С наступлением весны эти внешне суровые, но душевно светлые люди с особой чуткостью думают о ближних и дальних сородичах. Их главная мысль о том, сколько из них не дожили до долгожданной весны. Об ушедших в мир иной думают с особой теплотой и почитанием.
За чаепитием много говорят о них, каждый вспоминает поучительные и забавные эпизоды из жизни тех, кого сейчас рядом нет. Остальным предстоит жить и совершать благие дела за усопших.
Однажды жители Быйыттааха увидели, как вереница оленьих упряжек остановилась возле избушки скотника Байбала.
Тарагай Мэхээлэ догадался, что это сородичи Тонмэя. Если бы приехал сам Тонмэй, то непременно остановился бы у него, как всегда и бывало. Уже два года, как он не появлялся. Правда, ясак свой платит исправно: беличьими, горностаевыми шкурками. Сам не привозил, а передавал через людей купца Улахан Муруна. Судя по всему, хитрый Мурун теперь имеет дело с расторопным ламутом. Если так, то Улахан Мурун ловко обвел его вокруг пальца… Размышляя так, Тарагай Мэхээлэ распорядился, чтобы жена готовила угощение. Он был уверен в том, что ламуты без торга с ним не уедут. Иначе у них вся поездка насмарку.
Снаружи за входной дверью кто-то стряхивал снег с одежды. «Это точно ламуты. У них такая манера. Темные люди, но аккуратные», – подумал он.
В ожидании гостей купец сел за стол и важно приосанился.
Дверь распахнулась, и вошел мужчина в меховой одежде, с большой вьючной сумой в руках. По росту и движениям – не ламут. Суму опустил на пол.
– Дьиэлээхтэр, дорооборун![135] – сказал он, снимая меховую шапку.
– Это ты-ы? – прошептал Тарагай, не веря своим глазам.
– Маппы-ый! – воскликнула Ааныс.
– Да, это я. Приехал, чтобы рассчитаться с тобой, тойонум[136], за утонувших лошадей. Говорил же, что заплачу. – Маппый развязал суму и стал вынимать одну за другой соболиные шкурки вперемежку с огненно-рыжими лисьими шкурами. – Вот, тойон, это все твое. За тех лошадей. Прими. Коли покажется мало, еще привезу.
Тарагай растерянно переводил взгляд то на жену, то на Маппыя, то на шкурки.
– Забирай же! – подтолкнула жена.
В Быйыттаахе все разговоры только о Маппые. С тех пор прошло два года, как он исчез, будто испарился.
Искали долго, но тщетно. Все свыклись с мыслью, что Маппый где-то в тайге покончил с собой. Простой люд меж собой во всем винил Тарагая. О самом Маппые говорили по-доброму. Вспоминали, каким честным трудягой он был…
И вдруг произошло чудо, как в олонхо[137].
Заявляется живой и невредимый Маппый, одетый в меха. И не пешком даже, а на оленьей упряжке.
…Стоит рассказать о том, что произошло на самом деле с Маппыем.
В самый снегопад, сквозь ночную пургу он покинул Быйыттаах. Не поделился своими задумками даже с Байбалом. В тот самый вечер Маппый побывал в избе своего друга. Уходя, обронил коротко: «Я исчезну. Не ищите».
И на самом деле исчез. По представлению челобитной купца вскоре на конных санях приехали судебные чиновники. Остановились у купца. Осмотрели место, где провалился под лед табун. Расспросили людей о конюхе… Провели следствие. И вынесли свой вердикт: гибель коней – результат несчастного случая, вины конюха не видится.
После того как уехали следователи, Тарагай Мэхээлэ ходил потерянным. Он полагал, суд возьмет его сторону. А вышло наоборот, оправдали Маппыя. А того давно никто не видел. Дали понять купцу, мол, вырисовывается новое дело об исчезновении человека. В качестве подозреваемого привлекут самого купца… Тарагай Мэхээлэ, не ожидавший такого поворота, перепугался и пожалел о затеянном им судебном преследовании хамначита.
Перед отъездом судебных чиновников произошёл весьма неприятный для купца разговор.
За прощальным обедом судья, понизив голос, спросил купца:
– Скажите, Михаил Аполлонович, что за стрельба была в вашем доме?
Тарагай Мэхээлэ поперхнулся чаем. «Что происходит на белом свете? Может быть, этот судья, сам ойуун (шаман), коли обо всем знает? Ведь никого же постороннего не было, не считая Маппыя и моей Ааныс?» – тревожные мысли теснились в его вспотевшей башке. Помимо того, никто до сего момента его по имени и отчеству не называл. А этот башковитый однако.
– О каком выстреле вы спрашиваете? Кто сказал чушь такую? – кое-как уняв волнение, забормотал Тарагай.
– Твои работники слышали выстрел в твоем доме.
– А-а, это они, стало быть, нашептали… Вы им не верьте. Это случайность… Чистил бердан и по оплошности пальнул безо всякого умысла… – бормотал Тарагай скороговоркой, чего до этого с ним не случалось.
Судья внимательно посмотрел на купца.
– Всему свое время… – многозначительно произнес он.
Проснувшись утром, Тарагай Мэхээлэ вспомнил свой сон. В последнее время ему часто снился Маппый. А сегодня приснился ламут Тонмэй, молча смотрел и наконец произнес одну фразу: «Отпусти Маппыя. Не держи на него зла». Тарагай Мэхээлэ и сам знает, что не потерпит хамначита рядом с собой, когда тот рано или поздно вернется в деревню. Правда, Маппый освободил его от одного довольно щекотливого дела. Ведь судья дал понять, что может начать разбирательство из-за исчезновения работника. А вчера вдруг пришел сам Маппый, будто с того света вернулся. Тарагай Мэхээлэ облегченно вздохнул, понимая, что теперь очистится от подозрения в причастности к бесследному исчезновению Маппыя…
Он не торопясь встал, оделся, прислушиваясь к звукам в соседней комнате, где обычно спит супруга, и услышал звон чашек на кухне.
Входная дверь открылась и вновь закрылась. Стало быть, кто-то пришел…
Тарагай Мэхээлэ вышел в прихожую.
– А-а, это ты, друг Тонмэй?! Здравствуй, здравствуй… Проходи, гостем будешь.
Тонмэй улыбается и пожимает протянутую руку купца. Купец ведет гостя в комнату.
– Ааныс, гость из тайги приехал. Налей нам чаю, – на ходу распорядился он.
Молодая хозяйка принялась накрывать на стол.
– Чем помочь? Говори прямо, не стесняйся. А прежде отметим нашу встречу. – Тарагай Мэхээлэ наполняет рюмки спиртом.
Тарагай тут же выпил. Тонмэй чуть пригубил и поставил рюмку на стол. Это не ускользнуло от цепкого взгляда хозяина.
– Жизнь наша трудна, но живем. Похоронили близких людей… – рассказывает Тонмэй.
– Умерли от болезни или случилось что?
– Болели мои люди. Шибко болели. И олени пали… Много оленей…
– А чем питаетесь?
– Охотимся. Патронов нет. И ружья нужны.
– Понятно… – Тарагай, думая о своем, пальцами стучит по столу. – Скажи мне, почтенный Тонмэй, как у вас оказался беглый Маппый?
Тонмэй из-за пазухи вынул трубку, купец тут же протянул ему тугой кисет с табаком. Тонмэй благодарно кивнул головой, принял кисет и набил трубку, стараясь много не брать. Это заметил хозяин дома и засмеялся:
– Как я смотрю, привык экономить, потому мало набил табака в трубку. Не стесняйся. Бери больше.
Наконец гость закончил с куревом, трубку обратно сунул за пазуху. Кашлянул в кулак и начал рассказывать…
…Маппыя нашли его сыновья в тайге случайно. Могли мимо проехать. Помог Тайахсыт. Пока рыскал по склонам снежных гор, по урочищам и оврагам, охотники на оленьих упряжках промчались вперед. Вскоре услышали громкий лай.
Нэргэт и Илкэни подумали, что Тайахсыт остановил сохатого. Поехали в сторону собачьего лая.
Тайахсыт лаял без обычного азарта. На сохатого обычно кидался остервенело… А сейчас словно подзывал хозяев, скулил и смотрел куда-то вниз.
Когда охотники подошли ближе, то увидели в овраге человека, обернутого в какие-то лохмотья. Человек лежал неподвижно лицом вниз без признаков жизни.
Тайахсыт, когда подъехали люди, перестал лаять. Братья спустились в овраг. Увидели кострище. Видно, человек грелся на костре, пока были дрова. Перевернули человека навзничь. Лицо замотано тряпкой. Тут он застонал, значит, жив, но замерз сильно.
– Илкэни, разожги костер, – распорядился Нэргэт.
Илкэни нарубил сухостоя. А сам Нэргэт притащил лед с реки.
Стало ясно, неизвестный обессилил от голода и холода. Видно, пока хватало дров, грелся, а вот еды никакой.
…Костер для таежного человека друг, первый помощник и спаситель. Огонь на кострище ожил и пламя заиграло с радостным треском. Нэргэт, размотав голову человека, ладонями стал растирать обросшее лицо незнакомца. Тот громко застонал и открыл глаза.
– Маппый?! – удивились Нэргэт и Илкэни.
Да, это был он, якут Маппый…
Первым делом напоили его горячим чаем. Оказалось, он обморозил руки и ноги. Постепенно Маппый, к радости охотников, ожил и смог выговорить: «Махтал[138]…Утуо дьон…[139]»
…Тарагай Мэхээлэ выслушал рассказ таежного тойона (хозяина), как за глаза называл Тонмэя. Знал, что перед ним сидит мужественный человек, знающий себе цену. На нем держится жизнь его сородичей. «А ты-то сам, Тарагай Мэхээлэ, смог бы жить, как ламуты?» – спросил себя купец и сам же ответил: «Нет, не продержался бы и трех суток».
Тарагай Мэхээлэ пододвинул к Тонмэю табачный кисет, предлагая курить. Тот набил трубку, закурил…
Пока Тонмэй курил, хозяин дома сидел молча. Если бы в это время Тарагая увидели его работники, не поверили бы увиденному. Надо же, удивились бы они, как это всегда такой важный и надменный купец сидит будто виноватый перед наслаждающимся табачным дымом таежником?..
Тарагай Мэхээлэ думал о Маппые. Живучим оказался его хамначит. Это замечательно, что скрывать… Не появись Маппый живым и невредимым, судебные власти могли бы, чего доброго, заподозрить его, Тарагая, в убийстве…
– Что думаешь, друг Тонмэй, о дальнейшей жизни Маппыя? Как быть мне с ним? Какой совет дашь? – спросил Тарагай Мэхээлэ. – Мы ведь его задержим, как только появится у нас. Или сами поедем за ним.