С тем мы и пошли на площадку – снимать сцену в ванной.
Сцена в ванной была проста. Франсин должна была сидеть в воде, а Джек Бледсоу – на полу, спиной к ней. Франсин полагалось болтать какую-то ерунду, в основном про мокрушника, который поселился в ее доме. Его освободили условно-досрочно. Он стакнулся с какой-то старушонкой и лупил ее нещадно изо дня в день. Через стенку было слыхать, как они собачатся.
Джон Пинчот попросил меня написать для них текст – и я спроворил несколько страниц диалога за стенкой. Эта работа доставила мне самое большое удовольствие в этой киношной эпопее.
Живя в таких вот дешевых меблирашках, обыкновенно маешься от безделья, либо дохнешь с голодухи, либо сосешь пузырь с утра до ночи. Одна радость – слушать соседей. Это помогает понять, что не одному тебе сбили холку, что не у тебя одного крыша поехала.
Нам не удалось стать свидетелями сцены в ванной, потому что не хватило места, так что мыс Сарой ждали в прихожей, выходящей в кухню. Между прочим, больше тридцати лет назад я некоторое время жил в этом самом доме на Альварадо-стрит с той женщиной, о которой писал в сценарии. И теперь меня охватило странное пронзительное чувство. Колесо жизни совершило свой оборот. Только тех, с кем я знался тогда, уже нет в живых. И та женщина тоже умерла три десятка лет назад, а я вот сижу и пью пиво в том же самом доме, напичканном всякой техникой и набитом киношниками. И я тоже умру, теперь уже скоро. Бедный я.
В кухне готовили какую-то еду, холодильник ломился от пива. Я сделал туда несколько ходок. Сара нашла себе собеседников. Счастливая Сара. Когда кто-нибудь заговаривал со мной, мне хотелось выпрыгнуть из окна или по меньшей мере спуститься на эскалаторе. Неинтересны мне стали люди. Может, им и не полагается быть интересными. Вот звери, птицы, насекомые даже – эти да. Не знаю почему.
Джон Пинчот опережал график съемок на целый день, это меня радовало. Потому что уберегало от наездов «Файерпауэр». Сами паханы сюда, конечно, не заглядывали. Но у них были шпионы, это как пить дать. У меня на такие вещи нюх.
Кое-кто из группы подходил ко мне с моими книжками за автографами. Любопытные у них были книжки. То есть не самые лучшие из тех, что я написал. (Лучшая – всегда последняя.) Я увидел свои ранние «грязные» рассказы «Взятка дьяволу», несколько сборников стихов – «Моцарт на фиговом дереве» и «Вы позволите ему нянчить вашу четырехлетнюю дочурку?». А также «Сортир в баре – моя часовня».
День утекал, мирно и бессмысленно. Как долго снимают эту ванную сцену, подумал я.
Франсин, наверное, чисто вымылась.
Вдруг в прихожую вбежал Джон Пинчот. Он был какой-то взъерошенный, кажется, даже не совсем одетый. Во всяком случае, молния на брюках была застегнута только до середины. Он дико вращал глазами.
– Слава богу, ты здесь!
– Ну, как дела?
Он наклонился и зашептал мне на ухо:
– Ужас! С ума сойти! Франсин боится, как бы ее титьки не высунулись из воды! Поминутно спрашивает: не видать? не видать?
– Что ж за беда, если слегка и высунутся? Джон придвинулся еще ближе к моему уху:
– Она не так молода, как хочет казаться. А оператору освещение не нравится. Никак его не наладит, потому волнуется и пьет больше обычного…
Оператор, Хайнс, получил все мыслимые в его профессии призы, он один из лучших ныне живущих операторов, но, как все большие таланты, имеет пристрастие к бутылочке.
Джон продолжал горячо шептать:
– Представляешь, а Джек никак не справится с этой строчкой. Уйму дублей сняли. Его заколодило – начнет говорить и сразу глупо так разулыбается.
– Да что это за строчка-то?
– Строчка такая: «Пускай отдрочит участкового, когда он придет его проверять».
– Давай попробуем так: «Пускай откупится от участкового…» Дальше по тексту.
– Вот спасибочки! Это уже девятнадцатый дубль будет!
– Боже милосердный.
– Пожелай мне удачи.
– Удачи тебе.
Джон убежал.
Вошла Сара.
– Что случилось?
– Девятнадцатый дубль. Франсин боится показывать грудь. Джек не может сказать текст. Хайнсу не нравится свет…
– Франсин надо дать выпить, ей сразу полегчает.
– Ну, Хайнсу этот совет не нужен.
– Знаю. А когда Франсин расслабится, у Джека язык развяжется.
– Возможно.
И тут вошла Франсин. Она выглядела совершенно опустошенной. На ней был банный халат, голова обвязана полотенцем.
– Я с ней поговорю, – шепнула мне Сара. Она подошла к Франсин и тихонько заговорила.
Франсин прислушалась. Потом кивнула и вышла в соседнюю комнатушку-спальню. Сара на минутку отлучилась в кухню и вернулась с кофейной чашкой. В кухне имелся отличный выбор: два сорта виски, водка, джин. Сара чего-то намешала. Дверь в спальню приоткрылась, и чашка исчезла. Сара не задержалась.
– Сейчас придет в себя.
Минуты через две-три та же дверь распахнулась снова, на пороге появилась Франсин и заспешила прямо на камеру. Проходя мимо Сары, она поблагодарила ее одними глазами.
Нам ничего не оставалось, как сесть и маленько поболтать, коротая время.
Я никак не мог отделаться от нахлынувших воспоминаний. Как-никак именно отсюда меня выперли за то, что я привел в гости на ночь трех девочек. Тогда еще не слыхали про такую штуку, как права жильцов.
– Мистер Чинаски, – заявила мне хозяйка, – у нас верующие живут, трудящиеся, родители с детьми. Ни от кого из них я еще таких жалоб не слыхала. И вас я вдоволь наслушалась: у вас то поют, то ругаются, посуду бьют, матерятся, ржут… А уж что у вас нынче ночью творилось – такого я отродясь не слыхивала!
– Хорошо, я съеду.
– Благодарю вас.
Я, конечно, совсем с катушек слетел. Бриться перестал. Ходил в майке, прожженной сигаретами. Одна была у меня забота: чтобы на комоде стояло не меньше двух бутылок. Я никак не вписывался в окружающий мир, и мир никак не хотел меня принимать. Я нашел несколько родственных душ, по большей части женского пола, я их обожал, они меня вдохновляли, я играл на публику, щеголял перед ними в исподнем, объяснял, какой я гениальный, но верил в это только сам. А они орали: «Отъебись! Налей-ка лучше еще этой дряни!» Эти дамы были исчадием ада, и в моем аду они чувствовали себя как дома.
В комнату опять ворвался Джон Пинчот.
– Сняли! – возвестил он. – Все сняли! Какой удачный денек! Завтра продолжим.
– Скажи спасибо Саре, – сказал я. – Она умеет готовить волшебный напиток.
– То есть?
– Она угостила Франсин, и та сразу расслабилась.
Джон обернулся к Саре.
– Спасибо тебе огромное!
– К твоим услугам, – ответила Сара.
– Подумать только! Сколько лет в кино – и впервые пришлось снимать девятнадцатый дубль!
– Мне говорили, – вмешался я, – что Чаплин однажды снимал сто дублей, пока не удовлетворился.
– Так то Чаплин, – возразил Джон. – А у нас сто дублей – и бюджет исчерпан.
На этом день, в общем, и кончился. Если не считать того, что Сара сказала:
– Черт побери, а не закатиться ли нам к «Муссо»? Что мы и сделали. Мы заняли столик в старом зале и, прежде чем изучить меню, заказали выпивку.
– Помнишь? – спросил я. – Помнишь доброе старое время, когда мы приходили сюда поглазеть на эту публику и разбирали ее по мастям: вот это актеры, там продюсеры или режиссеры, вот порнозвезды, а эти пытаются пристроиться к киношному бизнесу… Мы пытались представить, о чем они говорят. Конечно, о своем придурошном кино, о контрактах и последних фильмах. Ничтожные малявки, неудачники… глаза бы на них не глядели… лучше отвернуться и смотреть в тарелку, на которой морская капуста и рыба-меч…
– Мы считали их дерьмом, – сказала Сара, – и вот поди ж ты, сами такими стали.
– Колесо жизни свершило свой оборот…
– Принесите нам морской капусты.
У нашего столика стоял официант. Он хмурился, переминаясь с ноги на ногу, густые брови почти закрывали глаза. Муссо открыл этот ресторан в 1919 году и навидался всякого. И такие, как мы, тут тоже не в диковинку. Да, пускай будет рыба-меч. С жареной картошкой.
Фильм снимали на трех площадках. Разные комнаты, разные улицы, разные бары.
Один эпизод надо было снимать ночью: кража кукурузы и погоня.
Кукурузу взрастили, и пора было ее воровать.
За аренду натуры из бюджета отстегнули пять тыщ. Участок принадлежал Центру реабилитации алкоголиков. Пинчот обрыскал всю округу в поисках чего-нибудь подешевле, но в конце концов пришлось остановиться именно на этой территории – той самой, где тридцать лет назад моя подруга и совершила ту самую кражу. Посадку осуществили на прежнем месте. Прочие детали совпали не столь счастливо. Например, доходный дом, в котором она жила и куда я к ней въехал, превратился в приют для престарелых.
В большом доме, который теперь оккупировал алкашный центр, в те времена был популярный танцзал. Там всегда было полно народу, особенно по субботам. Танцевали на первом этаже; зал был необъятных размеров, под потолком кружились огромные лампионы, оркестр играл до самого утра, а у подъезда ждали хозяев автомобили, многие с личными шоферами.
Голодая, ругаясь с хозяйкой и полицией, когда нас арестовали, а потом отпустили под залог, мы ненавидели этот танцзал и его посетителей лютой ненавистью.
А теперь тут поселились исправившиеся алкаши, которые читали Библию, дымили как паровозы и играли в бинго в том самом зале, где раньше веселились до упаду.
Только пустырь был все такой же. За все эти годы никто не удосужился тут чего-нибудь построить.
Франсин и Джек уже отрепетировали эпизод и разошлись по вагончикам, а мы стояли, ожидая команды «мотор!». Я пил пиво – и вдруг кто-то хлопнул меня по плечу. Симпатичный парень с аккуратно подстриженной бородкой, добрыми глазами и приятной улыбкой. Я где-то его видел, но не мог вспомнить, кто он такой. Вообще-то я догадывался, что он из шпионов «Файерпауэр».
– Простите, – сказал он, – но здесь нельзя пить спиртное.
– С чего вдруг?
– В контракте, который подписали с администрацией, указано, что пить здесь запрещено.