Я ломал над этим голову, когда заметил в воде какое-то растительно-бурое пятно, плывущее в мою сторону. Оно находилось сразу за прибоем, дрейфуя к внешним бурунам. По мере того как оно приближалось, пена становилась мутной, а волны — почти липкими.
Два блестящих чёрных валуна выкатились на берег. Один остановился, как будто внезапно почувствовав моё присутствие. Он распахнулся, и пучок живых тёмных веточек медленно стал разматываться в мою сторону. Я попятился, вне его досягаемости. Неторопливо, он вернулся в свою раковину, и оба создания пересекли берег и плюхнулись в океан.
Я быстрым, нервным шагом направился к флаеру, но внезапный пронзительный свист заставил меня задержаться. Обернувшись, я увидел, что существо, похожее на дельфина, бросилось на берег в нескольких метрах передо мной. Прибой лениво катился вдоль его боков, кипел и, казалось, втягивал животное обратно в себя. Дельфин обратил на меня тёмные умные глаза, и я снова услышал этот пронзительный свист и распознал в нём ужас. Дельфин боролся с мутным приливом и пытался подняться выше на берег, словно хотел вырваться из объятий океана. Но мало продвинулся вперёд и, кажется, сдался, когда мутная волна обрушилась сверху.
Наши глаза встретились в обоюдном ужасе. Вторая вязкая волна поднялась вокруг него, и когда она отступила, животное исчезло. Через несколько мгновений я увидел спину и слабую борьбу в воде. А затем всё успокоилось.
Тем временем бурый прилив набирал силу. Поток морских животных через песчаную полосу прекратился. Некоторые были схвачены, и их тащило обратно. На берег больше никто не выбирался.
Мне этого было достаточно. Я в панике бросился к флаеру. Прилив продолжал накатываться. Несколько ручейков уже перебрались через косу и исчезли в океане по другую сторону. Я отчаянно зашлёпал по ним. Они растеклись и засасывали мои ботинки. Слава богу, я не пошёл босиком, хотя меня так и подмывало это сделать.
Флаер был всего в сотне ярдов. Около него виднелись лужи. Бурая волна хлынула в них, и они начали увеличиваться.
Я потерял равновесие и упал, окунув руки в липкую жижу. Она обожгла меня, я закричал и вскочил на ноги, вытирая руки о жилет в попытке стряхнуть с себя эту гадость.
Волна достигла шасси и трапа. Я брёл через неё в панике, хотя, по-моему, всё равно двигался как в замедленной съёмке, боясь разбрызгать эту дрянь, изо всех сил стараясь с каждым шагом высвободить ботинки. Я с облегчением увидел, что волна, похоже, не в состоянии взобраться выше.
Её капли попали на мой комбинезон. Пробежав последние несколько метров, я рухнул на ступеньки трапа. Тварь обвилась вокруг моих ступней и попыталась оттащить меня назад. Я оставил ей оба ботинка.
И содрогнулся при мысли об участи Кристофера Сима и его людей.
Двумя часами позже я мрачно парил в сером, затянутом тучами небе, наблюдая, как мониторы рисуют рваную линию на длинном изгибе горизонта. Меня всё ещё сильно трясло, и я пообещал себе никогда не покидать кабину на неизвестной территории. Шёл дождь, но ветра не было. Океан был гладким и спокойным, но я не мог отвлечься от мыслей о том, что может скрываться под поверхностью. Я рассказал Сейдж о случившемся, и она посоветовала мне вернуться на основную базу и успеть на следующий рейс к кораблю. Я думал над этим, но мне такое решение показалось бы трусостью. Так что я стиснул зубы, сказав, чтобы она не волновалась, и продолжил полёт.
Просто оставайся на борту. Отныне это был мой девиз.
В тумане справа от меня появился пик. Гранит, истёртый морем и непогодой.
Я полетел дальше.
Были и другие — целая гряда башен, плавно поднимающихся из океана почти параллельно орбите «Корсариуса». Часть из них была сломана и обрушена, возможно, из-за давних землетрясений. Формация была настолько геометрически правильной, что я не мог отделаться от ощущения, что смотрю на спланированное сооружение. Мне пришло в голову, что, если бы люди, прибывшие с Симом, знали об опасностях этого океана, то вершина одного из этих пиков была бы именно тем местом, которое бы они выбрали.
Я двигался среди них, следуя течениям, прислушиваясь к ровному ритму скал и прибоя. Я искал весь день и, когда наступили сумерки, приземлился на одну из вершин. Дождь прекратился, высыпали звезды, заливая линию башен и бурлящий океан ярким белым светом. Но спалось мне плохо. И я оставил фонарь закрытым.
Когда я проснулся, красноватое солнце стояло уже довольно высоко, воздух был холодным и чистым. Я связался с «Тенандромом»: мне сказали, что мой флаер нужен на участке Хольтмейера, и капитан будет благодарна, если я его верну.
Меня радовало, что я снова в воздухе, но, пролетая над этими серыми башнями, я твёрдо знал, что прав насчёт Сима. И что доказательство здесь. Где-то.
Я едва не пропустил его, ожидая, что они выберут вершину одного из пиков. Вместо этого на относительно узком выступе между вершиной и морем, я нашёл то, что искал: купол.
Но он был невелик, и, приблизившись к куполу, я понял, что ошибался. Они не высадили Сима с его командой. И я с холодной, как лезвие ножа, внезапностью понял, почему у Семёрки не было имён!
Господи! Они оставили его здесь одного!
Я кружил около получаса, находя, чем заняться: проверяя питание; раздумывая, не вызвать ли Макирас; рассуждая, не лучше ли, в конце концов, оставить легенды в покое. Но я не мог просто так всё бросить.
Опоздав на два столетия, я плавно опускался сквозь солёный воздух.
Ветер дул по откосу. Карниз представлял собой сплошную скалу. Там не росло никакой зелени, и ни одно существо не обосновалось на этой мрачной глыбе. Вокруг валялось несколько валунов и немного гравия. У края выступа виднелось несколько разбитых плит. Пик возвышался над головой, а океан лежал далеко внизу.
Стоя в одних носках перед куполом, я нерешительно разглядывал его практичные очертания, самодельную антенну, установленную на крыше, тёмные окна с задёрнутыми шторами. Океан безостановочно грохотал, и даже на такой высоте воздух был влажным.
В отличие от «Корсариуса», этот карниз не создавал ощущения недавнего проживания. Под действием сил природы купол потерял первоначальный цвет и слегка покосился, вероятно, из-за землетрясения.
Могила Кристофера Сима. Не очень-то элегантный конец на этой грубой скале, под белой звездой корабля, благополучно пронёсшего его через столько опасностей. Они, как я полагал, собирались вернуться за ним, когда война закончится и всё остальное будет уже не важно. А может быть, они оставили «Корсариус» в знак обещания. Но, вероятно, всё пошло наперекосяк.
Купол был слишком мал, чтобы вместить больше двух или трёх человек. Он был исцарапан и выщерблен, а антенна обломилась и лежала на земле рядом с ним. Дверь была сконструирована таким образом, что при необходимости могла служить воздушным шлюзом. Она оказалась закрытой, но не герметично, поэтому мне удалось поднять щеколду и отворить её. Свет внутри был серым, и я ждал, пока купол проветрится.
Там стояли два кресла, стол, несколько книг, письменный стол и пара ламп. Интересно, прилетел ли сюда Тариен, проделав долгий путь от Эбоная? Произошло ли между братьями последнее объяснение, возможно, в этой самой комнате? Умолял ли Тариен брата продолжить борьбу? Тогда возникла бы ужасная дилемма. У людей было так мало символов, а час был столь отчаянный. Они не могли позволить Симу остаться в стороне от битвы, как поступил Ахилл. В конце концов он, видимо, остался непреклонен, и Тариен, наверное, почувствовал, что у него нет другого выхода, кроме как схватить брата и под каким-нибудь надуманным предлогом распустить экипаж. (Или же разъярённый Кристофер Сим сам сделал это перед встречей с Тариеном.) Потом заговорщики выдумали легенду о Семёрке, имитировали гибель «Корсариуса», а после окончания боя, привезли Кристофера сюда вместе с его кораблём.
Тариен погиб несколькими неделями позже, и, возможно, все, кто разделял его тайну, погибли вместе с ним. Или, может быть, они боялись, одержав победу, гнева своей жертвы. А я стоял в дверях и гадал, сколько же лет это крохотное пространство служило Симу домом?
«Он бы понял, — думал я. — А если бы каким-то образом смог узнать, что и Окраина, и Токсикон, и даже Земля, всё-таки выступили, он бы, возможно, утешился».
В компьютере ничего не оказалось. Это показалось мне странным; я ожидал последнего сообщения, возможно, обращения к его жене на далёкую Деллаконду, или к людям, которых он защищал.
Почувствовав, что стены начали надвигаться на меня, я выбежал наружу, на карниз, определявший когда-то границы существования Кристофера Сима.
Я обошёл купол по периметру, взглянул на плиты и стену, вернулся обратно вдоль края пропасти, пытаясь вообразить себя покинутым в одиночестве на этой планете, в тысяче световых лет от живого существа, с которым мог бы перекинуться хоть словом. Наверное, океан показался бы мне привлекательным выходом из положения.
Над моей головой пролетел «Корсариус». Кристофер мог видеть его каждый вечер в ясную погоду.
И тут я заметил буквы, высеченные на каменной стене прямо над моей головой. Слова были глубоко высечены в граните, угловатые буквы, ярость которых казалась очевидной, хотя язык был мне непонятен:
Это был приступ тоски, обращённый к Демосфену, великому афинскому оратору, чьё красноречие укротило Эгейское море. Сим до конца остался приверженцем классицизма.
Компьютер не смог вместить в себя последний протест Кристофера Сима. Демосфеном, безусловно, следовало считать его брата-оратора. Но меня тронуло, что это был крик боли, а не ярости. Учёные впоследствии согласились с этим. В конце концов, утверждают они, ни один человек в таком положении не снизошёл бы до обыкновенной насмешки. Упоминание об афинском государственном деятеле означало признание, вероятно, после долгих размышлений, вызванных его жалким положением, что Тариен выбрал правильн