Мне вспомнилось, как Джон Голт сказал: «Мы с Хэнком никогда не ручкаемся».
– Прекрасное кино, Джек, великолепная пара. Очень рад, что ты был с нами.
– Получилось у меня?
– По-моему, да.
– Мне не хотелось в точности копировать твой голос и слишком сутулиться, как ты…
– Все было в меру.
– Я приехал только на минутку с тобой повидаться. Он меня достал. Я не знал, что и сказать.
– Ну что ж, малыш, может, напьемся как-нибудь на пару?
– Я не пью.
– Забыл. Ну что ж, спасибо, Джек, рад был тебя повидать. Может, по одной на дорожку?
– Да нет, я уже пошел.
Он повернулся и стал спускаться по лестнице.
Он был один. Без телохранителей, без мотоциклистов, байкеров своих. Милое дитя с милой улыбкой.
Прощай, Джек Бледсоу.
Я выклянчил у Карла Уилсона еще один пузырь, и мы с Сарой мирно стояли в толпе, где ничего не происходило. Стоят себе люди и стоят. Может, ждут, чтоб я надрался до беспамятства и начал буянить, как иногда со мной случается на гулянках. Хотя вряд ли. Уж больно они все скучные. Им только дай постоять спокойно, чтобы за душу никто не тянул. Спокойненько, уютненько, вот как здесь.
С моими взглядами на жизнь первое дело – избегать общения с людьми. Чем меньше их мне попадается, тем лучше я себя чувствую. Я повстречался однажды с типом, который разделял мою философию. Звали его Сэм Бордельщик. Он жил в соседнем со мной дворе в Восточном Голливуде. Он был псих.
– Хэнк, – рассказывал он мне, – когда меня держали в психушке, я всегда чего-нибудь нарушал и меня сажали в карцер. Но мне там нравилось. Сижу я в этом подвале, утром приходит охранник, поднимает крышку и кричит: «Ну что, насиделся? Выходить будешь?» А я беру кусок говна и швыряю ему в морду. Он закрывает крышку, и меня оставляют в яме. Я сижу и сижу. В другой раз охранник уж крышку не подымает, а так орет: «Ну что, может, хватит?» «Не-а», – кричу я в ответ. И в конце концов меня оттуда выволакивают. «Ему и тут кайф, – орет охранник, – пошел вон!»
Замечательный был парень, этот Сэм. Потом он пристрастился к азартным играм. За дом платить стало нечем, проигрывался в прах, спал на скамейке возле игральных автоматов, как проснется – сразу играть бежит. Из дома его выкинули. Я нашел его в комнатушке в корейском квартале. Он сидел, забившись в угол.
– Хэнк, ничего, кроме молока, в меня не лезет, а оно тут же выходит. Доктора говорят: ничего страшного.
Через две недели он умер. Человек, разделявший мои воззрения на человечество.
– Слушай, – сказал я Саре. – Здесь мертвечиной несет. Пора сваливать.
– Выпивку свою халявную мы выдули…
– Она не стоила наших жертв.
– Но еще рано, может, дальше будет веселей.
– Разве что благодаря мне, а я не в настроении.
– Ну, еще чуток подождем.
Знал я, почему она тянула. Этим вечером кончался для нас Голливуд. Для нее этот мир значил гораздо больше, чем для меня. Немного, в сущности, но все-таки. Она даже начала изучать актерское искусство.
Но сейчас вокруг нас стояла обыкновенная толпа людей. Некрасивых женщин и непривлекательных мужчин. Скучнее скучного. А от скуки можно и заболеть.
– Я сдохну на месте, если останусь, – сказал я.
– Ладно уж, – ответила она. – Пойдем.
Старина Фрэнк со своим лимузином ждал нас внизу.
– Рано уходите, – заметил он.
– Ага, – отозвался я.
Фрэнк усадил нас на заднее сиденье и вытащил еще одну бутылочку. Как только наш верный возничий вывез нас на шоссе Харбор, мы ее откупорили.
– Эй, Фрэнк, хочешь глоточек?
– А то нет!
Он нажал кнопку, и стеклянная перегородка между нами опустилась. Я протянул ему бутылку.
По дороге Фрэнк приложился изрядно. Нам с Сарой почему-то стало смешно, и мы расхохотались.
Конец мертвечине.
Ну вот и все.
Фильм крутили в трех-четырех кинотеатрах. Ко мне стали приставать на ипподроме.
– Ты, что ли, написал сценарий к киношке?
– Да.
– А я думал, ты тотошник.
– Так и есть. Прошу прощения…
Бывают люди довольно обходительные. Но попадаются и совсем ужасные. Завидят жертву, глаза у них округляются, и вот уже ты у них в лапах. Я научился распознавать эту хищную породу и теперь, как завижу, бочком-бочком даю деру. Бывает, что я ретируюсь зря, потому что большинство из этих людей и думать не думают беспокоить меня своим вниманием. Когда-нибудь все придет в норму и я сольюсь с ипподромной армией как ее простой и незаметный рядовой.
Рецензии на «Танец Джима Бима» были и хорошие, и плохие. «Нью-Йорк тайме» дала на него восторженный отзыв, а даму из «Нью-йоркера» он огорчил. Рик Талбот зачислил его в первую десятку года.
Были и забавные моменты. Однажды Сара прибежала ко мне наверх с воплем:
– Там про «Танец Джима Бима» говорят!
Векслер и Селби обсуждали картину по кабельному каналу. Я подоспел как раз к тому моменту, когда они показывали эпизод, в котором Джек Бледсоу выбрасывает шмотки Франсин Бауэрс из окна шестого этажа.
Селби сокрушенно качал головой:
– Ужас! Бог знает что! Это худшая картина года! Поглядите только на эти его, как это назвать… штаны! Грязный, запущенный… мерзейший! У него одно на уме – побить бармена! И еще время от времени он царапает какие-то стишки на клочках бумаги! А по большей части слоняется без дела и пьет или клянчит, чтобы ему дали выпить! А в одном из эпизодов две женщины сцепились из-за него не на жизнь, а на смерть! Невероятно! Да кому он нужен такой? Никому, никому! Мы оцениваем фильмы по десятибалльной системе. Нельзя ли мне на этот раз выставить минус единицу?
И конечно, на экран выплыла единица с минусом.
Наступил черед Векслера.
– Я с вами совершенно согласен, но я бы поставил двойку. Из-за одного симпатичного эпизода, где герой купается в ванне с собакой.
– Фу, – отозвался Селби, – дешевка.
Месяц спустя фильм все еще шел в трех или четырех кинотеатрах. Потом его стали показывать в одном зале недалеко от Сан-Педро, и мы решили съездить посмотреть. Мы же еще ни разу его не видели на большом экране, если не считать премьеры, когда по экрану бродили микроцефалы.
Мы подъехали к кинотеатру и увидели на фасаде рекламу: «ТАНЕЦ ДЖИМА БИМА». У меня мурашки по спине пробежали.
Чуть ли не все фильмы, которые я пересмотрел за жизнь, были увидены в детстве, и почти все ужасные. Фред Астер и Джинджер Роджерс. Джанет Макдональд и Нельсон Эдди. Боб Хоуп. Тайрон Пауэр. Кэри Грант. Такое кино сушит мозги, лишает надежды. Сидел я в зале и слабел душой и телом.
Мы ждали на парковке конца дневного сеанса.
– А может, в зале никого и нет, – сказаля. – Выходить будет некому.
– Брось, Хэнк.
Мы ждали. Наконец сеанс кончился и зрители начали выходить.
– Трое, – объявила Сара.
– Пятеро, – сказал я.
– Уже семь.
– Восемь.
– Одиннадцать…
У меня отлегло от сердца. А зрители все выходили. Я перестал считать.
Наконец вышли все. Скоро должен был начаться вечерний сеанс.
– Как думаешь, кто-нибудь еще вот этим занимается?
– Чем?
– Ну, сидит и считает, сколько человек вышло из зала после его фильма?
– Уверена, что не мы первые. Прошло еще сколько-то времени.
– А где народ? – спросил я. – Может, никто не придет?
– Придут как миленькие.
И действительно, вскоре начали подъезжать старенькие драндулеты, водители высматривали места для стоянки. Один парень вышел из машины с бутылкой в бумажном пакете.
– Пьянь идет смотреть, как у нас с правдой жизни, – засмеялся я.
– Они ее найдут, – успокоила меня моя дорогая женушка.
– Как хроникеру пьянства мне нет равных.
– Дай им дожить до твоих лет. В чем, кстати, твой секрет долголетия?
– Не вставать с постели до полудня.
Похоже, народу собралось немало. Мы подошли к кассе.
– Два, – сказал я кассирше. – Один взрослый.
Контролер надорвал билеты, и мы вошли в зал. Показывали рекламные ролики будущих хитов. Мы сидели в заднем ряду. Я думаю, зрителей набралось не меньше сотни.
В последний момент перед нами села молодая пара, лет по двадцать пять, оба высокие и стройные.
Анонс кончился, и пошел «Танец Джима Бима». Поехали титры. И началось кино. Я уже видел картину на видео раза три или четыре и хорошо ее помнил. Да, это была история из моей жизни. Я был ее автор – кто еще мог бы так схватить зрителей за горло! Но я писал ее не ради себя. Мне хотелось показать странную и отчаянную жизнь пьяниц. Я был одним из них, и я хорошо себя знал.
У меня имелись замечательные предшественники. Юджин О'Нил, Фолкнер, Хемингуэй, Джек Лондон. Алкоголь помогал им справляться с машинкой, поддерживал в них огонь и стремление ввязаться в игру.
Кино шло.
– Как думаешь, тебя тут кто-нибудь узнал? – спросила Сара.
– Да нет, я ничем не выделяюсь.
– Тебя это огорчает?
– Да, мне не нравится быть похожим на других. Высокий парень спереди обернулся и прошептал:
– Потише, я пришел кино смотреть.
– Извините, – сказал я.
Фильм продолжался. Там была одна неприличная сцена, и сидящая впереди девушка фыркнула:
– Ой-ой.
– Нормально, дарлин, – сказал ее спутник.
Дарлин пережила этот эпизод, а за ним шла сцена, в которой женщина в баре хвалится тем, что у нее самая крепкая голова во всем городе. «Никто не сдержал столько ударов мордой о коленку, сколько я!»
Дарлин закрыла лицо руками и опять прошептала:
– Ой-ой. Невозможно.
– Нормально, дорогая, – опять сказал ее спутник.
Дарлин еще несколько раз по ходу действия закрывала ладошками лицо, но они оба досидели до конца.
Кино кончилось, и публика медленно покидала зал. Мы ждали. Ну что ж, я видел гораздо худшие фильмы, особенно в тридцатые годы.
Мы с Сарой поднялись и двинулись к выходу. Дошли до машины, сели и смотрели, как разъезжаются зрители. Я опустил стекла, и мы закурили.
Вдруг какая-то развалюха подъехала к нам. За рулем сидел незнакомый тип. Увидев нас, замахал рукой. На лице его появилась дурацкая ухмылка. Я махнул в ответ, и он поехал дальше.