дком, поэтому мне интересно, как он отреагирует, если я позвоню и скажу, что сообщу копам о его ремонтном бизнесе. Интересно, с какой мордой он залезет в свой пухлый бумажник и отстегнет «зелень» за мое молчание?
Ладони Олив вспотели еще больше. Ей не нравилось, что ситуация меняется так быстро. Что меняется Фарли. Она очень боялась Козмо и даже Айлии.
— По-моему, очень непросто будет встретиться с Козмо и забрать у него деньги. Я беспокоюсь за тебя, Фарли.
Фарли очень удивился.
— Я не глупец, Олив, — сказал он. — Подонок Козмо ограбил ювелирный магазин с пистолетом. Думаешь, я буду встречаться с ним в пустынном месте? Никогда. Это случится в каком-нибудь безопасном людном месте.
— Это хорошо, — одобрила Олив.
— И туда, конечно, пойдешь ты, а не я.
— Я?
— Это будет безопаснее, — сказал Фарли. — Он ненавидит только меня. С тобой все будет в порядке.
В семь часов вечера Грегори позвонил своему знакомому по бизнесу Козмо Бедросяну и поговорил с ним на родном языке. Грегори сказал Козмо, что купил карточки-ключи некоторых гостиниц у Фарли, наркомана, с которым Козмо познакомил его в прошлом году, когда его рабочим понадобились удостоверения личности.
— Фарли? Я давно не видел этого чудика, — солгал Козмо.
— Да, мой друг, — сказал Грегори, — я просто хотел узнать, можно ли доверять этому человеку.
— В каком смысле?
— Такие, как он, иногда становятся информаторами. Полиция обменивает маленькую рыбку на больших китов. Она может считать меня китом.
— В этом смысле ему можно доверять, — заверил его Козмо. — Он такой безнадежный наркоман, что полиция не захочет с ним связываться. Но его нельзя ссужать деньгами. Это было бы глупо.
— Спасибо, — поблагодарил Грегори. — Возможно, как-нибудь я угощу тебя и прекрасную Айлию хорошим ужином в «ГУЛАГе».
— Спасибо, с удовольствием, — сказал Козмо. — Но у меня есть идея. Надеюсь, ты сможешь кое-что сделать для меня.
— Конечно.
— Я буду очень благодарен, если в будущем месяце в ночь, которую я назову, ты позвонишь Фарли и скажешь, что тебе нужны карточки-ключи, поскольку из Мексики приехали новые рабочие с семьями. Предложи ему больше, чем заплатил сегодня. Скажи, чтобы он привез их в твою мастерскую. После наступления темноты.
— Я закрываюсь засветло. Даже в субботу.
— Знаю, — сказал Козмо, — но, может быть, ты дашь мне дубликаты ключей от ворот? Когда приедет Фарли, я буду на ремонтном дворе.
— Подожди-ка, — сказал Грегори. — Что все это значит?
— Вопрос в деньгах, которые он мне должен, — успокоил его Козмо. — Хочу припугнуть малыша-наркомана. Может, заставлю отдать деньги, которые у него при себе. Имею право.
— Козмо, я не люблю насилия, ты это знаешь.
— Конечно, — сказал Козмо. — Самое большее, что я сделаю, — отберу у него машину, пока не расплатится. Заберу ключи и отгоню машину к себе, а он пусть идет пешком. Вот и все.
— Разве это не кража? Он может вызвать полицию.
Козмо рассмеялся и сказал:
— Это деловой спор. Кроме того, Фарли — последний человек в Голливуде, который будет вызывать полицию. Он не проработал честно ни одного дня в жизни.
— Не знаю… — сказал Грегори.
— Послушай, брат, — сказал Козмо. — Оставь ключ у меня дома сегодня после работы. У меня еще есть дела, поэтому меня не будет, но Айлия дома. Она приготовит свой особый чай. В стакане, по-русски. Что скажешь?
Грегори долго молчал, но потом подумал об Айлии. Великолепная русская блондинка Айлия с красивыми пухлыми губами, длинными ногами и большими сиськами.
Он молчал слишком долго, поэтому Козмо пообещал:
— Кроме того, я дам тебе сто долларов за беспокойство. С радостью.
— Ладно, — наконец согласился Грегори. — Но никакого насилия на моей территории.
Повесив трубку, Козмо сказал Айлии на английском:
— Ты не поверишь нашей удаче. Через несколько часов Грегори с кладбища автомобилей принесет ключ от ворот. Я обещал ему сто долларов. Веди себя хорошо. Угости его своим чаем.
Через два часа приехал Грегори и обнаружил, что Козмо верен своему слову — его не было дома. Айлия пригласила его войти и после того, как он положил на стол ключ, предложила посидеть, пока она поставит чайник.
На Айлии было красное платье, поднимавшееся каждый раз, когда она хоть немного наклонялась, и он мог видеть белые пухлые бедра. Ее груди вываливались из черного кружевного бюстгальтера.
Поставив на стол два стакана, блюдца и печенье, Айлия сказала по-английски:
— Козмо не будет весь вечер. Дела.
— Тебе одиноко? — спросил Грегори.
— Да, — ответила она. — Грегори, Козмо пообещал тебе сто долларов?
— Да, — сказал Грегори, не в силах отвести глаз от крупных белых грудей.
— Они у меня, но…
— В чем дело, Айлия?
— Мне нужны туфли, а Козмо не слишком щедрый человек, возможно, я скажу ему, что заплатила, но…
— Да, Айлия?
— Возможно, мы сделаем так, как говорят американцы…
— Да, Айлия?
— Будем трахаться до умопомрачения?
Чай был забыт, и через несколько секунд Грегори остался в одних носках. Но вдруг он разволновался и сказал:
— Айлия, ты должна пообещать одну вещь. Козмо не должен узнать, чем мы занимались.
Расстегивая бюстгальтер и снимая черные трусики, Айлия ответила:
— Не беспокойся, Грегори. Козмо говорит, что в Америке в любой сделке каждый кого-нибудь трахает. Так или иначе.
Глава 12
Нейт Голливуд всегда говорил, что в Голливудском участке служат два типа копов: «Старбакс» и «Севн-илевн». Нейт определенно принадлежал к первой группе, и его счастье, что его напарник и протеже Уэсли Драбб был выходцем из семьи, ни разу не заходившей в «Севн-илевн». Голливуд не мог долго работать, не зайдя в «Старбакс» на углу Сансет и Ла-Бри или на углу Сансет и Гоуэр-стрит. С другой стороны, в Голливудском отделе были копы (тип «Севн-илевн»), которые в перерыв любили заглянуть в «Айхоп». Нейт говорил, что еда в «Айхоп» содержит столько холестерина, что им можно закупорить ветку метро. Он редко посещал даже популярный «Гамбургер хамлет», предпочитая одну из закусочных в тайском квартале возле Голливудского бульвара и Кингсли. Или заведение здоровой пищи в западной части Сансет-бульвара, где подавали прекрасный эспрессо с горячим молоком.
С красивого лица Нейта Вайса окончательно исчезли следы битвы с ветераном войны, настаивавшим, чтобы его подвезли на угол Санта-Моники и бульвара Ла-Бри. Последнее, что Нейт о нем слышал, — это то, что парень признал себя виновным в обмен на смягчение приговора, несомненно, он скоро вернется к наркотикам, воспоминаниям о прошлом и стремлению доехать до угла Санта-Моники и бульвара Ла-Бри.
Нейт снова занимался в спортивном зале три раза в неделю и бегал по утрам, кроме того, у него была назначена встреча с настоящим агентом, который мог бы значительно помочь его кинокарьере. Он познакомился с ним на одной из торжественных церемоний, поскольку был одним из немногих полицейских, которые обожали работать у красных ковровых дорожек в кинотеатрах Граумана или «Кодак», где иногда требовались сотни блюстителей порядка.
— Уэсли, ты помнишь о независимом фильме, на который я пытаюсь найти деньги? — спросил Нейт. — У тебя была возможность поговорить об этом с отцом?
— Еще нет, — ответил Уэсли. — Папа в Токио. Но на твоем месте я не стал бы слишком надеяться. Он очень консервативный человек, когда речь идет о бизнесе.
— Я тоже, Уэсли, я тоже, — заверил его Нейт. — Я говорил, что вступаю в Гильдию киноактеров?
— Не помню, — ответил Уэсли, думая: «Он когда-нибудь прекратит или нет? Парню тридцать пять лет. Он станет кинозвездой не раньше, чем Университет южной Калифорнии сменит футбол на лакросс».
— Каждый раз, когда я участвую в массовке, я получаю ваучер. Еще одна такая работа, и у меня будет достаточно ваучеров, чтобы заплатить вступительный взнос. Тогда я смогу вступить в Гильдию киноактеров.
— Потрясающе, Нейт, — сказал Уэсли.
Когда Нейт Голливуд ложился в постель после смены, его посещали фантазии о том, как он сидит в высоком парусиновом кресле в гриме и защитном нагруднике, не назначает свидания девушкам из массовки, использует слово «энергия» по крайней мере в каждом третьем предложении и живет в таком большом доме, где нужен специальный проводник, чтобы попасть в гостевую спальню. Такие были мечты у Натана Вайса по прозвищу Голливуд.
Что касается Уэсли Драбба, то в его мыслях царило смятение. Последнее время он настойчиво пытался убедить себя, что не совершил ужасной ошибки, уйдя из Университета южной Калифорнии, не получив степень магистра делового администрирования. Он часто сомневался в мудрости решения переехать из семейного дома в Пасифик-Пэлисейдс в весьма посредственную квартиру в западном Голливуде, которую нелегко было оплачивать в одиночку и без чеков, которые он тайно получал от матери и которые несколько месяцев благородно отказывался обналичивать, пока наконец не сдался. Что он хотел доказать? И кому?
После инцидента с ручной гранатой и драки, в которой Нейт пострадал сильнее, чем делал вид, Уэсли доверил свои сомнения старшему брату, Тимоти, надеясь получить совет.
Тимоти, работавший в «Лоуфорд и Драбб» всего три года и получивший в прошлом году более 175 тысяч долларов (отец всегда говорил, что начинать нужно с самого низа), спросил:
— Что ты от этого получил, Уэсли? И пожалуйста, не вешай мне на уши студенческую экзистенциальную лапшу.
Уэсли тогда сказал:
— Я просто… Я не знаю. В принципе мне нравится то, что я делаю.
— Ты идиот, — заявил брат, заканчивая разговор. — Только постарайся, чтобы тебя не убили, а просто покалечили. Мама не переживет, если потеряет младшего сына.
Уэсли Драбб не очень боялся быть покалеченным или убитым. Он был достаточно молод, чтобы считать, что такое случается только с другими парнями или девушками — например, с Мэг Такарой. Он не мог объяснить брату, отцу, или матери, или членам своего братства, которые сейчас учились на старших курсах, одну вещь — то, что Пророк был прав. Эта работа была более увлекательной, чем любая другая.