы от меня хотите.

— Мы ждем назначения на должность в правительстве, — сказала Андреа, игриво закручивая пучок отцовских волос. — И Брюс подумал…

— Брюс, — рассмеялся Коновер.

— Брюс подумал, — храбро продолжала Андреа, — может быть, ты знаешь влиятельных людей, которые могли бы ускорить дело.

— Вы это очень тонко подметили, мистер Умник, — сказал Коновер приблизившемуся к нему Голду.

— Меня зовут Голд, сэр. Брюс Голд. Хотите вы этого или нет. И я буду вам чрезвычайно признателен, если вы постараетесь это запомнить. Ведь даже люди, которые не нравятся друг другу, соблюдают какой-то минимум приличий.

Коновер на мгновение вперил взгляд в Голда, словно серьезно взвешивая смысл этих слов, и сказал:

— Есть ключи из золота, есть из серебра, есть ключи до завтрака — наживать врага. Ваше здоровье, лягушка. Давайте возблагодарим вместе Господа за то, что нам с вами золота не делить. Вот теперь мое дурное настроение прошло. Просите, что хотите, дружище, и мое щедрое сердце не сможет вам отказать. Прошу вас, продолжайте, мой честный Эйб.

Голда внезапно обуяла упрямая гордыня, и он не произнес ни слова.

— Мы думали, что в правительстве наверно много-много людей, для которых ты что-то делал, — в голосе Андреа слышались льстивые нотки, она погладила отцовскую руку и потерлась щекой о его шею. — Там ведь есть люди, которые тебе чем-нибудь обязаны?

Одно только это предположение чудесным образом смягчило Коновера. Насколько он помнил, они были многим ему обязаны.

— Вот уж что верно, то верно, я помню, что не меньше семнадцати раз публично лгал под присягой, — томно сообщил он, чеканя своим медоточивым голосом гласные и катая слова во рту, словно тонкий знаток, пробующий дорогую сигару. — И это не старческое хвастовство. Готов в этом присягнуть. Я могу предъявить вам свидетельства — грамоты, почетные знаки, сертификаты, венки, ленты и медали — и все за заслуги перед обществом и мою героическую и бескорыстную службу. Я лгал публике, чтобы защитить президента, и лгал президенту, чтобы защитить себя и своих коллег, а четыре раза в год я лгал Конгрессу просто для того, чтобы не потерять форму, и знаете что? Я при этом ни на йоту не потерял уважения моих коллег, как не потерял и ни одного друга. Различие между преступлением и служением обществу, мой добрый Гудголд, часто определяется скорее общественным положением, чем сутью деяния. О, да, они мне многим обязаны. Они мне много должны. Четыре министерских кресла, конечно, в двух различных администрациях. Посольские должности? Одна в Европе, четыре в Латинской Америке, шестнадцать в Азии и четыреста тридцать три в Африке. Они должны мне шесть судейских кресел в судах нижней инстанции в любом месте на Юге или в Чикаго и по шесть попыток провести каждого из восьми человек, которых я выберу в качестве серьезных претендентов на должность вице-президента в четырех последовательных выборных кампаниях. Я наверно упокоюсь задолго до того, как сумею забрать у них все долги, а я забыл, имею ли я право передавать их по наследству вместе с моим имуществом. Нужно проверить это в моей еврейской юридической фирме, потому что мои христианские не очень-то сильны в законах. Можете выяснить это для меня, если хотите, Эйби, только не трогайте мою ирландскую розу, ей-ей. «Черная попка у сборщика хлопка». Что, таких песенок больше не сочиняют? Откровенно говоря, меня очень мало волнуют все эти должности и даже что будет со страной, пока мой капитал в безопасности. Мне недавно удалось продать две серьезных вице-президентских кандидации-номинации, кажется, одному центральному нападающему из «Хьюстон Ойлерс»[235], Бог его знает, что это такое. Вы хотите, Раппопорт, чтобы вас шесть раз назвали возможным кандидатом в вице-президенты в следующей президентской кампании? Я могу сделать вам такой прощальный подарок, если только вы со мной распрощаетесь. Господь свидетель, мой еврейчик, я искренно надеюсь, что вы, как настоящий маленький жиденок, примите мое предложение. Я слышал, теперь предлагают чернозадых, греков, даго[236] и пуэрториканцев. Вы хотите появиться в обществе, как нищий, с шапкой в руке только ради того, чтобы вас рассматривали претендентом на вице-президентство в длинном ряду других смиренных попрошаек, или претендентом на министерскую должность, которую через два года вы оставите с позором или с отвращением? Я отказался. Я не унижаюсь перед людьми, которых считаю ниже себя. За это мне нравился ваш Эйб Рибикофф[237], но только за это — ни за что другое. Так хотите, чтобы вас в следующий раз назвали кандидатом на вице-президентство? Я предоставлю вам эту возможность бесплатно. Если вам это не даст ничего другого, то по крайней мере вы получите приглашение в дома, где вашему появлению будут рады больше, чем вашему присутствию здесь. Будьте хорошим мальчиком, Феликс Мендельсон[238], и наполните мою мензурку еще разик. Господи, как меня тошнит от всех этих Гуггенхеймов, и Анненбергов, и братьев Саломон. Как только встретишь одного Шлезингера[239], так они дальше и попрут один за другим! Вы что, побыстрее не можете? Поворачивайтесь, черт побери. У меня черномазые с дельты и то двигаются быстрее вас. «Дорогая, как устало мое сердце». Ах, спасибо, мой спаситель. Говорят, что Христос был евреем, но, откровенно говоря, я испытываю на этот счет большие сомнения. Пусть вам в жизни сопутствуют нескончаемые успехи и будь ты бледен, как снег. Но берегись, выходя на тропу, — каждый твой шаг оставит след. Ваше здоровье, Брендан.

— Меня зовут Брюс, — сказал Голд.

— Старое галльское имя, если не ошибаюсь.

— Ошибаетесь, — поправил его Голд. — Но кое-кто считает, что кельты — это одно из потерянных племен Израилевых.

— Это не очень убедительно, — аккуратно парировал злобный старикашка. — Итак, на вашу свадьбу я не приду, хотя, полагаю, некоторые предсвадебные радости необходимы. Сначала я хочу, чтобы здесь пообедала ваша семья, включая, конечно, вашу жену. Она будет самой желанной гостьей. А я, в свою очередь, вероятно, должен буду отобедать с вашим семейством где-то, боюсь, что в Бруклине. Я никогда в жизни не был в Бруклине. Однажды я мог стать кандидатом в вице-президенты, но во время предвыборной кампании я с Нельсоном Рокфеллером должен был ехать в Бруклин, в какое-то место, называемое Кони-Айленд, и съесть там хот-дог перед объективами репортеров. Есть с Нельсоном Рокфеллером я бы вообще никуда не поехал. Он давал взаймы людям, которые не возвращали ему долги. Если бы это сделал его брат Дэвид, то я бы забрал свои деньги из его банка. Он тайно дал пятьдесят тысяч долларов Генри Киссинджеру. Представьте, тогда за пятьдесят тысяч долларов можно было купить маленькое полотно Клее, или Боннара, или большое Джексона Поллока[240], а он за свои деньги приобрел всего лишь средних размеров Киссинджера. Вы знаете эту породу? Ну, конечно же, знаете — посмотрите, у кого я спрашиваю. Шумливый, болтливый тип, который из кожи вон лез, чтобы развлечься, и учинил войну, как наци.

Этим было оскорблено даже чувство справедливости Голда.

— Сэр! — не смог он удержаться от протеста. — Насколько мне известно, многие его родственники погибли от рук наци.

— Но он-то вроде не погиб, а? — безмятежно ответил Коновер язвительным тоном. — И вы тоже. Как вы думаете, далеко бы он пошел, останься он студентом-историком в Германии, если бы Гитлер его не выгнал? Вы хотите защищать его, Сильвер? Стыд и позор!

— Голд, сэр, и Бога ради, умоляю, не ставьте меня в положение, когда я вынужден защищать человека, который, как никто другой, вызывает у меня неприязнь.

— Как вы думаете, Брасс[241], что такого нашел в нем Рокфеллер? — раздумчиво спросил Коновер. — Мы знаем о Никсоне и об этом шимпанзе Форде. Но мне казалось, что у Нельсона одно время была голова на плечах. Он ведь учился в Брауне, да?

— В Дартмуте.

— A-а. Мне, кстати, тогда не дали этого кандидатства в вице-президенты, и Нельсону Рокфеллеру тоже. Его получил Генри Кэббот Лодж, который поехал-таки на Кони-Айленд, но все равно проиграл. Генри Кэбботу Лоджу[242] никогда ничего толком не удавалось, как, впрочем и Эллсуортам Банкерам[243] во Вьетнаме или Грэхамам Мартинам[244]. Послушайтесь хорошего совета, мой друг, держитесь подальше от дипломатического корпуса и от братии из международной службы, это недоразвитое общество недоумков, которых интересуют только почести. Если вы меня хоть раз назовете папой или папулей, то, я вас предупреждаю, я запущу вам шар между глаз.

— Ты заговариваешься, папа, — сказала Андреа.

— Мне плохо, девочка. Ведь не каждый день приходится мне иметь дела с такими, как он. Если снесет тебя в море, друже, вспомни меня и ныряй поглубже.