— Я забывал.
— Ты хоть представляешь себе, что это такое? — с рыданием сказал Голд. — Ты хоть представляешь себе, что это такое — лежать в больнице день за днем, никто к тебе не приходит, никто не звонит, а ты лежишь и не знаешь, доживешь ли до завтра, и всем на тебя наплевать? Это знаешь — хуже некуда. А если бы я умер?
— Мне было не наплевать, — сказал Крап.
— Ты же забыл.
— Ну, кто-нибудь мне бы напомнил.
— Никто, кроме тебя, не знал, — продолжал сыпать упреки Голд. — Меня бы похоронили в могиле для нищих. Даже я бы так не поступил.
— Мне нужно идти на пробежку. Сейчас наша очередь.
Голд сполоснул и вытер лицо, прежде чем сделать следующий звонок единственному человеку, которому, как он думал, может быть, больше всех его не хватало.
— Я только вчера звонила тебе в студию, — сказала она. — Я наговорила там на автоответчик.
— Только вчера? А где, по твоему, я был до вчерашнего дня? Ведь десять дней прошло.
— Я думала, ты занят с невестой и женой.
— Дина в школу ходит?
— И прекрасно успевает, — сказала Линда Бук. — Я за нее делаю домашние задания. Скажи мне, в какой ты больнице. У меня тут этот счет от стоматолога, я хочу его тебе переправить.
— Завтра я выписываюсь, — сказал Голд. — В первую очередь я хочу увидеть тебя.
И теперь, испытывая острую жалость к себе, всеми забытому и покинутому, он легко мог вообразить, как его выношенные планы летят ко всем чертям в хаос невоздержанности и безответственного распутства, но ему было все равно. Он хотел обнимать ее, хотел чувствовать ее тело под своим, хотел чувствовать, как его тело покрывает ее. Что сказал бы Коновер, узнай он об этом? Кто из множества людей, когда-либо читавших о нем, поверил бы, что зрелый, мыслящий человек, вроде него, поставит под угрозу брак — нет, два брака — и блестящую, только-только начинающуюся политическую карьеру ради того, чтобы сладострастно вонзиться в замужнюю женщину с четырьмя детьми, с которой, как, впрочем, и с Андреа, у него не было ни малейшего шанса на близость иную, чем в постели? Но это, казалось, не имеет никакого значения.
— Я ТАК сильно-сильно люблю тебя, дорогая, и так жалею, что не встретил тебя раньше. — Голд мог без особых опасений позволить себе роскошь столь щедрых слов и чувств, поскольку знал, что состояние, их породившее, не вечно. Однако предположить, что чувства его не выдержат испытания первым же врученным ему Линдой Бук счетом от стоматолога, он никак не мог. Он спокойно смешал две порции джина с тоником. К этому времени его возбуждение улеглось. — А почему твой муж сам не оплачивает эти счета? Я думал, он такой хороший семьянин и добытчик.
— Он ни за что не хочет платить. И уж тем более после того, как узнал, что мы вместе.
Несколько вопросов одновременно возникших в голове Голда, наталкиваясь друг друга в поисках выхода, распались на части.
— Вместе? Узнал? Как узнал? Как это — вместе? Мы что — вместе? Что это значит — узнал? Что ты имеешь в виду — вместе? Как это мы вместе?
— Как сейчас. Он все о нас знает.
— Все о нас знает? Как он узнал?
— От детей.
— От детей? А дети как узнали?
— Я им сказала.
Голд вперился в нее беспокойным взглядом. — Ты им сказала? Ты сказала своим детям? Что ты сказала детям?
— Что мы — любовники.
— Любовники?
— Ты все время повторяешь мои слова.
Отсутствие душевного равновесия помешало Голду сразу же дать остроумный ответ. — Так значит, мы — любовники? — простодушно спросил он.
— Конечно же, дорогой, — с улыбкой ответила Линда. — Я твоя любовница, а ты мой любовник. А ты думал, мы кто?
Голд не долго раздумывал над тем, давать ли ему ответ, который первым пришел ему в голову: — Факеры.
— Любовники — гораздо благозвучнее, — сказала Линда Бук с тонкостью чувствительностью поэтессы, — любовники — гораздо красивее по смыслу и по сути, ты так не считаешь?
— Но чтобы быть любовниками, нужно сильно любить, разве нет? — спросил Голд.
— Вовсе нет, — поправила она его. — Для это нужно только быть факерами.
Голд никогда не думал о себе как о любовнике и теперь вовсе не был уверен, что ему понравилась эта идея. — Значит, по-твоему, я — любовник?
— Конечно, любовник, факер ты мой, — сказала Линда Бук. — И очень милый. Я ставлю тебе пять с минусом. — Но Голда этот сомнительный комплимент почти не задел, потому что после него он услышал слова, чреватые катастрофой. — И я очень горжусь тем, что такой умный человек, как ты, считает меня сексуальной и привлекательной. Даже на моего мужа это произвело впечатление.
— Господи Боже мой! — Голд так и подскочил на ноги. — Он знает мою фамилию?
— Голд — очень красивая фамилия, — сказала она. — И мне было бы не стыдно ее носить.
— Черт побери, Линда, дело вовсе не в этом. — Голд схватил подушку с кровати с единственной целью — ему нужно было что-то держать в руках, чтобы затем со злостью отшвырнуть. — Где твои мозги? Ведь я очень известная личность. На следующей неделе меня даже могут пригласить на посольский бал. На кой хер тебе вообще понадобилось кому-то говорить обо мне?
— Потому что я верю в правду.
— Почему? — настаивал он.
— Почему?
— Ну почему бы в данном случае тебе не поверить в ложь? На кой черт тебе понадобилось говорить об этом детям?
— Потому что в нашей семье, — не сдавала позиций Линда Бук, — мы считаем, что ничего нельзя утаивать друг от друга.
— Они понимают, что такое — любовники? — пренебрежительно осведомился Голд. — Я, например, не понял.
— О да, двое старших поняли.
— И что они сказали?
— Сын сказал, что убьет тебя, — сказала она. — А дочь спросила, как ты в постели. Я сказала, что на пятерку с минусом, но, возможно, если не сойдешь с дистанции, дотянешь и до пятерки. А младшие — те отнеслись более доброжелательно.
— Ах, так, — сказал Голд, яростно тряхнув головой. — И как же ты им объяснила, что такое любовники?
Линда Бук спокойно встретила этот вызов. — Ну, у нас есть такая иллюстрированная немецкая книжка по сексу для детей. Там нарисован маленький мальчик со стоящим пенисом и маленькая девочка с раскрытым влагалищем, и простым языком, понятным каждому ребенку, объясняется, что он ей туда его вставляет.
— Вставляет? — Голду почти отказал голос.
— Да. И я им объяснила, что мы с тобой делаем то же самое с нашими пипками, и потому мы любовники.
— И они поняли?
— Сразу же. Они сказали, что мы трахаемся.
Голд какое-то мгновение смотрел на нее, выкатив глаза, а потом несколько секунд в обескураженном молчании мерил стремительными шагами комнату. — Линда, ведь ты учительница? — обратился он к ней, растянув губы в немыслимо тонкую ниточку и обнажив зубы, вид которых вызывал мысли о врожденном ортодонтозе. — Ты ведь училась в колледже, получила степень? Ты окончила преподавательские курсы? У тебя есть лицензия, такой хорошенький, сверкающий дипломчик?
— Конечно, — сказала Линда с той же спокойной улыбкой. — Общение с детьми — это мой конек. Спроси у своей дочки — она тебе это подтвердит.
— Моя дочь! — голос Голда поднялся до истерического крика. — Боже ж ты мой! Она ведь дружит с твоими детьми! Она ночует в твоем доме! Дина! Как ты думаешь, они и ей сказали?
— Хочу верить, что сказали, — сказала Линда. — Наши дети очень откровенны друг с другом во всем, что касается секса.
Голд застонал и затрясся от ужаса. — Я не хотел, чтобы она знала.
— Это вас только сблизит.
— Это сделает нас смертельными врагами. Черт побери, она расскажет моей жене!
— И с женой тебя это тоже сблизит.
— Я ухожу от жены и женюсь на Андреа. Может, ты найдешь какой-нибудь способ сообщить об этом и ей? Послушай меня, Линда, вопрос о браке между нами не стоит, такого вопроса просто нет.
— Тут между нами нет никаких разногласий, — сказала Линда без всякой обиды. — Я не могу себе позволить отказаться от финансовой помощи или алиментов.
— Которых ты теперь не получишь, — сказал Голд со злорадным торжеством, не переставая мерить шагами комнату, — потому что так веришь в правду. Что это за идиотская одержимость правдой? Похоже, все женщины просто помешались на этом. Откуда это взялось? Черт подери, я, может быть, скоро стану государственным секретарем. Ты думаешь, тринадцатилетней девчонке полезно знать, что государственный секретарь трахает ее учительницу? Ты хоть можешь себе представить, что станет с моей семейной жизнью и моим разводом, если это дойдет до моей жены?
— Это внесет ясность в ваши отношения, — сказала Линда. — Когда мой муж узнал об этом, наши с ним отношения стали значительно яснее.
— И он перестал давать тебе деньги. Как, ты думаешь, отнесется моя жена к этим счетам от стоматолога, когда узнает, что это твои счета?
Наконец, до нее стала доходить вся серьезность положения.
— Так ты думаешь, нам не стоило говорить ему?
— Что сказал твой муж, когда ты ему сообщила? — спросил Голд.
— Он сказал, что убьет тебя.
— Не нужно было ему говорить. Гринспэн, сучий вы сын, — закричал он в безумной тревоге, как только остался один на один со стеной, к которой мог обратиться. — Где вы, черт вас дери?
— В курсе, в курсе, — сказал Гринспэн, когда Голд начал рассказывать ему о своих бедах. — Поэтому я и говорю, что вы шонда.
— Ее муж хочет меня убить.
— Убить правительственного чиновника — федеральное преступление, но вы пока не правительственный чиновник.
— Сообщите ему, что я вот-вот им стану, — с мольбой в голосе сказал Голд. — Встретьтесь с ним ради меня! Возьмите с собой пистолет!
— Он говорит, вы трахаете его жену, — сообщил Гринспэн, вернувшись.
— Скажите ему, что я больше не буду, если он обещает не убивать меня.
— Он хочет, чтобы вы женились на ней и взяли на себя всю финансовую ответственность за нее и четырех детей, — сообщил Гринспэн, вернувшись.
— Он сошел со своего сраного ума, — сказал Голд. — Я думал, он ее безумно любит и ни за что с ней не расстанется.