Ехавший сзади Дэгэлэн Дэги догнал Тонмэя с оленями. Впереди поджидал Гякичан. Его упряжные отдыхают лежа. Им особенно тяжело, когда приходится грудью пробиваться сквозь толщу снега.
– Подождем немного, пускай отдохнут, – предложил старик.
– Опасно, дедушка, могут не подняться олешки.
– Я прожил на свете долго. Не припомню такого обильного снегопада. Моя маленькая голова не знает, как поступить. Ты парень с головой. Скажи, как быть дальше?
– Нам бы как-нибудь пробиться вон до того леса. Там бы остановились на ночь. В лесу снег мягче бывает. – Тонмэй спокоен.
– Уставший олень обычно не поднимается. Скорее подохнет, чем встанет.
– Мы во что бы то ни стало пригоним их к старцу Горго. Так велел мой отец, – твердо откликается Тонмэй. Он представил себе больного отца. «Коли не доедем до сородичей, усугубим болезнь отца. А прорвемся, значит, подымем его дух. Другого не дано. Когда это было, чтоб ламут приуныл и повернул обратно? Какой позор, коли не преодолеем эту снежную целину…» Мысли у Тонмэя вертелись в голове, как косяк оленей в тесном загоне.
– Дедушка, кажется, я нашел выход, – голос Тонмэя оживился.
Он упал на колени и стал молиться Гольцу Тонмэю с просьбой помочь им в пути.
– Тогда объясни. – Дедушка Дэгэлэн Дэги, всегда многословный и неунывающий, на этот раз как-то сник. Видно, сильно устал, да и годы давят.
– Сейчас оленей оставляем тут. Пускай покуда отлежатся. А мы втроем прорвемся вон к тому лесу. Олени почувствуют сладость дыма и по одному потянутся к нам.
– Дельно думаешь… – воодушевился старик.
– Впереди пойду я сам. За мной Гякичан. А ты, дедушка, поедешь за нами.
Тонмэй повел за собой верхового оленя. С каждым шагом проваливается в снег по пояс. С трудом выбирается.
К нему пробрался Гякичан. Остановился, чтоб отдышаться.
– Что решил? – спрашивает Гякичан. – Мои олени выбились из сил.
– Нам нужно как-нибудь вон до того леса добраться. – Тонмэй шумно дышал. – Не вешай нос. Поведу твоих оленей, чтобы пробить санную дорогу. А ты возьми моего учага. Устал ты сильно, как вижу.
Так и сделали.
Тонмэй, стиснув зубы, упорно продвигался вперед. Пускай медленно, но шел. Не останавливался. Оглянулся назад. Обрадовался, увидев во след идущий караван. Гякичан тоже пробивался пешком, ведя учага Тонмэя. А к нему за шею связал упряжных оленей дедушки Дэгэлэн Дэги. Остальные олени все еще лежали. Только их головы еле виднелись над снегом.
Тонмэй двинулся дальше. Снежный наст крепок, как лед. Еще немного, еще… Тонмэй вспотел, но не останавливается. И вдруг… О чудо! Снег стал мягче. Остановился, поджидая спутников. Когда те подъехали, Тонмэй подошел к ним.
– Лес вон рядышком. Заживем теперь. Снег уже помягче стал, – голос Тонмэя уже другой.
Настроение у его спутников заметно улучшилось. Отдышавшись, двинулись дальше. Тонмэй вновь вырвался вперед. Олени Гякичана и дедушки тоже оживились.
– Здесь есть сухие дрова… – донесся бодрый голос Тонмэя.
Наконец подъехали спутники. Тонмэй разгреб снег.
– Ягель! Есть тут ягель! Значит, заживем! – вскричал он.
Всех оленей распрягли и отпустили на волю.
– Дедушка, мы сами управимся. А ты посиди пока на нартах. Отдохни, – обращается Тонмэй к деду.
– Одной смертью умрем. Зачем мне сидеть?! – живо откликается Дэгэлэн Дэги.
– Гякичан, а это что?! Видишь? – отойдя шагов на двадцать, удивленно воскликнул Тонмэй. – Подойди сюда.
Гякичан подошел и увидел прислоненные к толстому суку громадного дерева старые шесты для илуму. Он и удивился, и обрадовался.
– Как я вижу, здесь когда-то останавливался охотник. Видно, с семьей. Место удобное. Бери их и ставь остов для илуму. А я дров нарублю, – сказав так, Тонмэй с топором двинулся в глубь леса. «Вот же рядом сухостой стоит. А он почему прошел мимо?» – удивленно подумал Гякичан.
Вдвоем быстро поставили илуму.
Тонмэй нарубил много дров. Дэгэлэн Дэги развел огонь. А Гякичан деревянным ковшиком наполнил котел и чайник зернистым снегом. Ламуты весьма разборчивы в этом деле. Каким попало снегом не станут наполнять посуду. Они знают толк в этом. Из поколения в поколение накопили знания о снеге. Верхние слои снега не пригодны для питья. В них микробы и источники разных болезней. Набирают только зернистый снег, состоящий из блестящих ледяных крошек. Он чистый и годный.
Над илуму потянулись вверх, словно радуясь, клубы густого дыма. Это был проверенный на вековых тропах кочевья непреходящий знак жизни.
Раз появился и струится дым, значит, жить можно. У каждого из путников есть чем заняться. Гякичан разбирает вещи на нартах, сортирует их. Дед занимается чайником. Следит и вовремя подкидывает порции зернистого снега.
Тонмэй натаскал сухих дров, нарубленных крупно. Такие дрова горят долго. А мелкие быстро прогорают без видимой отдачи. Ламуты и тут опытны.
Тонмэй свалил несколько молодых деревьев, собрал их мерзлые ветви и затащил охапками в илуму для подстилки.
– Вот это хорошо! – вырывается у Дэгэлэн Дэги. Видавший и преодолевший множество трудностей на своем долгом веку, дед радуется не только хвойной подстилке, но отдает должное трудолюбию и выносливости Тонмэя. «Совсем, как отец», – думает он.
Завершив дела, Тонмэй походил по лесу. За лесом вверх потянулась невысокая сопка. Окружающий таежный мир приятно удивил его.
– Здесь можно сколько угодно жить. И сухостоя много, и ягельные места вокруг. Выше сопка сплошь ягельная, – поделился Тонмэй, зайдя в чум.
В это время чайник, будто спохватившись, вскипел. Заварили. Гякичан острием ножа хотел было покопаться в котле, где варится мясо.
– Подожди, подожди, Гякичан! Зачем ножом-то в кипящий котел? – взволнованно вскричал дед. Гякичан, все еще держа нож над котлом, удивленно оглянулся на деда.
– Бери, вот этим ковыряйся, – он протянул ровную, крепкую лучинку, расщепленную из сухого полена. – Никогда ножом не тыкай в кипящий бульон.
– Почему, дедушка? Я дома все время так делаю, – откликнулся Гякичан.
– Твое счастье, что я этого не видел раньше. Грешным делом занимаешься. Ты ножом тычешь не только в кипящий бульон, а заодно и в душу огня на очаге. Этим можешь навредить и себе, и своим близким. Кто-нибудь из них ослепнет. Понимаешь ты это?! Или, самое малое, потеряешь нож.
Гякичан, будто уличенный в чем-то постыдном, быстро положил нож на подстилку. Взял в руки лучину, острием стал переворачивать в котле куски мяса.
Пока не спеша пили чай и ели мясо, над лесом и ближним краем снежной мари медленно растекался сизый дым.
Люди, занятые трапезой, не заметили, как обессиленные молодые олени, увидев дым и хватая его сладкий дух заиндевелыми ноздрями, стали медленно подниматься на ноги и друг за дружкой потянулись по свежему санному пути туда, откуда манил сизый дым спасения…
– Вы продолжайте чаевничать. Торопиться уже некуда. А я пойду к олешкам. Подниму их и пригоню сюда, – сказал Тонмэй и вышел из чума.
Тут же донесся его радостный голос:
– А олешки-то сами идут к нам! Как хорошо! Вот что значит запах дыма!
Гякичан выскочил за полог и громко засмеялся.
Следом не торопясь вышел Дэгэлэн Дэги. Радостно посмотрел на приближающихся оленей.
– Олени спасены, – тихо пробормотал он и поклонился во все стороны. Это был знак благодарности духам мари, леса и гор.
Этот случай подтвердил жизнеутверждающую силу едко-сладкого дыма костра на долгих вековых кочевьях. Никто не видел, никто не подсчитал, скольким ламутам вдохнул радость жизни этот неувядающий в веках синий дым костра, скольким вернул веру в свои силы и в свою звезду на скользких, порою непреодолимых путях-дорогах. Этих гордых и мужественных детей горно-таежной стихии ничем не удивишь и не поколеблешь. Сила непокорного духа и беспредельная жажда жизни позволяла им преодолевать любые трудности. Если бы ни эти беспримерные человеческие качества, то ламуты давно бы исчезли и канули в Лету. Удивительно и невероятно то, что при таких суровых условиях жизни они из века в век сохраняли свою природную человечность, доброту и верность друг к другу. Не умея ни читать, ни писать, они не одичали. Вечная неравная борьба за выживание не разобщила, а объединила ламутов.
По мере приближения к опушке леса олени выше поднимают головы. Разбредясь вдоль опушки леса, неторопливо принимаются копытить снег, чуя белый ягель под толщей снега.
Дэгэлэн Дэги всматривается вдаль. Его бледные губы шевелятся. Стало быть, дед благодарит Духа Гольца Тонмэя за вызволение из тисков погибели.
Ламуты возвратились в чум.
– День-два здесь останемся, чтоб олени отдохнули и попаслись на ягельной сопке. Завтра с утра я на лыжах пройду по мари и проложу дорожку. Думаю, наиболее трудный участок пути мы проехали, – поделился своими планами Тонмэй.
– Как ты похож на Ичээни в пору его молодости, – улыбается Дэгэлээн Дэги.
– Может, я внешне напоминаю отца. А во всем остальном мне не дотянуться до него, – скромно ответил Тонмэй.
Глава пятая. Последнее лето старца Ичээни
Сколько седых веков незаметно пролетели над таежным миром, жизнь в этих краях протекала вяло, без видимых перемен. Порою кажется, что осколки цивилизации даже близко не коснулись здешних мест. Но на самом деле это далеко не так. В этих местах жизнь всегда была нелегкой. Порою непредсказуемой. Здесь невозможно предвидеть природные катаклизмы, связанные со спонтанными наводнениями, обильными дождями, селевыми потоками – исла, а в зимнее время с долгими снегопадами, с пургой, со снежными лавинами, опасными наледями… Кочевые ламуты небольшими родами кочевали по редким таежным вьючным тропам в течение многих веков. Пока живется хорошо, они ни о чем дурном не думают, опасаясь как бы ненароком не приманить к себе несчастье и беды.
Ламуты поживут недолго у какого-нибудь горного ручейка или речной долины, затем быстро снимутся и откочуют на новую стоянку. Поначалу можно подумать, что они скитальцы без угла и малой родины. Но так может показаться на первый взгляд. Весь таежный мир, включая горные кряжи и долины, по которым ламуты кочуют из года в год, из века в век – это и есть их родина, дарованная им свыше самим Гольцом Тонмэем. Маршруты их кочевий никем не фиксируются. Да это и невозможно в силу того, что им неведомы такие блага, как бумага и перо. Зато они крепко-накрепко закрепляют в памяти места кочевий до мельчайших подробностей. Из года в год безошибочно кочуют по ним. И олени знают свои пастбища.