Общественное спокойствие – последнее, о чем стажеру стоило волноваться сейчас. Юрген мысленно отвесил себе оплеуху, коря за непонятное слабоволие, приказал:
– Снимай одежду.
Синевато-белая кожа голема тускло светилась в темноте. Кукла свернулась в комок, обхватив лодыжки руками и втянув ноги под сорочку – и без того ветхая, от выстрелов та превратилась в лохмотья. В дыры были видны пятна «гематом» – искореженной плоти, куда угодили пули (Юрген запоздало поежился, вознося благодарственную молитву, что сам отделался царапинами). Блеклые глаза вперились в хозяина с готовностью выполнить любой, даже бестолковый или гнусный приказ.
– Черт! Не смотри на меня так! – не выдержал стажер. – Ты просто кукла! Инструмент! Глупо относиться к тебе как к человеку! Мне вообще не должно быть стыдно!
Бес промолчал: чужие угрызения совести его не касались.
Стажер почему-то вспомнил одного из первых своих големов, да что там, первого по-настоящему удачного – забавного шустрого уродца с ладонь величиной, которого он назвал Колючкой. Отправляясь в последний бой, тот смотрел на хозяина с такой же щенячьей покорностью судьбе. В глубине души Юрген так и не простил Нордлихта, подначившего его выставить Колючку на арену: обида ребенка, потерявшего любимую игрушку, засела занозой внутри, много лет спустя разведя соседей по комнате в разные стороны.
Или причина в том, что Колючка был не просто игрушкой? Другом, как бы парадоксально это ни звучало. Может, потому до сих пор Юрген и не забыл о нем?
Десятки големов, которых юный одаренный собирал для боев, не задержались в памяти. Вещи. Расходный материал. Дань азарту и эгоизму их творцов, они все должны были погибнуть. И те, что разлетались на части в глухом углу интерната. И те, что выступали на арене Спортхауптстада, куда достал билеты дядя Август, поощряя племянника за отличную учебу.
Над стадионом стоял грохот сталкивающихся булыжников и металла, треск энергетических разрядов и раздираемых искусственных мышц. На песок сыпалась каменная крошка, летели оторванные хвосты, рога и конечности. Тысячи зрителей, позабыв про обычную сдержанность и манеры, потрясали зажатыми в потных ладонях чеками тотализатора. По рядам волнами безумия катились восторженный рев или разочарованные стоны, презрительное улюлюканье – зависело от того, взирала ли фортуна на кандидатов улыбающимся лицом или поворачивалась к ним иным ракурсом.
Были бы трибуны полны, если бы на арене сражались такие, как Бес? Внешне неотличимые от людей? Объявили бы подобные игры варварством и происками дьявола? Или же публика ханжески повозмущалась бы, а потом с удовольствием присоединилась к новой забаве, невзирая на робкие протесты совестливых одиночек – таких, как Маргарет? Кузина попросила отвести ее в гостиный дом после первого же боя.
Стажер был уверен во втором: людей, как бы они это не отрицали, притягивает хаос и насилие – особенно если те не несут угрозы непосредственно зрителям. Тешат гордыню, будят дремлющего в душе зверя, которому следует оставаться спящим… Может, оттого-то большинство обывателей, и он в том числе, стыдливо отводят взор, когда сталкиваются с результатом стороннего насилия – того, на которое они не давали молчаливого одобрения.
Метель и не думала утихомириваться: выла, неистовствовала, билась в тонкие стенки. Казалось, непогода всерьез намеревалась занести манакат доверху. Сколько они здесь? Три часа? Пять? Или всего пару?
Зубы выстукивали дробь не хуже барабанов Спортхауптстада, что объявляли начало боев. Внутренний источник слабо тлел.
– Если выберемся, с первой же получки куплю тебе новую одежду, – пообещал Юрген голему. Тот промолчал. – А еще соберу для Маргарет компаньона – она давно просила. Будет сестренке подарок к Рождеству.
Стажер вытащил ваффер. Посетовал на отсутствие артефактов: все богатство – табельное оружие и фонарик. Был бы он рядовым бюргером, таскал бы с собой кучу полезных игрушек. С другой стороны, человек без способностей и вовсе не смог бы сделать то, что задумал одаренный.
Потускневший фонарик стажер трогать не рискнул. Свет, как и в древнейшие из времен, отгонял призраков, дарил ложную надежду, что стылая кабина манаката – это не гроб, в котором его решили заморозить заживо, а убежище, где человек пережидает долгую ночь.
Первая попытка разобрать оружие обернулась провалом: оледеневшие пальцы отказывались сгибаться. А когда вроде бы удалось подцепить винт, и вовсе соскользнули, содрав ноготь.
Юрген выругался, попытался снова. Панические мысли о том, что подмога опоздает, он по-прежнему гнал прочь: окоченеть в двух шагах от цивилизации было бы слишком глупо, несправедливо и просто не могло случиться – только не с ним. С третьего раза Юргену все-таки удалось расковырять пистолет, но энергии манакамня хватило ненадолго: «вафля» получилась пресной и малосъедобной.
Голем следил за хозяином с вызывающим зависть спокойствием: скрючился в одной тонкой сорочке и хоть бы хны!
– Ты вообще что-нибудь чувствуешь?! – с досадой бросил Юрген.
– Холодно, – внезапно отозвался тот.
Стажер разочарованно хлюпнул носом. А какого еще ответа можно было ожидать от куклы?
– Холодно. Пусто. Внутри холод. Невыносимо. Грызет. Прекрати… те. Убейте. Холод.
У Юргена резко пересохло в горле.
– Заткнись!
Бес подчинился, сжал губы в тонкую кривую линию. Безжизненная кукла смотрела на хозяина немигающим жутковатым взглядом, от которого по спине бежали мурашки.
– Замолчи, – повторил Юрген.
Отодвинулся, насколько позволило тесное пространство. В тусклом свете фонарика стеклянные глаза голема отблескивали красным. Рана пересекала лицо уродливой полосой.
– Отвернись!
Кукла послушно уставилась в окно.
Юрген плотнее закутался в остатки обивки, тщась отгородиться от зимы… от Беса. Тело сотрясала мелкая дрожь – от холода, конечно же, от него, не от инфернального ужаса, что внушала ожившая кукла.
Голем не шевелился.
– Иди к керр Гроберу, – не звук, движение губ.
Бес не отреагировал: не разобрал команду. Повторить громче, позвать куклу по кличке и вновь привлечь внимание слепых нечеловеческих глаз у Юргена не хватило мужества.
Снаружи завывал ветер, сотрясал кабину манаката крупной дрожью – порождения ночи, ледяные бесы, налетали на ненадежное убежище, стремясь добраться до скрывающегося внутри грешника, еще один неподвижно затаился напротив – темный силуэт, хищная тень, обманчиво безразличная, готовая в любой момент сорваться и схватить человека, стоит тому на секунду потерять бдительность.
Ночь тянулась, и тянулась, и тянулась.
Юрген, спрятавшись в ворохе ткани, старался лишний раз не шевелиться, чтобы не привлечь внимание тени. Тень то растворялась в сумерках, то снова обретала черты крепкого парня с пшеничными волосами и светло-голубыми глазами, дышала угрозой. В голове лихорадочным бредом всплывали языческие легенды о ка – некой сущности, которая приходит из иного мира занять места живущих на земле.
Кажется, вера дикарей предупреждала, что нельзя на нее смотреть.
Noli respicere in abyssum, aliter abysso faciet te videre.[4]
Возможно, от ка могла бы спасти молитва, но, как назло, стажер не помнил ни одной. Он закрыл глаза.
Потеплело. Неужели наступило утро? Надо вставать, выбираться из кабины, идти в город… даже размышлять об этом казалось непосильной задачей.
Лучше просто спать.
Ему снилась арена. Выросший до размеров двухэтажного дома Колючка, разинув пасть и вывалив язык, гнался за манакатом: вместо лица у водителя была кровавая каша. Канцлер с трибуны горстями разбрасывал государственные награды. Бес требовал отдать ему канареечное пальто, говорил, что теперь он будет детективом вместо Юргена, а тот, соответственно, големом.
Веки обожгло солнце… свет фонаря.
Тонкий луч, мечущийся по кабине, в первый миг показался иллюзией, фантомом, продолжением сна. По крыше заскребло. Дверь содрогнулась и вывалилась наружу. Свет ударил по глазам, оглушил вопросом:
– Эй, стажер, ты там живой?
Несмотря на два ватных одеяла, кружку горячего глинтвейна, обжигавшую руки, и три растопленных жаровни в кабинете начальника, Юргена до сих пор знобило. В горле першило, в глаза будто насыпали песка. Жутко хотелось спать, и возмущенный рев керр Дершефа, не желающего оставить его в покое, перекатывался в ватной голове свинцовыми шариками.
– Никого не позвал! Не предупредил!
– Я не успел, – прохрипел Юрген, закашлялся, едва не расплескав содержимое кружки.
– Не успел он! – продолжил разнос керр Дершеф, убедившись, что подчиненный снова в состоянии ему внимать. – Полез без прикрытия в самое логово! Понимаешь, тебя там могли прирезать как кутенка?! Даже тушку бы не нашли, чтобы предъявить дяде в качестве утешения!
Юрген виновато хлюпнул носом. Начальник гневно прищурился, намереваясь обвинить подчиненного в симуляции. Передумал. Уселся в кресло, велел:
– Ладно, докладывай, что нарыл, – керр Дершеф недовольно скосился на Луцио. – А ты записывай. Переведу на должность секретаря или вообще уволю – за напарниками уследить не в состоянии.
По лицу керр Гробера пробежала тень, но тот сразу же нацепил виноватую улыбку, полез за печатную машинку.
– Как прикажете.
– Да вам всем здесь плевать на мои приказы! – внезапно взорвался Хенрик. – Суете голову в петлю, а мне потом с отчетностью возись и объяснительные пиши, – он махнул рукой, признавая поражение в деле перевоспитания подчиненных. – Рассказывай.
Юрген начал с того, что по ошибке сел в экипаж к неизвестному. Постарался как можно точнее припомнить разговор: внешность убитого и стрелка, имя главного врача – все, что могло стать зацепкой – и одновременно осознавал, насколько же мало он выяснил.
Детективы не перебивали, слушали внимательно, то и дело что-то помечая в записных книжках. Начальник время от времени морщился: то ли Юрген переусердствовал с подробностями, то ли шеф, скорее, удивлялся везению стажера, позволившему ему выйти из авантюры живым и почти невредимым.