– Что это, ама?
– Это голомо. Все, что связано с тобой при рождении, сложили здесь. Это твое родовое гнездо.
– Неужели? Как интересно, ама, – улыбнулся юноша.
Отец вынул трубку, набил ее табаком и не торопясь закурил. Рукавицей смахнул снег с ближайшего пня и сел.
– Тут стояло доброе дерево. Мы срубили его. Ветвями прикрыли голомо. А из кроны заготовили доски для грузовых нарт, а частью настелили лабаз. Он стоит в глубине леса. Оленям тут нравилось. На сопках много ягеля. Здесь уютно. Сухостоя много. Ты родился после первого снега до сильных морозов. У нас, ламутов, есть поверье о том, что человек, который родился после первого снега, живет долго и небедно. Когда клали в голомо все, связанное с твоим рождением, мысленно желали тебе счастья. Сегодня я специально привел тебя к твоему родовому голомо… При случае, возможно, сюда скоро переедем.
Илкэни, слушая отца, посветлел не только ликом, но и душой…
С первыми проблесками утренней зари оленуха-сокжой встрепенулась. Но опомнилась вовремя: рядышком, прислонившись к ее теплому боку, тихо посапывал спящий детеныш. Оленуха осмотрелась вокруг. Студеный ветер, налетел со стороны. Запаха хищников он не принес. Это придало ей уверенности в том, что они спасены. Но надолго ли?
Ночная тьма отступала медленно, цепляясь за каждый каменный выступ. Силуэты гор стали вырисовываться все отчетливее.
Оленуха оглянулась туда, откуда пришла. Там, далеко за буро-белым массивом плотных облаков, простирается раздольная ее обитель – тундра и кромка земли вдоль белого моря без конца и края… Могла бы повернуть обратно, но страх перед стаей хвостатых, как вчера, вновь объял ее. Она разбудила детеныша. Оба поднялись на точеные ножки. Два беззащитных существа зорко всматриваются во все стороны, чутко прислушиваются ко всякому шороху или движению. У сокжоев обостренный слух – первая опора и защита. Они улавливают любой шум за несколько километров.
Оленуха нерешительно шагнула вперед и остановилась. Олененок прижался к ней. Стоя на выступе, она решила пока не уходить. Впереди вроде бы все тихо. Оленуха шаг за шагом осторожно двинулась краем снежного ледяного панциря. Держится ближе к выступающим из-под снега темным камням. Где камни, там снег держится твердо, опасности схода лавины нет.
Впереди ландшафт меняется, вдали показались лесные массивы. Там ягельные места. Раз ягель, стало быть, там олени. Оленуху тянут к себе не олени, а ягельные места. Коли подвернется удача, они вдвоем надолго останутся на том ягельнике. Там попасутся вдоволь, отдохнут, придут в себя и наберутся сил.
Пока добирались до ягельного лесного островка, на горном плато быстро рассвело. Оленухе, рожденной в безбрежной тундре, здесь все было в диковинку.
Внизу, на сопке, между деревьями пасутся олени. Некоторые из них все еще дремлют.
Оленуха радостно встрепенулась, увидев пасущихся сородичей. Оглянулась на детеныша.
Осторожность – веками испытанная защита. В этом неизвестном гористом таинственном мире в живых остается то живое существо, которое не лезет на рожон, а больше доверяется древнему испытанному инстинкту самосохранения – осторожности, осторожности, еще раз осторожности…
Оленуха решила держаться подальше от незнакомых оленей. Мало ли что?..
– Пойдем, Илкэни, покажу тебе старый лабаз. – Отец бросил взгляд на голомо и, не оглядываясь, пошел в глубь молодого леса. Илкэни последовал за ним.
Еще издали они увидели высокий добротный лабаз.
Подойдя, Тонмэй попробовал качнуть его, но лабаз стоял крепко.
– Давненько не виделись, дого, – тихо проговорил он и провел ладонью по стволу подпарки. Тут же нахлынули воспоминания. В этих горах есть несколько лежбищ уямканов – снежных баранов. Ламуты каждую осень после первого снега навещали эти лежбища, которые называли – билэк, то есть излюбленная местность, мимо которой снежные бараны не проходили.
Охоту устраивали до перекочевки сюда. Еще юношей Тонмэй с отцом приезжали сюда с ночевкой. Такая охота по-ламутски называется аннамин, то есть охота с ночевкой. Это самый удобный способ охоты. Тут несколько выгод. Во-первых, охотятся в свое удовольствие, устроив базу для себя недалеко от лежбищ. Во-вторых, когда выпадает удача, то одной ночевки вполне достаточно. А когда постигает неудача, можно позволить себе две-три ночевки. В-третьих, верховые и вьючные олени не нагружаются сильно, наоборот, набираются сил на обильном ягельнике.
– Ама, кто построил этот лабаз? Случайно не ты ли сам? – Илкэни, запрокинув голову, смотрит на высокий лабаз.
– Ты прав. Его построил я. В ту осень мы славно поохотились. Дух Гольца Тонмэя сильно нам тогда помог.
– Сильный ты, ама. Я такой крепкий лабаз не смог бы поднять, – честно признался юноша.
– Когда нужда потребует, и ты тоже сможешь поставить лабаз еще больше, чем этот, – откликнулся отец. – Честно говоря, Илкэни, это твой именной лабаз.
– Не понимаю, при чем тут я, ама?
– Когда ты родился на этой речке, мы удачно поохотились с Дэгэлэн Дэги и твоим старшим братом Апанасом. Большую часть добычи на зиму оставили на этом лабазе. Потом в разгар зимы поделили между сородичами. Всем досталось мяса, никого не обделили.
Илкэни задумчиво глядит на старый лабаз. «Как приятно слышать сказ отца о моем собственном лабазе. Стало быть, здесь я родился. Теперь буду знать», – думает он. Еще более проникся любовью к отцу, к этому немногословному, сильному, родному человеку.
– Потратили, думаю, время не зря. Поехали дальше. – Тонмэй зашагал к верховым оленям.
Илкэни оглянулся на лабаз и подумал: «Еще вернусь к тебе. Кто знает, вдруг еще пригодишься…»
Тонмэй быстро вскочил в седло и погнал учага по лесу в сторону верховья. Илкэни удивляется сноровке отца. Ему кажется, что отец старый, а он как легко забирается на оленя, не хуже его.
Мысли юноши прервал отец, быстро соскочил с верхового оленя на снег. Обычно он в таких случаях оглядывается на сына, мол, как ты, все ли в порядке. А тут, как заметил юноша, отец почему-то пристально всматривается вдаль. Туда, где над сплошными снежными склонами видны острые пики каменных выступов. Илкэни тоже смотрит туда, но ничего не видит кроме камней.
– Ама, ты уямканов увидел, что ли? – нетерпеливо спрашивает он. Отец не отвечает. До сына дошло, что, видно, не все просто, отец явно что-то заметил. Но что? Если там уямканы, то как до них доберешься по такой крутой ледяной стене? Обычно в горах постоянно идет обильный снег. Спрессованный снег превращается в лед. Ни проехать, ни пройти. Даже сами быстроногие уямканы не осмеливаются проскочить по таким склонам. В таких случаях им не миновать стремительного схода снежных лавин.
Наконец отец поворачивается к сыну.
– Ну что, Илкэни, что-нибудь заметил?
– Нет, ама, ничего.
– А ты гляди внимательнее. Только не торопись. Ты знаешь, у каждого ламута есть один надежный помощник. Учись с ним бережно обходиться. Твой друг, как ты сам, молод.
– Какой друг?
– Глаза твои. Благодаря глазам мы все живы. Вон посмотри на два каменных валуна. Видишь? – отец палкой указал на верхний край склона.
– Вижу камни.
– Уже хорошо. Теперь присмотрись еще пристальнее к левому валуну. Под ним видишь что-нибудь?
– Вижу, вижу, ама. Это же уямканы, – вскричал Илкэни.
Отец негромко засмеялся.
– Это сокжои наши. Помнишь, оленуху с детенышем.
– Они, что ли, так высоко поднялись?
– Спасаясь от волков и от нас с тобой, вон куда подались.
– О, гудейлэдин![47] – вырвалось у Илкэни. Искреннее сострадание улавливалось в этом возгласе.
Тонмэй повернулся к сыну.
– Поедем обратно, – коротко бросил он, подтягивая к себе верхового учага.
– Почему так рано возвращаемся, ама? – удивленно спрашивает сын.
Отец на это не ответил. Легко взобрался на учага, пятками слегка поторопил оленя. Тот бодро зашагал по снежной тропе, которую только что проторили. Олень – умное животное, по любому движению ездока легко угадывает его мысли и желания.
Илкэни, слов нет, раздосадован. Он не понял намерений отца. «Почему так рано возвращаемся? Даже не попытались добраться до ближайшего билэк – лежбища уямканов. О чем думает отец? Что заставило его так рано поехать домой?..» – думает он.
Илкэни подогнал своего верхового оленя вплотную к отцу и спросил:
– Ама, почему оставляем сокжоев?
– До них пока не можем даже близко подняться. Ты же сам видел, какой крутой склон, весь в ледяном одеянии.
– Да, видел. Как жаль, что даже не поохотились.
– Не грусти, сын. У нас еще есть мясо, покуда хватит нам.
Сын выслушал отца. Он верит каждому его слову. Только сегодня чуть засомневался.
– Почему замолчал, сын? – повернулся к нему отец.
– Все думаю про сокжоев. Зря, думаю, их оставили просто так. По-моему, надо было хотя бы понаблюдать за ними.
– Знаешь, Илкэни, что я хочу предпринять?
– Как я могу узнать, о чем ты думаешь, ама? Твои мысли – загадка.
Тонмэй уловил обиду сына.
– Не обижайся, Илкэни. Мы сейчас доедем до наших оленей. Их погоним до здешней сопки.
– Зачем? Они же хорошо пасутся рядом с илуму.
– Их оставим на этой сопке, – отец палкой указывает на сопку, которая была видна сокжоям как на ладони.
– Интересно, для чего ты так хочешь поступить, ама?
– Поймаем несколько верховых оленей и сирча-важенок. Пока стоят теплые дни, их два-три дня подержим на ягельнике. Только время от времени будем менять пастбища.
– На привязи, что ли?
– Угадал правильно. Сокжои с высоты зорко присматриваются ко всему, что происходит на низине. Они только-только приходят в себя после волчьей погони.
Сейчас они всячески будут искать встречи с другими сокжоями. От наших оленей они пока будут сторониться. Их пугает наш дух, человеческий пот. Постепенно спустятся ближе к нашим оленям. Станут присматриваться к ним. В это время мы постараемся вести себя тихо, чтобы сокжои прижились на новых пастбищах рядом с нашими оленями.