– Как его назовем? – спросил Гулуни, беря на руки визжавшего щенка.
Тонмэй повернулся к Илкэни.
– Тайахсыт. Так сказал якут, – ответил Илкэни.
– Да, ты крепко кличку щенка запомнил. Ау меня, старого человека, память дырявая, – улыбнулся Тонмэй.
– Слово для нас новое. Что оно означает, ама? – Нэргэт всегда удивлялся умению отца говорить по-якутски.
– Токи по-якутски будет тайах. Маппый хотел, чтобы щенок, повзрослев, умело ходил на токи, то бишь, на сохатого.
– Та-йах-сыт, – по слогам произнес Нэргэт. – А если забуду?
– Нам еще не раз придется торговать с якутами. Хочешь не хочешь, надо учиться понимать их слова, – сказал Тонмэй. Сыновья слушают. Все, о чем скажет отец, верно.
– А на нашем языке как звучит слова Тайахсыт? – спросил Илкэни, глядя на отца.
– На нашем языке слова «тайахсыт» означает «токиман», то есть идущий на сохатого. Понятно, дети? – Тонмэй глядит на сыновей.
– Поняли, – за братьев откликается Илкэни.
– В таком случае давайте назовем нашего щенка Токиман, – предлагает Нэргэт.
– Отец же говорит, чтобы мы учились понимать язык якутов. Пусть будет Тайахсыт. Неудобно нам будет, вдруг вновь встретится Маппый и спросит про Тайахсыта. А мы скажем ему, что у нас не Тайахсыт, а Токиман, – не по возрасту веско заговорил Илкэни. – Неудобно получится.
– Илкэни дельно говорит. Пускай останется, как есть. Щенка будем звать Тайахсытом, – заключил Тонмэй.
Это было уже решение отца. Оно не оспаривается. Сыновья согласились.
Между тем щенок вовсю скулил.
– Как не понимаете, видно голоден наш Тайахсыт, – озадачил сыновей Тонмэй.
– А чем накормим? – Нэргэт не знал, как успокоить щенка.
– Тайахсыт! Тайахсыт! – зовет Илкэни. Щенок на него даже не оглянулся.
– Сейчас, Тайахсыт, тебя накормлю, – вдруг говорит Гулуни. Берет деревянную посуду, наливает туда немного оленьего молока и, приговаривая: – Тайахсыт, Тайахсыт, – ставит ее перед носом щенка.
Щенок ткнулся кончиком черного носика в посуду и принялся лакать молоко.
Тонмэй говорит:
– Молоко молоком, а без воды нельзя. Подай-ка ему немного теплой воды.
Гулуни оторвал щенка от деревянной посуды и налил, как велел отец, немного теплой воды. Щенок стал пить и ее.
– За ним глаз да глаз нужен. Он же сущий ребенок. – Тонмэй ласково глядит на щенка.
Поменяли места привязки оленей на новые. Легли спать. И тут снова заскулил щенок.
– Что с тобой, Тайахсыт, опять, что ли, просишь молока? – ворчит Гулуни. – Видно, ты привык к молоку коровы, а у нас молоко только оленье…
Щенок скулит все громче.
Илкэни взял щенка на руки и положил к себе в постель.
Щенок мигом затих. Вскоре уснул.
– Бедный, ночью замерз, вот и скулил, – говорит Тонмэй за утренним чаем.
– Щенок-то чей будет? – вдруг задается вопросом Гулуни.
– Как чей?! Маппый же сказал, что дарит его Нэргэту, – откликается отец.
– Неважно, чей он. Станет хорошо охотиться, вот и повезет тому, кому он достался, – говорит Нэргэт.
– Тебе же он достался, – парирует Гулуни.
– А ночью кто успокоил плачущего Тайахсыта? – в ответ задает вопрос Нэргэт, глядя на старшего брата.
– Илкэни его пригрел.
– Вот и нашли истинного друга нашего щенка.
Тут Нэргэт с улыбкой глянул на младшего брата и говорит:
– Я дарю щенка Илкэни, за его победу в состязании бегунов. Он у нас самый младший и пусть Тайахсыт отныне принадлежит ему. Научит умению охотиться, стало быть, Тайахсыт станет для него другом. Бери щенка, Илкэни, он твой…
Глава десятая. Месть хозяина тайги
Пока Тонмэй с двумя сыновьями ездил к якутам, на его сородичей одна за другой обрушились нежданные напасти.
Апанас, оставшийся за отца старшим в роде, едва не погиб. Это произошло так. Вначале таежная жизнь текла как обычно. Мужчины пасли оленей, женщины занимались хозяйством, варили еду, выделывали шкуры, камусы, шили зимнюю меховую одежду. Дети резвились, гоняясь за энкэчэнэми[89]. Однажды Апанас обнаружил пропажу своего верхового оленя Буюкэна. И ведь надо же, именно на этом учаге[90] он собирался ехать к верховью реки Олбути.
Апанас еще юношей облюбовал там лежку рогачей. В любое время года уямканы[91] не проходили мимо тех мест. После долгих переходов они останавливались тут и, если их никто не тревожил, могли пастись по распадкам окрестных гор месяцами.
Стоял июль. Пора комариного разгула. В это время люди особо не охотились на уямкана. Он еще не нагулял жиру, рано. Зато мясо вкусившего вдоволь первой зелени уямкана ни с чем не сравнимо по сочности и вкусовым качествам. Апанас берег оленей. Без нужды ему не хотелось забивать оленя на пропитание. Не время еще. Надо бы теперь довольствоваться тем, что дарит природа. Рогач как раз подоспел. Вот на него и думал поохотиться. Привык ездить на охоту на Буюкэне. Олень не раз приносил ему удачу. Рано утром Бетукэ пригнал оленей к чумам. Апанас поспешил к ним навстречу. Сейчас поймает Буюкэна. Походил между оленями. Почему-то не видно его верхового оленя. Это смутило бывалого ламута.
– Ты не видел его, Бетукэ? – спросил он у молодого сородича, который пригнал к стойбищу оленей.
– Не видел, Апанас. Как не заметишь пропажу такого заметного учага? – для пущей уверенности пастух окинул взглядом оленей.
– Как ты думаешь, куда он мог деться? – допытывается Апанас.
– Ума не приложу. Наверное, откололся ненадолго и вот-вот, думаю, прибежит, – отозвался Бетукэ.
– Нет, отколоться он не мог. Куда он один уйдет? Ты же знаешь, насколько он был бораган[92].
– Потому и надеюсь, что он догонит нас. Вот увидишь, прибежит скоро.
– А как вели себя остальные олени? – Апанас пропустил мимо ушей слова Бетуки и придирчиво всматривается в оленей.
Тот задумался, перебирая в памяти поведение оленей, потом сказал неуверенно:
– Мне показалось, что олени вели себя беспокойно, то ли встревожены, то ли напуганы чем-то…
– Как ты определил это?
– Озирались, будто чего-то боятся. Перестали пастись.
– Может быть, комары не дали им покоя?
– Вряд ли… – Бетукэ пожал плечами. – Тут что-то другое.
– Возможно, зверь какой-нибудь их вспугнул?
Бетукэ промолчал. Что скажешь, коли ничего опасного не заметил?
Тут Апанас спросил:
– Ну-ка, вспомни, может, на что-нибудь обратил внимание, Бэту? – Он иногда сокращенно называл так Бетукэ.
– Нет, больше ничего не заметил, ака Апанас.
– Случайно не видел волчьих следов? – Глаза Апанаса блеснули. Беспечность пастуха ему не понравилась.
– Волчьих?! Кругом кусты да деревья. Все вокруг покрыто зеленью, не заметишь и самого волка, не говоря уже о его следах. Ты шутишь, что ли, Апанас? – усмехнулся Бетукэ.
Апанас сплюнул сквозь зубы, поймал другого верхового оленя и, подойдя к Бетукэ, проронил:
– Однако сам поеду на поиски, пока не поздно.
В его голове вертелись мысли: «Я ему, этому сосунку, все время твердил, чтобы учился по оленьим повадкам и следам узнавать их поведение, все ли олени на месте, не откололась ли часть… Все советовал, чтобы запомнил приметных оленей, по которым определять, все ли олени. А он не понимает, тугодум несчастный…»
Про себя решил, что повременит с охотой день-два…
Бетукэ хотел было сказать, что сейчас попьет чаю и поедет следом, чтобы помочь найти оленя, но Апанас велел ему отдыхать.
Мойто, еще накануне почуяв намерение Апанаса ехать на охоту, теперь, виляя пушистым хвостом внимательно следил за хозяином.
Апанас быстро оседлал оленя. Бетукэ видел, как уехал Апанас. Как бы там ни было, он почувствовал недовольство Апанаса. Выходит, в пропаже верхового оленя винят Бетукэ… Его вдруг будто каленым железом пронзило. Он осознал свою оплошность. Ведь наткнулся же в одном месте, на песчаном берегу речушки, на свежие медвежьи следы. И об этом не поведал сородичу. Правда, особого значения следам медвежьим утром не придал. Сколько раз приходилось видеть следы зверя, а иной раз сталкиваться с самим владыкой тайги лицом к лицу. Ничего опасного и тогда не случалось, как-то все обходилось. Когда не дразнишь абага[93], зверь он вполне мирный. Но тут олень пропал. Это неспроста. Бетукэ понял свою вину.
Он отвязал верхового оленя, вскочил в седло и спешно выехал вслед за Апанасом.
«Куда мог пропасть Буюкэн? Никогда такого раньше не случалось», – Бетукэ корил себя за то, что не заметил пропажу верхового оленя Апанаса. – Все это странно», – думает Бетукэ, понукая ногами учага. Теперь он зорко смотрит по сторонам.
Буюкэн был самым крупным среди оленей. Его мать – важенка-сокжой, тоже была приметной. Она понесла детеныша от домашнего самца Гелтани. Несколько лет назад, ранней осенью, она ушла с «отколом» и пропала. Долго искали оленей люди, но все понапрасну. Пропала дойная важенка, богатая на молоко. Для кочевых ламутов это большая потеря. Люди думали, что важенка стала добычей волков, следовавших от кочевья к кочевью за оленьим стадом. Только в середине зимы обнаружились отколовшиеся олени. И то случайно. Среди них была и дойная важенка, уже стельная, чему больше всего обрадовались ламуты. С оленями находился дикарь – самец, тощий, одни кости. Его отпугнули от стада. «Пусть уходит, он нам помог», – сказал тогда Тонмэй. У самца не было сил, чтобы убежать от людей. Остался он, одинокий и печальный, на том же пастбище, откуда люди забрали свой откол… Выжил ли он или стал добычей волков, – знают только молчаливые горы.
…Важенка отелилась раньше всех. Олененок был серой масти, рос быстро. Тонмэй лелеял его. Когда бычку исполнилось два года, его не стали кастрировать. Решили держать в качестве корбэ – самца. Не прошло и года после этого, как он проявил себя достойно. Он был неутомим как производитель. Хорошо и заметно пошло его потомство. Появились в скором времени новые самцы, не уступающие ему в силе и выносливости. Тонмэй уступил просьбе старшего сына, и Буюкэна кастрировали. Апанас сам обучил его верховой езде. Правда, не сразу тот стал ручным. Давал себя знать его дикий нрав. Апанас тоже проявил свой характер и не отступил. Сердцем чуял, что из этого быка непременно выйдет завидный верховой олень. И не обманулся в своих ожиданиях. Буюкэн стал сильным и выносливым учагом. С тех пор Апанас ездил на нем на охоту.